Черный. История сибирской лайки.

Этого пса студенты-охотоведы щенком привезли из якутского села в подарок своему преподавателю. И вместо того, чтобы гонять в сибирской тайге зверя и птицу, он четыре года просидел на цепи, охраняя гараж. Но какой из лайки сторож? Только своим угрюмым видом и крупными размерами собака внушала уважение всем, кто мог покуситься на хозяйское добро.
Черный, как ворон, пес обладал прекрасным экстерьером и полностью отвечал жестким требованиям к охотничьей собаке. Так получилось благодаря хорошей крови его родителей и вопреки безрадостному образу жизни, на который обрек его хозяин. Кормили сторожа, конечно, хорошо, но никто и никогда не сказал ему ни одного ласкового слова. Никто не ходил с ним на прогулки и не гладил по большой черной морде.
Жизнь свела меня с этой собакой случайно. Чтобы получить профессию биолога-охотоведа, перед защитой диплома я должен был пройти практику. Четыре ближайших месяца мне предстояло провести на далекой и почти не доступной тогда Камчатке.
Перед вылетом позвонил друг и земляк Володя — он работал охотоведом в госпромхозе, к которому я был прикреплен как практикант.
— Мне собаку подарили, привези, ее, пожалуйста, с собой: сезон на носу, а охотиться не с кем! — едва слышно шелестел в телефонной трубке далекий голос. Понятно, отказать Володе в его просьбе я не мог.
Оставшиеся до вылета три дня я пробегал по городу, оформляя документы, необходимые для перевозки собаки в самолете. И только вечером перед самым отъездом забрал лайку у хозяина. Тот отдал пса прямо с цепью и без всякого сожаления: мол, пообещал по пьяному делу, вот и отдаю. Я, с опаской взяв в руки цепь, спросил:
— Петр Петрович, а как собаку-то зовут?
— Да как зовут… — задумался на секунду преподаватель. — Черный он. Вот Черным и зови!
Я поблагодарил бывшего хозяина и отправился, ведя пса на цепи, пешком в общежитие. Черный вел себя с достоинством. Но по его реакции на окружающих я понял, что это его первая настоящая прогулка. Пес даже погладить себя не позволял. Предупреждающе рычал, стоило протянуть к нему руку или попытаться сократить дистанцию. Показывал, что не намерен устанавливать со мной дружеские отношения. «Как же я тебя повезу- то?» — думал я. Однако зря беспокоился.
Для меня навсегда осталось загадкой, откуда в этой собаке было столько интеллигентности. В те времена не существовало клеток для транспортировки домашних животных, и перевозили их прямо в салоне самолета. По-прежнему не давая себя погладить, Черный безропотно позволил смелой стюардессе надеть на него намордник. Потом лег меж кресел и пролежал спокойно весь перелет: сначала до Хабаровска, а после пересадки — и до Камчатки. Так, будто всю жизнь летал.
У пассажиров и на борту, и в аэропортах Черный вызывал живой интерес. Многие пытались чем-то угостить красивую собаку. Но пес, хоть и не ел ничего два дня, подачек у людей не брал.
— Смотри-ка, гордый-то какой! — возмущались вокруг, когда он вежливо отворачивался от очередного пряника или куска хлеба.
— Здоровенный, а ничего не ест! — сочувственно сокрушались стюардессы.
Но голод не тетка. Аккуратно, как это умеют лишь лайки, Черный съел банку тушенки, которую я открыл во время ночевки в Петропавловске-Камчатском. А утром мы с ним долго гуляли по городу. Океан, конусы вулканов, запахи моря — все это производило на меня сильное впечатление. На следующий день, проехав в пыльном автобусе последние триста километров, мы прибыли на место прохождения практики.
Охотникам Черный понравился. Крупный, высокий в холке кобель сразу же привлек их внимание. Единственный недостаток в экстерьере — слабо закрученный хвост — говорил о том, что в его родне была примесь еще какой-то породы собак, а, может быть, и волка.
