Подружейными собаками принято считать легавых всех пород и спаниелей. Они ищут птицу недалеко от хозяина и выполняют все его указания в поиске, даваемые им свистком или жестом руки. Сам термин «подружейная собака» в буквальном смысле наиболее подходит к спаниелям, так как они ищут дичь совсем близко от охотника, в пределах дальности ружейного выстрела. Со спаниелем, имеющим поиск, приближающийся к дальности поиска легавой, охотиться практически невозможно. Такой спаниель большую часть дичи будет поднимать на крыло за пределами ружейного выстрела хозяина. При сравнении добычливости охот с легавыми и спаниелями авторы статей о легавых обычно пишут, что из-за короткого по ширине поиска добычливость охот со спаниелем намного ниже, чем с легавой. Такие утверждения справедливы далеко не всегда. Если охоты проводятся на больших площадях лугов или полей, то при широком поиске легавая собака, конечно, быстрее обнаружит дичь, чем спаниель. При охотах же в зарослях или в лесу широкий поиск легавой будет ее недостатком в сравнении со спаниелем. Такая легавая, стоящая где-то в зарослях на стойке по вальдшнепу или тетереву, доставляет своему хозяину немало хлопот по ее отысканию. Спаниель, работая все время на виду у охотника, несомненно, будет добычливее на таких охотах. Особенно это относится к работам по старым самцам тетеревов и по глухарям, бегущим от собаки без остановки и взлетающим затем в густых зарослях. Незаменим спаниель и при охотах на местных коростелей, которые также (особенно молодые) убегают от собаки и взлетают только при крайней необходимости. В местах обитания коростелей, как правило, имеются заросли (чаще всего лозняка). Нетрудно догадаться, что убегающий от собаки коростель постарается использовать эти заросли, и тогда встреча охотника с легавой с этим «бегуном» так и не состоится. Спаниель с его энергичной подводкой не будет церемониться с таким коростелем, не допустит его до зарослей и поднимет на крыло под выстрел хозяина.
Как любитель различных охот я в свое время держал спаниелей и лаек одновременно. Спаниели полностью меня удовлетворяли при летне-осенних охотах по «перу», а с лайкой я охотился поздней осенью и зимой по пушному зверю. Даже на утиных охотах я использовал спаниелей, хотя все мои лайки хорошо работали по утке, а Дымка I была в свое время единственной лайкой на Брянщине с дипломом I степени по утке. Я не имел никогда столько свободного времени, чтобы на утиные охоты брать поочередно то лайку, то спаниеля. В наших луговых угодьях, осушенных мелиораторами, уток бывает мало, а после открытия охоты вообще практически не бывает. В то же время в этих же угодьях можно с собакой найти коростелей, перепелов, бекасов, а иногда и дупелей. Поэтому я и охотился по птице со спаниелями, а лайки ждали осенне-зимних охот. С вышеупомянутой Дымкой I тридцать лет назад связано мое «перерождение» в «чистого» лаечника, использовавшего впоследствии лаек не только по «пушняку», но и по всем видам дичи. Дымка тогда показала мне потенциальные возможности лаек как подружейных собак, работающих по дичи в стиле спаниеля с плавной подводкой к птице и приостановкой перед подъемом ее на крыло.
