«С тобой можно зимовать ты хорошо поешь»,— это была оценка человеку, который уходил с тобой на зимнюю работу в тайгу…
Аркадий Кушаков пел хорошо. Какие песни мы пели в ту зиму, встретившись с Аркадием под одной крышей? Мы вспоминали хорошие песни военных лет: про темную ночь, про землянку, про товарища, который дал закурить. Вспоминали и поздние песни про Канаду, про снег и, конечно, про звезду рыбака…
О звезде охотника песен, к сожалению, не было. Но эта звезда, наверное, должна была светить человеку, у которого звезды нередко оставались единственным собеседником в долгие зимние ночи севера…
Собиралась ли появиться вчера наша звезда — не знаю. Я знаю другое — вчера вечером в печи «не стрелило» полено… Если из печи в ночь перед охотой с треском не вылетит уголь, то выстрела по кунице может и не быть. Правда, куницу часто берут в дупле живой, но живая куница, принесенная домой,— это все равно, что удачный выстрел.
Вчера вечером печка не обещала нам удачи. Сегодня утром, еще перед голубыми тенями на снегу, мы топим ее наскоро, нежарко. Жар струями течет по стенам, облизывает окно, и со стекла все ниже и ниже спускается лед, оставшийся от ночи.
Жар в избушке нужен перед охотой не меньше, чем котелок с супом и густой чай. Жар должен напарить избушку, выстелить ее теплыми половицами и ждать нас, чтобы встретить и обрадовать теплом дома. К ночи мы должны вернуться. Мы идем только на день по небольшому кругу — круг замыкается на нашем зимовье. Но как он замкнется: пусто или с выстрелом — об этом заранее может рассказать только печь. А когда быть дома: засветло или отемняем — это могла знать лишь звезда. Но ночью на небе не было никаких звезд…
С вечера повис мелкий сухой снежок. Он медленно спускался вниз на старые следы, и под лапы сегодняшней куницы легла к утру новая рыхлая и чистая дорожка. Ночью мы выходили в мороз, видели пустое, без звезд, небо, радовались сухой пороше и очень хотели, чтобы к утру появилось солнце.
Солнце встретило нас уже в лесу. До солнца мы перемешали корочки рыхлого коричневого льда не на одном болоте, прошагали добрых пару часов к реке Индоманке, остудили ноги, не встретили ни одного следа куницы и ни разу не курили.
Курить на ходу на морозе плохо, но стоять нельзя — уйдут ноги, уйдут в холод. Ноги в резиновых сапогах. Резиновые сапоги зимой, в тридцать градусов мороза, но без них нельзя — под снегом болото,
Снег в этом году лег на мокрую землю, не пустил к топям мороз, и теперь болота будут жить весь промысел и закроют дорогу человеку в валенках. На лыжах тоже нельзя — лыжам не развернуться в завалах, не перекатить через бурелом. И остаются только резиновые сапоги. Сапоги без каблуков. Каблуки срезаны сразу после магазина. Каблуки мешают—их может ухватить сук, ствол упавшего дерева, не пустить бежать на лай собак и даже опрокинуть.
Нога выходит из болота блестящей и черной от воды. Но блеск только на первом шаге. Второй, третий шаг—и нога тяжелеет от ледяного лаптя. Болото стынет на сапоге, одевает его свинцом и, чтобы идти дальше, надо нет-нет да околачивать прикладом мерзлую корку с резины
Хочется курить. За спиной мешок, лямки стянуты на груди веревкой, чтобы не тряслись, не мешали за плечами сухари, котелок. Сухари и котелок на случай, если ночь остановит в лесу. На случай в мешке и меховая безрукавка На тебе свитер и ватник. Варежки в кармане — на ходу жарко, парно, как в бане. Расстегнут ворот, оттянут с горла свитер Мороз через рукава и ворот поплескивает под одежду — когда идешь, приятно и легко, а когда стоишь, вспоминаешь о варежках… Стоишь недолго — слушаешь собак…
О кунице обычно знаешь еще с лета по рябчикам и глухарям. Куница давит птиц, и там, где поселился проворный зверек, выводки порежены, побиты. Летом узнаешь о кунице и по помету, и по лаю собак. Собака в лесу всегда с тобой и всегда скажет, что куница уже есть за Красовым озером или за Ким-болотом. К осени, убирая рыбацкую снасть, так между прочим вспомнишь, что зверек есть и у Сокольего болота и за Лучным озером — ив каждом месте своя оседлая куница. А с первой сухой от мороза тропой уже знаешь, куда идти. .
