В августе нас зачислили на факультет охотоведения, в сентябре использовали как даровую рабсилу на сельхозработах с периодическим чтением лекций по технике безопасности на пушном промысле. Руководство факультета было храбрым и мудрым. Оно решило: чем ждать пять лет, чтобы убедиться, получится из студента охотовед или нет, проще отправить его на два месяца в глухую тайгу с минимумом денежных знаков: выживет — значит, охотовед!
В начале октября нам выдали за три месяца вперед стипендию, по пятьдесят копеек суточных, проездные в общем вагоне и с прощальными наставлениями «дедушки» Скалона отправили в таежные промхозы Восточной Сибири учениками-охотниками.
На эти скудные средства следовало добраться до места, закупить промысловую лайку, справить таежную одежду, купить хотя бы часть провианта до сдачи первой пушнины. Предстоящие расходы нас нисколько не волновали. Мы с радостью и восторгом, свойственными беспечной молодости, понеслись в таежную глухомань, словно к теще на блины.
От Усть-Кута спустились вниз по Лене на речном трамвайчике с обшарпанными бортами. Выпал снег, который, со слов старожилов, останется в зиму. Стояла сумрачная слякотная погода. Серые сплошные тучи цеплялись на пологих берегах за вершины насупившихся деревьев. Река, извиваясь, стремительно катила свои воды к холодному океану. Я не отрываясь всматривался в проносившиеся таежные берега… Чего только не видели они за последние две-три тысячи лет. И большое древнее переселение якутов, и легкие струги русских казаков, осваивающих бескрайние пространства Сибири, и деревянные баржи позапрошлого столетия, и подневольных бурлаков, и нещадно дымящие пароходы, и современные теплоходы. Кто те мужественные и безымянные люди, которые первыми рискуя жизнью шли все дальше и дальше на север и восток, вплоть до Тихого океана? Но и океан не мог удержать русского человека. Что двигало им, когда он, преодолевая неимоверные трудности и лишения, открывал и завоевывал все новые и неизведанные земли, включая Аляску? Такое мог осуществить только Великий Народ. Китайцы отгораживались от северных народов Великой китайской стеной длиной в шесть тысяч километров. При ее строительстве погибло не менее миллиона китайцев. Не в пример им, пришла горстка русских казаков и покорила в кратчайшие сроки немногочисленные народы Сибири, тех самых «варваров», от которых отгораживались мудрые многочисленные китайцы. Кругом ни души, ни пашни, ни хотя бы захудалого строения. Куда ни кинь взгляд — только тайга, тайга…
Мне уже пришлось послужить в военно-морском флоте. Даже на самых маленьких островках Малой Курильской гряды, плоских и голых, как столешница, жили люди. Человек — самый пластичный и приспособляющийся из всех живых существ на нашей планете. Была бы суша, пресная вода да солнце! Как в этой маленькой деревеньке, где не доходя до Таюры десяток верст мы высадились, чтобы приобрести собак. Такие маленькие поселения были организованы через двадцать-двадцать четыре версты друг от друга царицей Екатериной по берегам Великой реки, чтобы зимой осуществлять конное сообщение до Якутска. Местное население составляли потомки крестьян, вывезенных из европейской части России. Люди приспособились к суровым сибирским условиям: промышляли дикого зверя, ловили рыбу, собирали ягоды, выращивали коров, гоняли ямщину. В жизни им пришлось хлебнуть лиха. Они степенны, медлительны, немногословны и уважительны к человеку. В те далекие шестидесятые я не припомню случая, чтобы в каком-либо дворе отказали путнику в ночлеге. Всегда поставят на стол вареную картошку, соленую рыбу, краюшку серого хлеба из муки грубого помола да кружку горячего чая, заваренного листьями черной смородины с различными травами. Местные охотники зашли в тайгу на промысел и забрали самых лучших лаек. После долгих расспросов мне удалось купить у старой вдовы за десятку черно-пеструю сучонку по имени Людка. Со слов хозяйки, она лаяла белку, а сосед в прошлом году добыл с ней пару соболей. Выбора не было, я радовался и такому приобретению. К вечеру мы дошли до речки Таюра, за которой на пологом правом берегу Лены вкривь и вкось раскидала свои домишки одноименная деревня. От берега отвалила маленькая лодка, которой ловко управляла шестом женщина лет сорока — как оказалось, жена начальника участка Усть-Кутского коопзверопромхоза. Мы с опаской спустились в утлое суденышко, ушедшее в воду чуть ли не по края бортов. Мимо с легким шелестом проносились тонкие льдинки, постукивая в деревянные борта. Местами была приличная глубина. Шест уходил в воду почти полностью. Отталкиваясь им ото дна, лодочница нагибалась до самой воды, и тем не менее перегруженная лодка, преодолевая течение, благополучно причалила к спасительному берегу.