Закончив весенние посевные работы на своих дачах, мы договорились с приятелем «промять» своих засидевшихся дома спаниелей. У меня была в то время семилетняя ч. Лада, а у него трехлетний классный Том — внук моей Лады. Дымка, видя, что я беру на поводок только Ладу, так жалобно смотрела на меня, что я не смог тогда ее оставить дома и тоже взял на предстоящий «променаж». К нашим дачам примыкало большое поле с многолетней травой, поднявшейся в конце мая выше колена. Там, где поле отступало от дач, оно переходило в травянистую пустошь с небольшими островками зарослей лозы и кустарниковой липы. В этих местах мы и намеревались «промять» собак. Долго наши спаниели не могли нигде обнаружить дичи. Лайка ушла от нас еще дальше, чем спаниели, и тоже что-то искала в высокой траве. Наконец Том и Лада прихватили запах ко ростеля и энергично заработали на его набродах. Четверть часа мы наблюдали за парной работой спаниелей, но за это время они так и не смогли поднять птицу на крыло. И это собаки, с которыми в сезоны охот были добыты десятки коростелей. Этот же далеко в траве не убегал, крутился и путал собак на небольшой площади поля, зачастую забегая за собак сзади. Траву на этой площади собаки примяли, и коростель бегал теперь под полегшей травой, но взлетать никак не хотел. Я сказал приятелю, что это, скорее всего, коростелиха и у нее где-то здесь гнездо. Пока спаниели гоняли коростеля, я временами смотрел в сторону лайки. Она метрах в семидесяти копала в земле мышей, а когда ей это надоело, явилась к нам. Для порядка я показал Дымке рукой на спаниелей и дал команду «ищи». При этом я и не рассчитывал, что на затоптанной спаниелями площади, где везде были запахи не только коростеля, но и собак, лайка может помочь своим коллегам по прогулке. Дальше случилось невероятное. Дымка подбежала к спаниелям, посмотрела с удивлением на их действия, обнюхивая пространство, повела головой по сторонам, насторожилась и, уставившись в одну точку, осторожно подошла к участку примятой травы. Легким и изящным прыжком лайка передними лапами накрыла этот участок, а из-под него взлетел коростель. Он так перепугался, что на взлете выпустил белую струйку помета и улетел над лиственными мелочами пустоши далеко в сторону леса. Мы, понимая, что у коростеля здесь гнездо, на этом «променаж» собак закончили, Приятелю я пояснил, что лайка так четко и быстро подняла коростеля благодаря не только обонянию, но и слуху. Спаниели, конечно, не могли слышать слабых шорохов коростеля в траве и работали по нему только обонянием. Осенью того же года обе мои собаки погибли от чумы. В то время противочумных вакцин в ветлечебницах не было, а лечение собак стрептомицином, витаминами группы «В» и гамма-глобулином ни одной из собак не помогло. Я остался без всех охот и решил заводить теперь только одну чистокровную лайку. И такое решение я принял тогда не столько из-за финансовой стороны дела, сколько из-за того памятного случая работы лайки по коростелю. Я не ошибся, отказавшись от спаниелей. Все без исключения мои последующие лайки помимо своего основного назначения оказались хорошими работниками по всем видам дичи. Обладая всеми достоинствами спаниеля, они по рабочим качествам значительно превосходят его и уступают ему только в подаче с суши.
За время существования журнала «Охота и охотничье хозяйство» с 1955г. изредка на его страницах мелькали краткие упоминания о работе отдельных каких-то лаек по пернатой «мелочи». Эти работы описывались как случайные, сопутствующие каким-то другим работам лаек. Исключением в этом отношении была на страницах журнала статья Л.А. Гибет об одной из ее «карелок». Но и в этой статье интересные работы молодой лайки явились для ее владельцев приятной неожиданностью, так как собака не нахаживалась по перу и талант ее первых работ надо относить к ее генетике. У каждой лайки и даже у пользовательской с «размытой» наследственностью генетически заложена страсть к дичи. Не к птице вообще, а именно к дичи. Даже молодая первопольная лайка, гоняющая первое время на полях жаворонков и овсянок, никогда не работает на их следах так, как она это делает, впервые почуяв запах перепела или коростеля. А ведь перепел по размерам чуть больше того же жаворонка, но он уже для лайки дичь, а жаворонок — не более как пернатая забава, которую молодой лайке интересно найти в траве и прогнать. Впоследствии птички уже не интересуют лайку, и она на них не реагирует. Работы молодой лайки по птичке и все ее работы в течение жизни по дичи имеют похожее начало. Но есть при этом четкий указатель работы лайки любого возраста именно по дичи. Таким «индикатором» у лайки, как и у спаниеля, является хвост. У спаниеля, работающего по дичи, вибрирует из стороны в сторону купированный обрубок хвоста, а у лайки чуть с меньшей скоростью весь хвост, завернутый в кольцо или спираль. Благодаря этому при охоте с лайкой никогда не ошибешься, видя, что лайка что-то зачуяла и насторожилась. Если «индикатор» не работает, значит, дичи нет и подходить к собаке не надо. У своих лаек я не мог заметить никакой разницы в страстности их работы по «мелочи» типа перепела и «крупнине» типа куропаток или тетеревов. Накал страстей у лайки при работе по любой дичи практически одинаков. Но бывают и исключения. В связи с этим мне очень запомнились две охоты с последней моей русско-европейской лайкой.