Однако дальше экстерьера дело не пошло. Первый же выезд в лес показал, что толку от Черного нет. Без всякого интереса пес давил на пятки, не отходя от людей дальше, чем на десять метров. Мы пытались потравить его на случайно загнанную на молодую березку белку, но Черный даже не поднял вверх морду.
Володя быстро потерял к псу интерес. Да и кто в тайге будет просто так кормить собаку? Лайка должна работать. Сезон охоты с собакой на Камчатке короткий: каждый день на счету. Рано выпадающий глубокий снег не дает преследовать соболя, и с начала сезона лайки гоняют дичь не больше месяца.
Но делать нечего: практика есть практика. Мне выделили охотничий участок.
Это была часть поймы реки Кирганик с границей по речке Опалька. Поселился я в старой камчадальской юрте, сделанной из колотых вдоль толстых стволов тополя. Это странное, но удивительно функциональное сооружение, похожее на индейский вигвам или египетскую пирамиду без верхней части конуса, было на метр вкопано в землю. Поэтому в юрте сохранялось тепло, пока топилась маленькая железная печка. Но были у моего жилища и недостатки: очень скромные размеры и огромное количество полевок и бурозубок, которые начинали скакать по мне, стоило лишь погасить керосиновую лампу. Кроме нар, срубленных из тех же половинок бревен, обстановка состояла из крошечного столика, прибитого к стене, и печки. До всего можно было дотянуться рукой, не вставая с нар.
Володя приезжал только на выходные, а я потихоньку начал готовиться к промыслу. Делал приманку, разносил ее по путикам и строил над соболиными капканами барабары — маленькие шалашики из валежника — чтобы капканы не заваливало снегом. Черный все время был со мной.
В один из наших походов, когда я вышел на край аласа, а Черный, как всегда, плелся позади с безучастным видом, на краю леса неожиданно поднялся с лежки огромный бык — лось. Зверь больше двух метров в холке с огромными лопатообразными рогами, напоминающими большой, колючий куст боярышника, стоял в тридцати метрах от нас. Было время гона, и бык вел себя смело. Фыркал, тряс головой и скреб передними копытами кочки. Охота на лосей в те времена еще была закрыта, их всего несколько лет назад завезли на Камчатку с реки Пенжина, и стрелять в зверя я не мог. Единственное спасение — собака. Но Черный, испуганно поджав хвост, уже пятился назад. И, несмотря на мои ободряющие окрики, с позором убежал по нашим следам обратно к юрте.
Пришлось стрелять. Вверх. Лось шарахнулся по аласу вдоль каменного березняка, высоко подняв рогатую горбоносую морду и с достоинством неся на высоких ногах свою семисоткилограммовую тушу. Чуть дальше поднялась с лежки матка с телком, и они цепочкой убежали вверх по распадку.
С этого момента и я перестал надеяться на охоту с собакой, полностью переключившись на капканы.
В один из выходных приехал Володя. Привез продукты и лицензии для охоты на медведя. Рано утром, оставив кобеля у юрты, мы тихонько пошли по берегу Кирганика в сторону ближайшего нерестилища. Рыба давно уже отнерестилась, но медведи все еще топтались по набитым, как дороги, тропам вдоль реки в поисках полусгнивших рыбьих тушек.
И действительно, скоро мы увидели на косе перед большим перекатом крупного медведя. Он не спеша шел в нашу сторону. Шум реки и ветер, дующий от него на нас, позволил нам без особого труда и риска добыть зверя. Мы ободрали его прямо на косе, упаковали мясо в принесенные с собою мешки и сложили в мелкую протоку. Шкуру и переднюю лопатку сразу вынесли к дороге. Потом договорились, что я вынесу остальное, а Володя поедет в поселок и сдаст мясо в ветлабораторию на анализ. Но одно дело вдвоем, другое дело — одному. Как мы подошли к медведю, так и он может в упор подойти к человеку. Для страховки отвязав Черного, я, с перекурами, принялся носить добычу. Кобель без всякого интереса обнюхал место, где мы обдирали зверя, обнюхал мясо в мешках и улегся на гальке.