Моя собака Людка «подставила» меня в первый же день пребывания в Таюре. Утром я вышел во двор покормить ее, и на мой призыв: «Людка! Людка!» — на крыльцо вышла миловидная дочь начальника участка и строго спросила: «Кто и зачем меня зовет?» В мгновенье ока я спрятал за спину миску с собачьей едой и промямлил что-то невразумительное. Срочно пришлось переименовать Людку в созвучное Люстра.
Морозы усиливались. Вот-вот должна встать река. Начальник участка решил отправить нас на лодке вниз по Лене в бывшую деревню Маркове Там уцелел один крестовый дом, где нам и предстояло промышлять пушного зверя. Сборы были недолги. Хозяйка напекла нам на первое время круглые караваи серого хлеба. Мы закупили на последние деньги самые дешевые продукты, сложили все в старую деревянную лодку. Я сидел на корме с рулевым веслом, Володя, коренастый крепыш среднего роста родом из Томской области, греб распашными. Два наших напарника оттолкнули лодку от берега, а сами пошли пешком. Быстрое течение подхватило лодку и понесло среди больших и маленьких льдин. Нам приходилось лавировать между ними. Я держал лодку поближе к правому берегу. Стремительно проносились крутые склоны, поросшие смешанным лесом из сосны, лиственницы, ели и березы. Мне, проведшему детство и юность в лесостепной зоне Новосибирской области, все было ново и непонятно. Дикие, сплошные леса завораживали своими безграничными размерами, непознанными тайнами и ожиданием чего-то необычного и сказочного. До боли в глазах всматривался в таежную чащу и каждый поворот величавой реки. Что там, в дали неизведанной?
Мы поселились в левой половине большого крестового дома, стоящего на краю небольшого поля с пожелтевшей пшеничной стерней. В правой половине была ссыпана колхозная пшеница. На двери висел огромный амбарный замок. В нашей половине размером четыре на восемь метров посредине стояла огромная печь, изготовленная из металлической двухсотлитровой бочки. У дальней от двери стены во всю ширину громоздились обширные деревянные нары, застеленные пшеничной соломой. У левой стены стоял старый самодельный стол, рядом две деревенские лавки, рассчитанные минимум на четверых Ильей Муромцев. Огромная печь пожирала дрова в неимоверных количествах. На ночь мы набивали ее полностью сырыми лиственничными и березовыми чурками, чтобы горели как можно дольше. И, несмотря на все наши старания, к утру становилось холодно, как в склепе. У нас не было ни спальников, ни одеял и никакого сменного белья. Поэтому к утру мы зарывались в пшеничную солому, как поросята, и все равно мерзли.
Пушной, как и иной, промысел коренным образом отличается от любительской охоты. Последняя — для души, для отдыха. Потешить душеньку, сменить обстановку — и через день-другой снова под сень цивилизации: к теплому душу, уютному дивану, безотказному телевизору. Ни тебе заготовки дров, ни утомительной беготни по лесным непролазным дебрям. На промысле профессиональному охотнику все без исключения приходится делать самому. Рабочий день не менее шестнадцати часов, нет выходных и праздников. И потекли у нас деньки, не похожие один на другой. Затемно поднимались по крутому правому берегу и разбегались по бескрайней тайге.
