После окончания института по распределению, я оказался, как поется в известной песне, «на этом приблизительно 101 километре», а именно на границе сразу четырех областей: Ярославской, Московской. Владимирской и Тверском. Выросшему на болотистом побережье Рыбинского водохранилища, мне в новизну была эта холмистая местность, изрезанная множеством ручьев, впадавших в чистую лесную речку Кубрь, изобиловавшую в те времена различной рыбой, особенно необычайно красивыми, как бы одетыми в камуфляж», пятнистыми налимами.
Поработав полгода, я женился. Отец и брат моей жены оказались, как и я, заядлыми охотниками и рыболовами. Однако охота в этих местах совсем не походила на ту, к которой я привык в родных краях в августе открывается охота на болотную и водоплавающую дичь, затем охота по боровой, по зайцу, затем по копытным. Добычей пушнины занимались единицы. Здесь же охота по утке и зайцу считалась едва ли не зазорной, и редкий местный охотник тратил на них заряд. Престижной считалась охота на копытных, а самой главной по пушнине: лисе, енотовидной собаке, куньим. По-человечески понятно: лось и кабан — это много мяса, а пушнина в семидесятые годы дорого стоила Естественно, что большая ее часть шла на черный рынок. То есть все строилось на чисто практической основе, а для души — ничего, полная пустота. Поэтому я поначалу большого интереса к такой охоте не проявил и с головой окунулся в рыбалку: ловил на спиннинг щук. на донку налимов, на удочку плотву, окуней, голавлей.
Мой шурин держал трех лаек, но без документов, говоря, что эти бумажки ему ни к чему, лишь бы собаки работали. Держал он своих псов в «черном теле», кормил скудно: горбушка хлеба да банка воды, иногда миска супа. Все три его лайки были, вероятнее всего, западносибирской породы и разными по своей охотничьей специализации.
Самый молодой и самый крупный кобель Урман работал в первую очередь по копытным — лосю и кабану. Был очень смел и азартен, настойчив и вязок в преследовании, в одиночку мог длительное время держать зверя до подхода охотника. Излишний азарт был его недостатком, в пылу он мог приблизиться к зверю на опасное расстояние, однако умудрялся вовремя отскакивать, и бог его миловал от копыт, рогов и клыков.
Вторая собака. Шарик, также работали по лосю, но не работала по кабану. На ее морде был шрам от схватки с секачом в молодом возрасте, и с тех пор Шарик кабанов игнорировал Гордостью же моего родственника, его любимцем был Буян. Этот пес в силу какой-то игры природы был чуть не в полтора раза мельче обычного размера лайки. Очень красив, строен, но мелок, хотя среди его предков были все чистокровные лайки. Главной особенностью Буяна было то, что он работал как норная собака, причем так же азартно, как Урман по копытным.
Маленький рост помогал ему влезть практически в любую нору. Зверя из норы он не выгонял, как такса. По манере работы напоминал скорее фокстерьера. Лису в норе он давил и вытаскивал мертвой, енотовидную собаку брал и вытаскивал живьем, что позволяло охотиться ранней осенью и передерживать добытых енотов в сарае до того времени, когда мех станет выходным.
С барсуком Буян дрался насмерть, загонял в тупиковый отпоров и. сделав шурф, можно было добить зверя, если он не успевал зарыться.
Наиболее добычливой охота была в неглубоких норах, так называемых «корчевках», по краям полей, с небольшим количеством отнорков. Более трудной — в старых барсучьих городках с множеством отнорков и подземных переходов. Но и в таких местах Буян не терялся и часто добывал зверя в самых сложных ситуациях.
В наиболее удачный сезон на его счету было до 12-14 енотов, до 6 лис. 3-4 барсука. Кстати сказать, глядя на Буяна, заработал по норе и Шарик. Он тоже шел в нору, мог задавить там зверя, но никогда не вытаскивал. Буян и Шарик могли работать и в паре, причем Шарик обладал способностью вычищать, расширять нору. Если нора была узка даже для маленького Буяна, туда лез Шарик, начинал рыть, из норы летели комья земли.
Достаточно расширив нору. Шарик вылезал, и начиналась работа дня Буяна. Среднее время его работы в норе было 30-40 минут, после чего лиса или енот оказывались в руках у охотника.
Конечно, были у него и неудачи, но были и такие случаи, когда он брал зверя буквально в считанные минуты.
Урман же в нору не шел никогда и ни при каких обстоятельствах. Воспитанный на ружейной охоте, ценящий выстрел по утке влет, вальдшнепу на весенней тяге, верткому бекасу, я сначала был равнодушен к такой охоте. Но шурин, не любивший ходить в одиночку, упорно приглашал меня с собой, и, в конце концов, я сдался и очень скоро ходил с ним уже с удовольствием. Да и выручка от проданной пушнины была хорошим подспорьем в семейном бюджете. Три сезона отохотился я с «норными» лайками, но удача оказалась недолгой. Люди на «101 километре» жили недобрые и завистливые, тем более что в небольшом поселке охотничье счастье не скроешь.
Первым погиб Буян, злые люди отравили его. Вскоре не стало Урмана. Причину его гибели по прошествие многих лет я уже не помню.
Мы продолжали охотиться с одним Шариком, но это уже другая история. Так закончилась для меня эта удивительная норная охота с лайкой.
Валерий Пикунов
“Охотничьи собаки” №2 – 2002