После обеда я сделал две ходки и присел отдохнуть на валежину. Осенний ветер срывал с тополей в пойме последние желтые листья. Река уносила их вниз, в ямы, где листья, покружившись в водовороте, медленно оседали на дно. Прямо передо мной алели крупные яркие гроздья рябины. «Неплохое начало, — подумал я, — первый выход, и сразу медведь».
Вдруг совсем рядом раздался собачий лай. Я подпрыгнул от неожиданности и схватился за ружье. Надо же — только подумал про медведя, и вот тебе! Черный лаял, стоя на одном месте. Я осторожно пошел в его сторону, стараясь двигаться против ветра. От напряжения меня бросило в пот. Пытаясь успокоиться, медленно, шаг за шагом, я вышел на край небольшой полянки — и вздохнул с облегчением. Посреди поляны на вершине обломанной березы сидел соболь и злобно фыркал на прыгавшего внизу Черного. Пес в азарте бросался на ствол, царапая лапами о твердую, как камень, кору каменной березы. Столкнувшись нос к носу с соболем, все время трусивший рядом со мной кобель наконец-то сделал то, чего от него ждали!
Жаль, радоваться было нечему. Охота на пушнину еще не открылась, и соболь был не выходной. Но Черный ничего не знал о сроках охоты. И я, не желая портить собаку, взял грех на душу. Достал патрон с мелкой дробью и выстрелил. Черный поймал зверька на лету и долго тряс его. Когда собака успокоилась, я аккуратно забрал добычу и погладил пса по голове.
От неожиданности мы оба растерялись. Черный смотрел с удивлением на меня, а я — на свою невредимую ладонь. Первым сдался кобель. Подойдя, он взглянул мне в глаза и лизнул руку, в которой я держал еще теплого, добытого нами соболя. Радость захлестнула меня. А в глазах собаки зажглась какая-то новая, не виданная прежде, искорка. Черного было не узнать. Проснувшийся охотничий азарт вмиг изменил пса. Теперь он бежал впереди меня, рыская по сторонам. Когда я отдыхал или грузил медвежье мясо на понягу, Черный ложился у ног, всячески показывая свое расположение ко мне. Но воспринимал он мои знаки внимания как должное, будто бы говорил: погладил разок — и хватит, знай меру.
На следующий день вернулся Володя. Друг тоже долго, с удивлением смотрел на изменившуюся за день собаку, и не верил мне, пока я не показал ему добытого соболя…
Так в судьбе Черного начался новый этап: жизнь охотничьей лайки.

Стоял конец октября. До начала охоты на соболя оставалось несколько дней. Я уже поймал капканами пару выдр на реке, добыл несколько каменных глухарей на еду и приманку. Пу- тики были готовы. Оставалось только пройти и насторожить капканы. И вот мы с Володей решили сходить к ближайшим горам и проверить, есть ли там снежные бараны. Взяв спальники, палатку и запас продуктов, рано утром мы тронулись в путь. Черный будто с цепи сорвался: носился вокруг, как угорелый. Вел себя, словно щенок, радуясь новым ощущениям и неизведанному прежде вкусу вольной собачьей жизни.
Только к вечеру подошли мы к распадку, вершинка которого упиралась в уже заснеженный цирк правильной формы.
— Ну, давай, тут заночуем. А завтра попробуем подняться и поискать баранов. Раньше мне камчадалы говорили, тут по осени перед гоном всегда быки были — сказал Володя, когда мы вышли на набольшую, удобную для ночевки поляну.
Заросли кедрового стланика стеной спускались к ручью, вместе с ольха- чем образовывая непроходимые камчатские джунгли. Ветер стих, и казалось, что только огонек нашего костра и мы — люди и собака — единственные живые души в этих горах.