Собака бежала впереди меня, редко попадая в поле моего зрения. Но я все время ощущал ее присутствие где-то поблизости. Она чуяла меня на слух. Я менял направление движения — меняла и она. Белку она искала хорошо. Мы с ней ежедневно добывали до десятка шустрых зверьков. Постепенно наши маршруты все дальше и дальше удалялись от избушки. Я приобретал неоценимый опыт охоты на белку и элементарного понимания тайги. Чувство ориентирования в любой местности, а тем более в дикой тайге, — это от Бога. Промысловик отошел от зимовья, которое сразу запрятали дремучие сосны и кедры, и сколько бы ни прошел за день десятков километров по однообразной лесной местности, к вечеру вернется назад целым и невредимым.
Cоболь мне казался сказочным и недоступным зверем. В моем понимании его способны были добывать только бывалые охотники с превосходными лайками. По неопытности я не возлагал никакой надежды на мою Люстру.
Солнечным морозным днем Люстра вдруг начала носиться как угорелая по небольшому распадку среди огромных сосен и лиственниц. Я с интересом наблюдал и не понимал причины такого азарта: язык ее далеко высунулся из пасти, обезумевшие глаза горели каким-то дьявольским пламенем, все ее внимание было поглощено поисками какого-то живого существа, которого она не видела, но явственно чувствовала обонянием. Ее азарт передался мне. Я начал крутить головой во все стороны и внимательно присматриваться к следам в снегу. Весь снег был перемешен собачьими и моими следами. Лишь под одинокой елочкой я увидел свежайший соболиный след. Сердце мое бешено заколотилось в груди, кровь ударила в голову: «Соболь где-то рядом!» С этой мыслью я бегал за собакой, уговаривая ее: «Ищи, Люстра, ищи!» — вместо того чтобы самому попытаться распутать соболиные следы и найти дерево, на которое забрался хитрый зверек и затаился. Шли мы обратно в избушку без желанной добычи. Но я был очень рад, что Люстра проявила огромный интерес к соболю. Значит, вся охота на него впереди! В ручье выпорхнула парочка рябчиков и уселась на тонконогие березки. Успел добыть одного. Второй улетел далеко, и сколько я его ни искал, так и не нашел.
С продуктами у нас было не ахти, вернее их почти не было. Поэтому мы гонялись за каждым рябчиком, как за даром Божьим. Бог, наверное, все видел, но дарами налево и направо не разбрасывался. Питались мы неважно. Рябчиков добывали далеко не каждый день. А крупной дичи поблизости не было. Каши и супы заправляли каким-то дешевым сборным жиром. Когда на нем пытались что-либо поджарить, избушку наполняло такое зловоние, что собаки убегали от зимовья против ветра метров на сто пятьдесят и тревожно лаяли, словно предупреждая все живое о химической атаке.
В начале третьей декады октября встала Лена. Утром, взяв в руки длинную жердь, я перешел по тонкому торосистому льду на другой берег, где никто еще не охотился. Поднялся по пологому берегу ручья, поросшему сосной. Белый снег искрился под лучами восходящего солнца. В кронах разлапистых сосен пищали синицы, на угорье скрипуче жаловалась на что-то желна. Узкая долина Лены, заросшая смешанным лесом, уходила на север и терялась в голубой дали.
Ближе к полудню на небольшой полянке среди соснового бора я увидел пустые лунки тетеревов. Контрастно были видны выбросы снега, образованные только что взлетевшими птицами. Рядом свежайшие следы соболя. Так вот кто спугнул безмятежно отдыхавших косачей! Я в радостном ожидании. Желанный зверек где-то рядом. А, вот и бусинки крови! И бороздка от потаска соболем тяжелой птицы! Маленький хищник удачно скрал спящих птиц и одну уволок под большую поваленную сосну. Быстро бегу по следу. За валежиной брошена тушка тетерки. Маленький хищник успел съесть только голову. Вероятнее всего, что продолжить трапезу помешал ему я. Ровная цепочка следов терялась в сосновом подросте. Но где же Люстра? Ведь только что была рядом. Бегу по соболиному следу в надежде, что собака перехватит его где-нибудь впереди.
