Свежи впечатления недавних зверовых охот.
Ясно встают перед глазами отдельные картинки. Утром в конце февраля зашел ко мне охотник Архип. Это был дельный охотник, славившийся как добычливый промысловик. Охотился он всегда вместе со своим старшим братом Дементием.
Он сообщил, что неделю назад они с братом наткнулись в лесу на берлогу медведя. Кобель Черныш стал медведя облаивать, но подойти к берлоге близко они не решились, издали же ничего не было видно в непролазной еловой чаще. Собаку они пытались отозвать, но злобный пес лаял, по-видимому, «по зрячему» и не послушался. Сообщив это, Архип смолк и задумался.
— Ну, а дальше? — нетерпеливо спрашиваю я.
— Дальше,— молвил Архип,— дальше мы с Дементием слышали, как вдруг оборвался лай, взвизгнул мой Чернышка, и больше ничего не было. Собака к нам после этого не вернулась…
Он не договорил, но уже я знал, в чем дело. По выражению лица старого охотника я понял, что он стравил зверю любимую собаку. Ясно мне стало, что Архип приехал в город не только за тем, чтобы рассказать о своем горе, но и обратиться ко мне за помощью и отомстить зверю…
Ночью котласский поезд вез меня в Пинюгу, а на следующий день я проделал тринадцатикилометровый путь до деревни Зимное. Леса здесь стояли нетронутые, изобиловавшие зверем и птицей. Здешние болота тянулись на десятки километров. Зимой по ним протягивались дороги, а летом их далеко объезжали.
Я взял на этот раз два ружья, а местные охотники имели еще по топору. Надобность во втором ружье при охоте на берлоге, когда охотишься один, возникает часто. Дало осечку одно ружье, либо первые два выстрела не оказали ( ожидаемого действия — и уже надеяться больше не на кого. Редко бывает возможность снова перезарядить ружье. Стрелять же приходится либо в быстро поднимающегося зверя, либо в мелькающую в чаще при прыжках зверя темную массу, в которой трудно бывает разобрать отдельные части животного, в нескольких шагах от себя.
Не доходя с километр до берлоги, мои товарищи заспорили: надо ли спускать перед берлогой с веревки бежавшую с нами небольшую собаку или же следует спускать ее только после выстрела. Архип доказывал необходимость спустить собаку, чтобы она показала место пребывания зверя, брат же его протестовал, боясь спугнуть медведя и стравить свою собаку.
В качестве старшего нашей небольшой группы я распорядился немедленно спустить лайку с веревки.
Перед берлогой елово-сосновый лес сменился густым еловым подлеском. Пробираться на лыжах было трудно, во многих местах приходилось перелезать через поваленные ветром, уже гниющие деревья. Молодая еловая поросль согнулась в дугу под тяжестью снежных комьев, образуя в некоторых местах сплошную степу из хвои и снега.
Спущенная Дементием собака не шла впереди нас, а шагах в шестидесяти от берлоги и вовсе забастовала: урчала, поджимая хвост, вообще проявляла полное нежелание выполнять нашу волю. Шедший все время впереди Архип остановился и молча указал рукой на исцарапанный зверем еще с осени ствол ели и на поломанные ветки, от которых торчали одни основания; видимо, все остальное было унесено зверем на подстилку в берлогу. Архип пропустил меня вперед.
Те, кто охотился на медведя в одиночку, знают, какое сильное волнение охватывает даже старого охотника в минуты, когда близко чувствуешь зверя, видишь признаки его пребывания. Ощущение это на этот раз усиливалось рассказами об исчезнувшем неделю назад Черныше, а тут еще густой лес: зверь мог появиться внезапно, буквально из-под лыж. Пропуская меня вперед, Архип шепнул:
— Сергей, надеешься ли на себя?
Я чувствую, как «мурашки» ползут от этого шепота Архипа, но киваю ему утвердительно головой и тихо обхожу его лыжи. Я стараюсь не производить шума и с ружьем наготове в руках тихо двигаюсь вперед, осматривая каждый шаг в указанном мне Архипом направлении. Архип идет за мной.
Сквозь мелкий ельник, в десяти шагах среди бурелома, вывороченная с корнем громадная ель протянула занесенные снегом корни и запрятала их в зеленых ветвях соседних деревьев. С трудом поворачиваю в густом лесу свои короткие лыжи по направлению к подозрительному вывороту. Делаю несколько шагов и ясно вижу теперь впереди утоптанный снег, маленькие и большие следы и длинные желтоватые застывшие собачьи кишки. Делаю несколько движений на лыжах влево. С юго-западной стороны выворота отчетливо на белой пелене снега вырисовываются: сначала изорванный труп собаки, а несколько правее, под стволом упавшего дерева, у корня кусочек буроватой спины зверя. Еще несколько шагов — и снег, стряхиваемый мной с веток, будет падать туда — на зверя. Главное, сучки мешают наклониться влево, чтобы увидеть медведя. Левой рукой ломаю мешающий большой сучок, который при этом сильно трещит, и сразу же слышу впереди себя, под выворотом, знакомое «вякание» медвежат. Мать, по-видимому, покинула их, готовая постоять за себя. Писк медвежат служит мне хорошим предупреждением. Хватаю опущенное ружье и в тот же момент вижу медленно вырастающего на фоне выворота зверя. Он велик и грозен. Медлить с выстрелом несколько секунд — значит пустить зверя на свои лыжи. Близость его позволяет сделать верный выстрел.
Зверь так же мягко, как подымался, начинает опускаться обратно. Из головы его выдавился комочек мозга.
В берлоге оказалось три маленьких медвежонка. По следам было видно, что медведица нагнала надоевшую ей злобную лайку и, убив ее, перенесла к самой берлоге. Рыхлый и глубокий снег не позволил рослой собаке увернуться от лап хищника. Архип держал на руках труп Черныша, и я видел, как из глаз охотника катились слезы.
Вечером пинюжаиские кони весело мчали нас к станции. На лицах была радость. Лишь на лицо Архипа то и дело набегала тень. Разорванный медведицей Черныш, его верный товарищ, был потерян навсегда.
С.В. Лобачев
Очерки “Охота на медведя”