Но утро показало, что это не так. После полуночи пошел сильный снег. Мы едва откопались, когда вылезли из палатки. Зато прямо над нами на склоне цирка даже без бинокля были видны бараны. Буровя свежий рыхлый снег, по осыпи шли четыре крупных быка. А вдалеке на скалах стояли важенки. Но око видит, да снег не дает! Попив чаю и вдоволь насмотревшись на снежных баранов, мы свернули намокшую палатку и пошагали обратно.
Измотанные и промокшие насквозь, ночью мы едва добрались до Володиной юрты. Но душа ликовала — в первый раз в жизни я видел снежных баранов. Эти удивительные животные обитают в суровых условиях, и редкий зверь может соперничать с ними в искусстве выживания. Всю зиму они проводят в горах. В мороз, в пургу, которая метет здесь неделями. Дикие бараны — звери выносливые и очень осторожные. Видеть их доводилось не многим, это само по себе большая удача. Не беда, что не вышло на них поохотиться. Главное, мы живы, здоровы и вернулись назад…
Но стоило Володе уехать в поселок, поведение Черного изменилось. Пес заболел. Редко, но все же бывает: собаки не выдерживают того, что под силу человеку.
Сухой нос и слезящиеся глаза сразу подсказали мне — у Черного чумка. Мы изучали собаководство, но в жизни я впервые столкнулся с этой собачьей бедой. Было ясно: псу не сделали в свое время прививку, и вот результат. Как правило, если собака заболела, и нет возможности попасть к ветеринару, она погибает. До следующего приезда Володи оставалась еще целая неделя, и я понимал: Черный столько не проживет. Пес лежал под колодой рядом с юртой. Его знобило. Глаза потускнели и смотрели на мир безучастно. Я весь извелся. Связи с поселком у меня не было, а собачьих лекарств тем более. Но смотреть, как силы и жизнь покидают пса, я больше не мог.
Сам я лечился тогда народными средствами. Лекарством от проблем с желудком была водка с солью. А от простуды — водка с перцем. В общем, кроме бинтов, йода и водки у меня ничего не было. Налив стакан водки, я намешал в него черного перца и вылил эту жуткую смесь в глотку Черному. В знак благодарности тот чуть не цапнул меня за руку. Но я-то был трезв, и вовремя ее отдернул. Не знаю, какое действие снадобье произвело на собаку, но когда через час я вышел из юрты, Черного поблизости не было.
— И почему не привязал?! — ругая себя, на чем свет стоит, я стал распутывать следы вокруг. Здесь мне помог свежевыпавший снег. Не было бы следов, потерял бы я собаку навсегда.
Черный нашелся у реки. Он залез под залом из бревен, и я едва его оттуда вытащил. На руках перенес пса к юрте и привязал к будке.
Утром состояние больного не изменилось. Я промыл ему глаза крепким чаем, и, с трудом сломив сопротивление ослабевшего кобеля, влил в него второй стакан. Черный забился на привязи, но привычная с детства цепь снова лишила его свободы.
Вечером мне показалось, что собаке стало легче. Черный все так же лежал в будке. Но вид у него был чуть веселее.
Кобель облизывал лапы и терся о них мордой, пытаясь очистить глаза от гноя. К еде собака не притрагивалась уже несколько дней. И только сегодня я заметил, как Черный полизал кашу, замерзшую в миске.
Ночь прошла спокойно.
Утром, едва увидев меня с новым стаканом в руках, Черный так задергался на цепи, что чуть не утащил за собой будку. Но, что поделаешь, положено по три — значит, по три. И я в третий раз напоил пса. Хотите верьте, хотите нет, но кобелю стало легче. Уже вечером Черный начал есть. Не знаю, что ему помогло: может, водка с перцем, а может, сильный его организм. Но уже через три дня я добыл с ним первого соболя. А потом началось такое…
Случалось, я добывал с Черным по три соболя в день. Чем они его привлекали, не знаю. Но на других зверей пес особого внимания не обращал. Тявкнет пару раз, придушит норку в капкане, метров сто прогонит лосей, и все. Соболиный след — другое дело. Загнав как- то большого кота в дуплистую колодину, он почти перегрыз ее, пытаясь добраться до зверька. Я подбежал на лай, заткнул варежкой вход в дупло и топором прорубил дырку сверху ствола.