В вершине ручья раздался азартный лай Люстры. Лаяла она неистово, безостановочно по зрячему зверьку. Бегу напролом на лай. В голове радостные мысли: «Загнала! Загнала-таки соболя!» А лай все ближе и ближе. Под разлапистой сосной, задрав голову, звонарит Люстра. Еще издали увидел маленького рыженького соболя. До чего же он показался мне красивым! Еще бы — первый соболь! С интересом рассматриваю его черные живые глаза, аккуратные округлые уши, подвижную головку, густой шелковистый мех, который струится и переливается в лучах золотого солнца. Зверек недовольно урчал. И было от чего — его оторвали от вкуснейшей добычи.
На радостях я расцеловал Люстру во влажный нос, а в награду отдал ей все съедобное, что было в моем рюкзаке. Я даже не мог представить, что этот первый добытый мною соболь определит на всю мою жизнь любовь и преклонение перед всем его родом. Вся моя дальнейшая жизнь прошла в организации учета, в охране, добыче и заготовках шкурок этого ценного зверька.
Почти каждый день промысла приносил кому-нибудь из нас разочарование. Руководство факультета не зря, отправляя нас на практику, определило каждому статус «ученик-охотник». Учиться в тайге не у кого. До всего приходится доходить самим. Опыт набирали по крупицам. К вечеру Люстра загнала соболя на старый дуплистый кедр. Сколько я ни разглядывал крону дерева, описывая круг за кругом, — соболя не обнаружил и ушел несолоно хлебавши.
Тайгу окутали глубокие сумерки, когда пришел расстроенный Володя. Ему не везло в последнее время. Он тоже упустил одного соболя. А дело было так. Собака загнала соболя в подземное убежище, в которое вела небольшая норка. Земля промерзла. Вырубить зверька не удалось. Молодой охотник разжег костер прямо над входным отверстием. В пылу работы ружье и посох поставил к стволу сосны. Когда костер прогорел, из-под дымящихся головешек неожиданно появилась голова соболя. Очумевший хищник затуманенным взором окинул сияющий и благоухающий мир. По-видимому, ничего, кроме яркого света, он не видел, поэтому не предпринимал никаких активных действий. Как назло в это время Володя был без варежек, побоялся схватить маленького хищника за шею и ничего более умного не придумал, как сверху ударить его кулаком по голове, которая в мгновение ока исчезла под землей. Никакие усилия неудачливого охотника не смогли заставить соболя вылезти наверх.
Но опыт — дело наживное. Чтобы стать хорошим промысловым охотником, необходимы годы упорного труда, желания, наблюдательности и понимания природы. И мы учились по ускоренной программе на собственных ошибках. Моя собака тоже училась. Сначала ей надо было понять, чего от нее хочу я. И здесь начиналось самое сложное по той простой причине, что я и сам не знал толком, чего хочу, а если хочу, то каким образом этого достигнуть. Часто она «работала» по тому или иному охотничьему животному на основе своих инстинктов, зова крови. И мне надо было ее поощрять к тем или иным действиям или, наоборот, отучать от них. И только после этого настало взаимопонимание и успех в охоте.
На плоской вершине соснового увала Люстра залаяла неуверенно и с испугом, как бы на чужого человека. Я снял с плеча двустволку и внимательно осмотрелся. Ничего подозрительного. Никаких следов. А собака лаяла в сторону редкого соснового подроста. Ничего не обнаружив, я отозвал собаку, и она тут же облаяла белку. Ружейный выстрел всколыхнул таежную тишину.