Из-за невозможности поохотиться на утку после открытия августовской охоты в ближайших угодьях, мы с приятелем поехали на границу нашего района в пойму небольшой речки Ветьмы. Там на лугах были старые торфоразработки, заливаемые весной полой водой. Приехав туда, мы с сожалением увидели, что из-за жаркого и сухого лета все канавы и болотца торфяника высохли так, что донный ил даже растрескался, а заросли рогоза и тростника оказались на суше. Уток, конечно, там не было, но могла быть какая-то другая дичь. Мы договорились, что будем проверять с собаками торфяник вдоль, идя параллельно друг другу. У приятеля впереди челночил дратхаар Ральф, а у меня проверял полосу торфяника русско-европейский Пыж. Зоны поиска собак разделяли канавы, тянущиеся вдоль торфяника. В то лето канавы были без воды и заросли осокой. Так мы ходили по торфянику более часа. За это время приятель добыл из-под стойки Ральфа коростеля, а мой пес в прилегающем к торфянику лиственном лесу поднял на крыло старого косача. Тетерева я видел в гуще ветвей несколько секунд и успел навскидку сделать всего один безрезультатный выстрел. При проверке одной из последующих полос торфяника Пыж прихватил запах какой-то дичи и потянул по ее следу. Его «индикатор» следовой работы заработал так горячо, что я решил, что пес поднимет сейчас на крыло что-то крупное. Но птица не поднималась, а лайка вела меня по следу все дальше и дальше. Когда мы пересекли с Пыжом по чистому сухому донному илу две высохшие лужицы, я засомневался, что собака ведет по следу птицы. Слишком уж страстно она кого-то преследовала, да и птица не должна была перебегать голые «плешины» высохших луж. Я решил, что это след енотовидной собаки, испуганной выстрелами по тетереву и коростелю. Но след в данном случае уже почти остывший, так как собака тянет по нему, как по птице. Летний енот, конечно, меня не интересовал, но я продолжал идти за собакой с ружьем наготове. И вот, когда терпение мое иссякло, впереди собаки вылетела такая дичь, что я своим глазам не поверил. Это была болотная курочка, но величиной с воробья. В жизни таких малюток ни до этого случая, ни после видеть не приходилось. Стрелять я ее, разумеется, не стал, а позже не раз об этом сожалел. Надо было эту малютку добыть и сделать чучело. Оно среди других чучел моей коллекции было бы памятью о Пыже и своеобразным эталоном пригодности лаек даже по таким малюткам. Судя по описанию в определителе птиц, это была курочка-крошка или малый пастушок. В конце той охоты, когда мы выходили с торфяника на поле к мотоциклам, Пыж из крайней периферийной канавы поднял на крыло четырех чирков. Когда они вылетели на торфяник из-за стены высокого ольшаника, отделявшего канаву от меня, то оказались надо мной. Стреляя вертикально вверх, я выбил из этой стайки одного трескунка. Упал он в нескольких метрах от меня. Пыж выбежал на выстрел из зарослей, обнюхал добычу и снова ушел в ту же канаву. Теперь уже мы с приятелем шли дальше вдоль этой канавы к выходу из торфяника с ружьями наготове. Но уток больше там не было, а собака что-то долго там оставалась и не являлась на позывной свист. Пришлось сворачивать с маршрута и через заросли пробираться к канаве. Воды в ней оказалось всего на четверть, а Пыж за неимением уток занялся ондатрами. На склоне берега канавы чуть выше уровня воды он копал уже вторую яму и залез в нее на половину корпуса. Грунт был мягкий, торфянистый, но собаке периодически приходилось задом залезать в воду с обильным торфяным илом, и потому Пыж из бело-черного стал черным. Отмыть его в канаве было нельзя, а другого источника воды нигде не было. Оставалось только кое-как обтереть пучками сорванной травы и везти домой грязного, а дома отмывать в ванне.