Срубил длинный, тонкий прут и затолкал его в колоду. Сначала слышно было, как пленник урчал, а потом стал грызть конец прута. Черный крутился возле прорубленного отверстия. Нервы у соболя не выдержали, и он стрелой вылетел прямо собаке в пасть. Пес схватил его, да, видно, неудачно. Соболь вцепился лайке в нос, и по снегу с визгом покатались два ловких черных зверя.
После укуса нос пса распух и долго болел, но соболи стали интересовать его еще больше. Володя взял отпуск на неделю и тоже охотился с Черным. Пока я ходил проверять капканы, они гоняли соболей в пойме. Им тоже везло, и новый хозяин не мог нарадоваться на собаку.
— Как здорово пошел! Я ведь уже и не надеялся. Думал, застрелю, как ты уедешь… — делился со мной Володя, когда вечером снимал шкурку с очередного добытого с Черным соболя.
Но не зря камчатская зима славится глубокими снегами. Уже через пару недель сугробы навалило такие, что охоту с собакой пришлось прекратить. Я встал на лыжи и ходил теперь только по путикам. Черный бежал впереди по шахме и аккуратно придавливал зверьков, попавших в капканы. Уже в конце ноября он все же умудрился загнать пару соболей. Крупные размеры и рост позволяли ему накоротке догонять соболя, если тот подходил близко к лыжне. Я уже знал: если Черный, проваливаясь по уши, все же прыгает с шахмы — стой и жди. Скоро залает.
Так незаметно пролетело время. Мы жили с Черным душа в душу. Но он все равно вел себя сдержанно. Сам не ластился, не терся у ног. Терпеливо ждал, когда остынет каша, и я поставлю ему миску. Только когда мы добывали соболя, от радости позволял себя погладить. Соболей он теперь не трепал. Схватит, придавит челюстями, не повредив шкурки, и положит у ног. Как бы говоря этим: теперь он твой, подходи и бери.
Больше тридцати соболей добыли мы с Черным за сезон. В капканы хорошо шли и норка с лисицей. Но практика заканчивалась — пора было возвращаться домой, на материк. Надо было учиться дальше.
В последний вечер я долго сидел у будки Черного. Сварил ему его любимый суп из глухаря. Пес загрустил, предчувствуя разлуку. Он внимательно следил за каждым моим движением и, казалось, понимал все, что я ему говорю.
— Вот закончу институт, вернусь. Буду жить и работать на Камчатке. Заберу тебя у Володи, вместе станем соболей гонять!
Как только я заговорил о соболях, Черный встрепенулся и завилял хвостом…
Встреча с этой лайкой навсегда изменила мою жизнь и меня самого. Это был первый серьезный опыт промысловой охоты с собакой. Сложись все по-другому, неизвестно, получился бы из меня охотник. А благодаря Черному, я несу эту страсть на протяжении всей своей жизни. И тот, кто хоть раз слышал лай собаки по зверю, меня поймет.

Ночью пес выл, не давая нам спать. Жутко было слушать эту прощальную песню. А утром я уехал. И это был последний раз, когда я видел Черного. Моим планам не суждено было осуществиться: только спустя много лет я вновь прилетел на Камчатку. В один из тихих сентябрьских вечеров мы с Володей сидели у костра, на том самом месте, где я впервые увидел снежных баранов. Мы пили чай и вспоминали наши охоты. Вот тогда-то я и узнал, как прожил Черный свою вторую жизнь.