Через сотню шагов встретились свежие медвежьи следы. Зверь крупной рысью ушел в густолесье. Спешно перезарядил ружье двумя пулями. Встреча с медведем не входила в мои ближайшие планы. Я даже никогда не думал о нем. Для меня этот огромный хищник как бы не существовал в реальном мире. Я абсолютно ничего не знал о нем, тем более о способах добычи. А главное, психологически не был готов к охоте на него. Этот медведь явно не был шатуном. Пошел по его следу в пяту и сразу подошел к берлоге. Оказывается, несколько минут назад собака нашла берлогу и лаем обозначила ее местонахождение, а я по неопытности этого не понял, да еще стрелял рядом. Какая жалость! Такой фарт подвалил, и не в коня овес! Обследовал берлогу. Располагалась она на северной стороне пологой высотки, на небольшой полянке среди соснового подроста. Высота редких сосенок не превышала двух метров. Я залез в берлогу. Была она небольшой, сухой и довольно уютной. Чтобы лучше видеть, зажег несколько спичек. Тусклый свет проявил серые землистые своды, подстилку из сухой травы и листьев. Хорошо были видны на ней углубления от задних и передних ног. Всего несколько минут назад здесь в тепле вольготно и спокойно посапывал хозяин тайги. Чувствовал он себя в безопасности. Залег в берлогу перед самым снегопадом, и обильный снег захоронил все его следы. К несчастью, возле его убежища появились мы. В панике лесной исполин покинул теплое убежище и ринулся в холодную заснеженную тайгу.
Через неделю я проходил по этим местам и пересек след медведя, возвратившегося в берлогу. Сообщил об этом товарищам, но они не поверили, за исключением Володи. Наследующий день мы с ним пошли на «медведя». Теплый пасмурный день синей дымкой окутал дальние берега Лены. Дышалось легко и привольно. Наши собаки с азартом облаивали белок. Мы их отстреливали из ружей шестнадцатого калибра. Даже на подходе к берлоге не взяли собак на поводок. Люстра подбежала к берлоге, учуяла грозного зверя и с жалобным лаем бросилась к нам под ноги. Я понял, что медведь снова уйдет, поэтому бегом бросился к берлоге. Володя за мной. В каких-то пятидесяти метрах поднялась бурая туша зверя и на махах ринулась в сосновый подрост. Мелькнула мысль: «Стрелять, не стрелять?» Медведь вот-вот скроется в чаще. Навскидку стреляю раз за разом, зверь скрывается среди сосняка. Тихо. Не шелохнется ни одна ветка, ни одна хвоинка. Лишь изредка попискивают большие синицы да юркий поползень. Собаки молчат и не проявляют никакого интереса к результатам выстрелов.
Подошли к берлоге, но увидели, что медведь не лег в нее опять, а лежал рядом с творилом. Под ним до земли протаял снег. Крупный зверь был напуган выстрелами до такой степени, что первые сотни метров летел, словно пушечное ядро, сметая на своем пути молодые деревья толщиной в оглоблю. В подросте осталась ровная просека вывернутых с корнем сосенок. Потом пришел в себя, начал обходить встречные деревья и вскоре перешел на рысь, а затем на быстрый шаг.
Крови не было. Я промахнулся. Мы решили тропить зверя. Дело это весьма опасное, потому что собаки не проявляли никакого интереса к медвежьим следам. В любое мгновенье хитрый зверь из преследуемого мог превратиться в грозного и беспощадного нападающего. Через несколько километров он начал запутывать следы. Часто шел по поваленным деревьям и спрыгивал за какую-нибудь пушистую елку или молоденькую сосну. Лез в такую чащу, что мы с трудом следовали за ним. Делал сдвойки и скидки, как заяц. След вдруг кончался: медведь аккуратно разворачивался, шел назад по своим следам след в след и затем спрыгивал за поваленное дерево или молодой подрост. И так повторялось через каждые километр-полтора.
Каждый день приносил в нашу жизнь что-то новое. В тайге на сто процентов все зависит только от самого охотника. Вышел из зимовья и остался один на один с суровой тайгой. Какая бы ни возникла ситуация — посоветоваться не с кем, помощи ждать не от кого, решение принимать и осуществлять приходится самому.
В темнохвойнике Люстра лаяла с большими перерывами и повизгиванием. Соболь находился под корнями старого кедра. Собака на несколько секунд поднимала голову, прислушивалась и, определив местонахождение зверька, принималась азартно копать. Земля брызжущим фонтаном вылетала из-под ее лап. В образовавшееся отверстие она просовывала голову. С шумом втягивала в себя воздух. И если соболь находился рядом, продолжала копать. Но стоило зверьку передвинуться в сторону или чуть дальше, как Люстра быстро делала круг, чтобы убедиться, что зверек не сбежал. Забегала за другую сторону дерева и прислушивалась. В таком случае я определял, где находится соболь: в дуплах корней или в подземных пустотах под ними. Топором расширял отверстие и ставил в проходе капкан номер один. Прикрывал отверстие обычно рюкзаком или мхом. Затем посохом старался проткнуть пустоты с противоположной стороны. Как правило, зверек обследовал все возможные отнорки в поисках выхода и попадал в капкан.