Сегодня мы ушли к реке Индоманке. Река впереди. Снежок лежит чисто и ровно, но следа пока нет. Мы ищем по окрайкам болот, по дуплистым осинникам, по ельникам, где в утреннюю рань не преминет побывать куница… И вот лай собаки. Лает Налетка, редко и сбивчиво. Дозорка пока молчит…
На собак в этом году не повезло. Не повезло сначала Аркадию—ослепла Пальма. Пальма честно и богато служила свой век и, наверное, не рассчитав свои силы, вдруг сдала. Пальмы нет. Остался Налетка. Налетка хорошо шел за лосем, но к кунице относился холодней и никак не был той Пальмой, которая шла за всем.
Для куницы Аркадий взял к Налетке Моряка, Моряк усердно принялся за работу, но испугался первой крови. Моряк подвел, и тут же подвел Налетка — пес оглох. Сезон уже кочевал по области, но собак не было. Правда, надежда охотника еще теплилась, жила еще и потому, что у ног все смелей и смелей крутился новый молодой кобель Орешка. Может, подрастет, подтянется хоть к декабрю, подучится у Налетки. А вдруг — и пойдет за куницей.
Но вдруг пришло с другой стороны— в лес заявилась чума, страшная, жестокая, не щадящая ни собак, ни планы, ни работу охотника. Чума добралась и ко мне — я тоже остался без собаки. И теперь впереди нас изредка подавал голос глухой пес.
Куница. Мягкие, легкие следы — две сведенные вмятинки-канавки легли у пенька, обошли его, осыпали с упавшего ствола ледяную крошку и добрались до завала. Потом вынырнули обратно и пошли к кустам… Куница жировала, искала корм. Собака нашла след, узнала запах, обошла осину, куда поднялся зверек, и дала голос… Все сзади. Сзади дорога по болотам, желание сесть и покурить, снег по пояс, по грудь, сугробы на голову, на плечи с еловых лап.
И только лай собак.
Куница узнала собак и уходила по вершинам елей… Кот. Самец — видно пс следу, по размеру лапок — развод канавок на снегу у кота шире, размашистей… Кот уходил дальше. Собаки держались за ним.
Налетка мог видеть и вынюхивать Когда кот останавливался, когда не было ветра, не падал омет с ветвей, Налетка терялся. Но рядом был Доэорка. Молодой, сильный, он мог слышать и теперь должен был подменить старика при «молчании» куницы. Большего он пока не умел — он еще только-только проходил школу, первый раз по-настоящему попав в лес..
Собаки шли за куницей. Куда? На север, на юг? Это потом… Потом из кармана появится компас, и его стрелка при свете спички укажет путь к Ледовитому океану… До Ледовитого океана далеко — ближе к дому, к теплу, к кружке чая. Но это потом. А пока мы уходим за собаками, зная, что куница все равно либо отыщет дупло, где затаится, ляжет, либо ее удастся обойти на ходу и остановить выстрелом. Только бы успеть к ночи. Если куница уйдет в темноту, то ночь — у костра, а назавтра почти все сначала.
Лай собак гас в еловых ветвях, тонул под снегом, порой не доходил совсем. Но ты знаешь, чувствуешь, где должны быть собаки, где кот, небольшой быстрый зверек, поднявший чем свет двух охотников, что ушли в лес надолго от детей, жен, уюта и тепла семейного дома. А зачем? За деньгами?