Пес так и не обрел хозяина. Володя все время проводил на работе, а Черный сидел в вольере. И только с началом сезона охоты для собаки наступало радостное время. Вот тогда Черный был нужен всем! Первые дни с ним гонял соболей сам Володя, а когда уезжал в поселок, с собакой охотились его друзья. И пес искал соболей для всех. Вернее сказать, Черный охотился для своего удовольствия, потому что страсть к охоте была у него в крови. А кто с ним при этом находился, собаке, в конце концов, стало уже все равно. Но охота быстро заканчивалась, и Черный возвращался в вольер. Меж тем слава о необыкновенной рабочей собаке росла. И пса начали прятать от лишних глаз, чтобы его не украли. Так Черный во второй раз оказался в плену.
Только изредка Володя брал его с собой в рейды по территории госпромхоза. Вот тут-то и стал проявляться характер пса. Так и не испытавший хозяйской любви, Черный охотно срывал злость на других собаках.
— Ехали раз на лошадях, — рассказывал мне Володя, — подъезжаем к Долиновке, а Черный впереди бежит. Деревенские собаки как увидели, так с визгом, лаем на него бросились. Всей стаей. Мужик, у крайнего дома дрова коловший, аж колун выронил. Ну, думаю, все: порвут пса. Мы давай орать, и скорее к речке. Там визг стоит, клочья шерсти летят. К берегу спустились — из виду их потеряли. Ну, а пока на лошадях речку переехали, вообще все стихло. Выезжаем на деревенскую улицу, а там только Черный стоит. Весь в крови, но хвост вверх торчит, как полено. Вокруг кровь, шерсть… и ни одной собаки.
Тот мужик, что дрова колол, подбежал и руками машет:
— Ну и пес, ну и собака! Как дал нашим… Когда они на него поперли, я думал, он к вам кинется — а он на них пошел, один против всех! Как рванул Васькиного кобеля, тот сразу под бревна залетел и не вылез больше. А этих шавок, как щенят, раскидал, все хвосты поджали и по дворам. Вот это кобель! Заезжайте ко мне, мужики, чай пить!
— А в другой раз на рыбалке были, — продолжил после долгого молчания мой друг. — Приехали на Горелую, а там мужики день рыбака отмечают. Подпитые все. Ну, мы садимся, нам по штрафной. Выпили, икры с вареной картошкой поели. Тут один, Николаем, что ли, зовут, привязался ко мне:
— Вот у меня собаки, так собаки! Порода, с родословными кобели! Не то, что твой ублюдок. Только соболя и гоняет. Мои, вон, по медведю, как часы, работают. Как на след поставлю — все, иди и стреляй. Два его крупных кобеля, натянув цепочки, злобно лаяли в сторону Черного. А тот лежал себе спокойно в тени, под вагончиком. Ну, мужики все веселые, все меня подкалывают. Я и психанул, дурак:
— Давай, спускай одного своего, проверим! А он, скотина, отстегнул сразу обоих. Я на него: «Ты что ж, гад, делаешь?!» Мужик бежать.
Кобели вмиг Черного смяли, и уже втроем с визгом к речке покатились. Сначала всем вроде как весело было, а потом похватались рыбаки кто за полено, кто за что. И кинулись разнимать. Но Черный как-то выкрутился, пластанул рыжего за плечо, тот весь в крови под машину залез. А второго схватил за горло и давай топить в речке. Хозяин по берегу бегает:
— Отберите собаку, угробит кобеля!
А мужики ему в ответ:
— Молчи, сам хотел!
Едва мы Черного тогда оттащили. Мокрый, в пене весь, в крови. Затолкал я его к себе в машину. Язык у него до плеча, глаза горят. Трясется, еле успокоил. Тот кобелишка из воды ползком вылез — и в кусты. Больше мы его не видели. А Николаю, видно, от мужиков досталось. Сидел вечером с синяком, да нюни распускал: Рыжий- то мой кобель уже старый, зубы стерлись, а Шарик и вовсе от дворняги, у мужиков в деревне щенком купил.