Постепенно накапливался опыт. Мы с увлечением обсуждали наши успехи и неудачи на охоте. Вырабатывали наиболее правильные действия в тех или иных ситуациях.
Люстра загнала соболя в дупло поваленной сосны. Так бывает в тех случаях, когда собака довольно медленно преследует свою жертву по многим причинам: из-за глубокого снега, слабого чутья, неопытности, лишнего веса, старости, усталости, сильного мороза. В таких случаях соболь далеко слышит преследователя. Он садится на различные возвышения, кочки. Прислушивается. Определив, например, местонахождение собаки по отношению к своему следу с левой стороны, резко меняет направление своего бега вправо. Хорошая собака обычно не идет рядом со следом, она даже его не видит, но помнит, что след, как в нашем случае, справа. Собака постепенно подворачивает вправо. Она вынуждена делать большой крюк, чтобы снова выйти на след соболя, который от своей уловки получает солидную фору: ведет собаку по мелкому густому подросту, неудобицам. У него всегда остается время найти надежное убежище. Вот и в этом случае он обследовал несколько удобных убежищ. В дупло он проник через прогнившую комлевую часть. Собаку встретил устрашающим урчанием. Даже делал мнимые попытки выскочить наружу и схватить ее за морду. Я видел его, но не мог стрелять из ружья на расстоянии в два-три метра. Поэтому оставалось одно — загнать его в капкан, который поставил в дупло в комлевой части дерева. Затем на расстоянии примерно в трех метрах от него топором начал рубить сверху колоду, с тем чтобы определить длину дупла. Древесина отозвалась барабанным грохотом. Дупло было длинным и тонкостенным. Люстра бегала вокруг лесины, чутко прислушиваясь к перемещениям затворника. Дал ей возможность просунуть чуткий нос в прорубленное отверстие. Она с шумом втянула воздух, настоянный соболиным запахом, и залилась громким лаем. Я отодвинул ее в сторону. В это время из-под лесины выскочил соболь и, извиваясь змейкой, стремительно бросился прочь. Люстра пришла в такое возбуждение, что, казалось, она разнесет в пух и прах встречающиеся на пути деревца и кустарник. С истерическим визгом она бросилась вслед, в мгновенье ока чуть не схватила наглого беглеца, но тот успел заскочить на невысокую сосну.
В следующем аналогичном случае я сначала заткнул входное отверстие в поваленной лесине, а затем тщательно обследовал ее на предмет наличия выходных отверстий. А далее дело техники: определил длину дупла, поставил капкан в средней части лесины, прорубая топором отверстия в дупле с дальнего конца, где находился соболь, постепенно выдавил его к капкану.
Охота захватывала нас полностью. Ни один день не был похож на предыдущий, а каждый новый приносил привкус острых неиспытанных ощущений. Не видя собаки, по ее лаю я определял, кого она загнала: глухаря, соболя или белку. Лает по зрячему или нет, на дереве соболь или в корнях. Вот и сейчас прерывистый, редкий и глухой лай Люстры сообщал, что соболь находится где-то под землей. И точно, маленький хищник через небольшую норку проник в свое убежище, устроенное в средней части косогора.
Незаметно наступила середина ноября с крепкими морозами. Первая таежная практика сверкнула быстротечной падающей звездой, оставив в каждом из нас неизгладимый след.
Дружно шагаем по льду Лены в Усть-Кут. Все наши немудреные пожитки, включая ружья, в рюкзаках. За день проходим два старинных «станка». Это чуть меньше пятидесяти километров.
Не имея должного опыта, мы сдали самый важный зачет в своей первой охотоведческой практике — мы выжили в суровой сибирской тайге. Мы охотоведы!
Г. Лапсин
«Охота и охотничье хозяйство» №6 – 2006