Второй памятный случай необычайной по страстности работы лайки по «перу» произошел на охоте по тетеревам в Жиздринском районе Калужской области. Я в тех местах ежегодно охотился на тетеревов в те далекие годы, когда никаких путевок и лицензий не было и с охотничьим билетом можно было охотиться где только пожелаешь. В нашем промышленном районе Брянщины тетеревов в последние годы стало совсем мало, и я решил «тряхнуть стариной» и побывать хоть раз в местах былых охот конца 50-х гг. Один из знакомых купил мне путевку в Жиздринское хозяйство, заплатив при этом и за «отработку». И вот 30 км на стареньком мотоцикле по бездорожью с собакой в рюкзаке за плечами наконец остались позади, и я в местах своих былых охот. Места эти я не узнал — так все изменилось здесь за 40 лет. Лиственные мелоча, где держались тетеревиные выводки, превратились в высокоствольный лес, появились новые мелоча, которых раньше не было, большая часть полей заросла бурьяном и лиственной порослью, наезженные полевые дороги между деревнями так заросли, что я их не нашел вообще, и вместо них оказались еле приметные в некошеной траве тропинки. Засеянными пшеницей и овсом оказались всего два поля. К ним вплотную примыкала низина с лиственным мелколесьем, полянками и, местами, моховыми болотцами с лозняком. В таких тетеревиных угодьях я заранее предвкушал удачную охоту. Через овсяное поле тянулась набитая кабанья тропа. А раз уж кабаны здесь есть, то тетерева будут и подавно. Так думал я, но не так все оказалось на деле. За несколько часов поиска собаки, в которой я был уверен, как в себе, мы не нашли не только тетеревов, но даже признаков их обитания в таких прекрасных угодьях. На краю овсяного поля, примыкающего к моховой низине с зарослями, Пыж нашел поздний выводок коростелей. Один из них, спасаясь от преследующей его собаки, пробежал возле моих ног. Он был почти черный и нелетный. В это время заканчивался осенний валовой пролет коростелей, а потому ни матери этих малышей, ни других взрослых особей уже не было. Коростелята стали заложниками судьбы из-за своей нерасчетливой мамаши. Сожалея об этом, я отозвал собаку и увел ее от этого места. Нам с Пыжом осталось проверить засеянные поля и можно было собираться в трудный обратный путь домой. На пшеничном поле собака ничего не нашла, а вот на овсяном, наконец, у нее заработал «индикатор» дичи, и заработал очень энергично. Птица убегала от собаки по густому и высокому овсу, виляя из стороны в сторону. Я был уверен, что это старый косач, и спокойно ждал его взлета. Но вылетел из-под собаки не тетерев, а перепел. Еще пять таких же ярких следовых работ дала лайка на этом поле, и везде взлетали перепела. Я даже и не подумал стрелять по ним. После всех трудностей с путевкой и дорогой стрелять по перепелам, которых при желании мог найти на своих пригородных полях, я не мог. Уж слишком дорогая была бы им цена. Одно меня порадовало в этой неудавшейся охоте — страстная и красивая работа лайки как подружейной собаки. Видя, что перепела из овса взлетать не желают, Пыж делал в их сторону несколько прыжков и в последнем из них выбрасывался всем корпусом на полметра в воздух выше овса. После таких «свечек» перепела сразу взлетали. Описать такую красивую и стильную работу лайки трудно — это надо видеть собственными глазами. А для настоящего охотника красивая работа его собаки всегда ценнее трофеев самой охоты. Ну как при таких работах по дичи лайку не считать подружейной собакой? И это та же собака, которая в осенне-зимних охотах с не меньшим мастерством и в своеобразных стилях работает в уже обычном поиске по разным видам пушных зверьков или крупному зверю. Но она так работает только тогда, когда ее владелец заинтересован в этом и охотится с ней по разным видам зверей и птиц. К сожалению, сегодняшняя селекция лаек «на злобность» с присуждением «полевых» дипломов по вольерному зверю и, тем более, дипломов высших степеней грозит уже очень скоро превратить лайку в «травильную» собаку типа бультерьера или мастифа с потерей у лайки ее разносторонности.