Вот с тех пор я и стал Черного на замок закрывать. Все только о нем и говорили, как о собаках разговор шел. А он уже тоже, что почем, понял: убегать от меня стал. Как возможность появлялась — сбегал, в декабре как-то от избушки удрал. Ошейник снял и ночью ушел. А к утру снег выпал, гляжу: на дороге следы. В поселок кобель пошел. Через неделю в госпромхоз его Качур привел, охотник наш штатный. У старухи, что на Собачьем хуторе живет, сучка загуляла. Вот к ней Черный и пришел. И никого потом ни во двор, ни со двора не выпускал. Бабка в милицию позвонила, те уже стрелять собрались. Хорошо, Качур мимо на «Буране» ехал. Увидал. Отдал бабке пару зайцев на Новый год, да поймал кобеля в ограде. Тот его по охоте знал… Вот так и жили мы потом. Все время я его искал. Как выпущу, так сбежит.
Как-то я в отпуск на материк поехал, пса оставил Мармалеву. По мнишь его, на моей избушке одно время охотился?
— Тот, который из капа чаши вырезал, — вспомнил я.
— Да, тот. На материк он уехал. Как на пенсию ушел, так и уехал. Так вот, я ему наказываю: выводи только на поводке. Одного не отпускай! Понял, вроде. Но жена его как-то из вольера во дворе Черного выпустила, а тот через трехметровый забор — и нету.
«Скулил, — говорит жена, — жалко стало». Мармалаев искать. А где найдешь?
Приехал я — нет собаки. Все, думаю. Сгинул. А потом как-то к магазину подъезжаю, а там Черный. Чья-то сука гуляет, и он с ней. Все другие собаки метров за сто держатся. Едва узнал его — худой, грязный. Но ко мне сразу подошел. Я его пирожками кормить стал, в магазине их купил, с мясом. Восемь пирожков съел! Домой привез, и с месяц пес просидел спокойно. Отъелся. Шерсть залоснилась. Глаза заблестели. Даже пару раз погладить себя дал. Все, думаю, набрался ума. Исправился. Куда там! Как только отпустил — удрал. Говорят, горбатого могила исправит. Так и вышло.
Через три дня Черный вернулся. Вернулся — и сдох на крыльце. Выхожу утром, а он лежит. На боку кровь запеклась. Увез я его к избушке. Похоронил на поляне, где вы с ним первого соболя добыли. Любил он то место. Как идем мимо, так он все около той березы крутился. Там теперь и лежит…
Друг замолчал. Я подбросил дров в наш притихший костер. Взметнувшийся язычок пламени на секунду осветил лицо Володи. По его щеке скатилась слеза. Костер разгорался.
— Потом уже соседи рассказали: от дурака погиб пес. Дачный поселок у нас есть. Участки по три сотки. Пенсионеры, в основном приезжают, овощи выращивают. Так вот, там у одного чудака болонка жила. Полкилограмма злости. На всех, кто мимо ходил, тявкала, за ноги хватала. Вот Черный ее за загривок и тряхнул. Болонка завизжала — и к деду. А у деда тозовка была. Он три раза в Черного выстрелил. И погиб пес.
Вот тогда-то мы за головы схватились. Стали щенков от него искать. А нету. Только от дворняжки, на Собачьем хуторе, четыре щенка было. Сразу их расхватали. Бабка озолотилась в один день. И все, вроде, хорошо работали. Но таких, как Черный, больше не было. И не будет уже. Такую собаку один раз в жизни встретить можно. Только поздно я это понял…
Костер догорал. Светало. От распадка повеяло туманом и сыростью. Володя уснул, а я лежал, смотрел на угасающие головешки и думал. О том, что как бы не сложилась жизнь у любимой вами собаки, сама она об этом никогда и никому не расскажет. Рассказать о ней может только человек. Такой, как тот, кому верой и правдой служил и мой верный друг Черный.
Кедровка, Приморский край

В. Малеев
“Охота и охотничье хозяйство” №4 – 2014

Назад к содержанию.