В охотничьей литературе и на страницах журнала «Охота и охотничье хозяйство» не так уж редко авторы статей о различных породах собак, характеризуя достоинства своей породы, указывают исключительное чутье собак этой породы. Но при этом предпочитают не сравнивать дальность чутья описываемой породы с другими породами. Получается как в пословице, что «каждый кулик хвалит свое болото». А истина, как известно, познается в сравнении. При многолетних охотах с приятелем, имеющим дратхаара, я не один раз имел возможность сравнить дальность чутья немецкой легавой с обонянием своей лайки. Обычно мы охотились на полях рядом, и наши собаки в поиске на параллелях сходились друг с другом, а за упавшей после выстрела птицей нередко устремлялись обе. Каждая из них старалась первой подобрать птицу и отдать ее своему хозяину. Пыж, не подающий трофеев с суши, в таких случаях подавал мне птицу не хуже Ральфа. В таких ситуациях между собаками не раз начиналась грызня, и нам приходилось их растаскивать. При таких парных работах Пыж много раз внезапно прекращал поиск и, подняв голову, спокойной рысью устремлялся по прямой вперед на ветер. Я уже хорошо знал, что в таких ситуациях впереди нас куропатки. Поднимал выводок Пыж далеко от нас, на расстоянии до 100 м. Прогнав куропаток по инерции метров 30, лайка возвращалась назад к месту подъема выводка и начинала искать в траве оставшихся, но их, как правило, там уже не было, так как, в отличие от тетеревов, куропатки при их первоначальном подъеме взлетают дружно всем выводком. В обычных ситуациях Пыж птицу не гонял, даже если она садилась в траву у него на виду. Анализируя данные случаи, можно отметить следующее. Пыж в сравнении с другими моими лайками по обонянию от них не отличался. Ральф также имел нормальное для своей породы чутье. Куропатки на кормежке в траве, естественно, разбегаются и дают на ветер широкую полосу запаха значительно более сильного, чем одинокая птица. По ветру эта полоса запаха расширяется по фронту во много раз, но запах от птиц, достигший собак, становился настолько слабым, что легавая его не причуивала. Вот какая дальность обоняния у лаек. Если к обонянию лаек добавить слух, которым они пользуются при работе на коротких и средних дистанциях, то станет понятно, что добычливость охот с лайкой по дичи значительно выше охот со спаниелем. При совместных охотах с приятелем я с лайкой добывал дичи, как правило, больше, чем он с легавой. Уровень качества стрельбы у нас был одинаковый.
Нахаживать лаек по дичи желательно в первый же год их жизни. Лайчата, как никакие другие породы собак, уже в раннем детстве реагируют на запахи живой дичи и начинают работать в силу своего детства именно на необходимом для этих охот коротком поиске. В дальнейшем, при нормальном послушании собаки, этот «подружейный» поиск у них при охотах на дичь сохраняется на всю жизнь и нисколько не влияет на дальность поиска при зверовых охотах. Что касается гоньбы взлетевшей птицы, то лайки сами постепенно отвыкают от этого. Интеллект лайки таков, что она сама поймет бесполезность попыток догнать и поймать летящую птицу. Свою нынешнюю «западницу» Весту, родившуюся в конце января, я закончил нахаживать по перепелу и коростелю в конце мая. В четырехмесячном возрасте она уже прилично работала по дичи, а в августе и сентябре я с ней уже успешно поохотился и начал нахаживать ее в лесу по белке.
Два года назад в «Комсомолке» были опубликованы результаты специальных исследований интеллекта различных пород собак. По интеллекту на третьем месте в мире оказались наши лайки. Их опередили две иностранных породы, одна используется в Испании для пастьбы овец, надо думать, без участия человека. Наша лайка — уникальная порода собак, заслуживающая самой высокой оценки.
В.Аристов
“Охота и охотничье хозяйство” №8 – 2003