Восемнадцать рублей пятьдесят копеек охотник получит за куницу, когда шкурка пройдет первым сортом. А сколько куниц бегает по окраинам болот, спит в дуплах и ждет тебя, заготовительные организации, пушные аукционы и изящных женщин, созданных для куньих воротников? Сколько этих куньих воротников принесут два охотника за четыре месяца жизни в тайге, в морозе, нередко без крыши над головой?
Кружка чая ложка ухи из сухой рыбы, миска сухарей, уставшие ноги, спина, снежная мгла, когда десяток дней не уйдешь в лес, когда нет охоты, когда по ночам выходишь в мороз, выходишь после каждой папиросы и ищешь свою звезду и даже не звезду, а только просвет в небе, клочок луны, чтобы по нему угадать: будет или не будет назавтра день промысла?.. И снова, снова и снова ждать вечер, ночь и, может быть, луну на чистом небе… Сколько же останется тогда в лесу рабочих дней от четырех месяцев, отведенных на промысел?.. А сбитые ноги пса? А твои ноги, уставшие месить болота и снег? А случайный недуг? А зверек, перехитривший тебя и собак? Сколько же твоих куниц бегает по тайге?
Куница шла по высокому еловому острову, собаки верно держались сзади. Мы обошли собак и ждем впереди. Курки взведены — вот-вот выстрел. И тогда все — тогда домой с удачей…
Первым исчез голос Налетки, за ним погас звон Дозора. Завтрашний воротник свернул в сторону, не дошел до ружейных стволов, свалился с бугра в глубокую низину, довел собак к следующему острову и оставил их в буреломе Собаки обошли завал, закружились под елями, ища омет,— пленочки коры, иней, оброненные вниз лапками зверька. Нашли запах, снова подали голос и снова ушли от нас. В этот раз зверек не показался, схитрил или ошиблись мы…
Последний частый лай ожил к заходу солнца. Осина торчала седой колодой, высокая и мертвая без сучьев. Внизу сидели псы. Налетка сидел осторожно и внимательно, а До зорка вертелся и лез на дуплистый ствол,
Перед осиной зверек спустился на снег. Прыжок-другой—и куница ушла в дупло. Она могла войти в любое отверстие— их три. Все выходы на одну сторону — это легче, видней. Нижнее дупло пустое и самостоятельное До двух других не дотянуться. Рубить осину.
Топор сносит гниль глыбу за глыбой Дальше дерево прочней, топор ложится со звоном Топор в руках у одного Другой в стороне с ружьем — если выскочит и пойдет верхом, тогда стрелять, не ждать нового дупла — уже поздно, гонять некогда, надо брать, хотя после ружья и не чище шкурка.,.
Собаки тоже ждут. Ждут, изредка подлаивая.., Топор, топор, топор. Папироса в зубах. Папироса мокнет, тут же стынет и леденит губы… Еще, еще… Последняя минута и конец. Все ради этой минуты, чтобы вдруг не потерять день. Дерево должно упасть чисто, на глухую сторону, отверстиями вверх. Дерево сейчас упадет… И тут же бежать к стволу, тут же закрыть шапкой, варежкой, чем-нибудь — только закрыть дупло.
Ствол рухнул, осел снег, но шапка и варежка уже успели. Собаки на стволе— визг, нетерпение… Курить… Мягко спущены курки ружья. И стоим без шапок, горячие… Снег и сутулый огонек спички.
Теперь проще. Дупло вскрывается узко — только-только для прута. Глубокая щель даже через мороз дышит прелью. Прут уходит туда и ищет. Ищет мягкий живой комочек. Потом прут загонит зверька в угол, и тут же щепка, прочней, шире прута, прижмет куницу и никуда не пустит. Дальше нож вскроет осину, вскроет осторожно из-под варежки, чтобы не выскочила, и рука, тоже в варежке, осторожно нащупывает кота…
Зверек стихает в мешке, а вечером на правилке вытянется шкурка, снятая быстро и чисто, снятая с коготками лапок, с носиком и ушами… Уши нравится прижимать, чтобы не торчали. Этого не требуют, но нравится самому. Уши прижимаешь шнурком плоской коры — и так сохнет…
Но пока только узкая щель в осиновом стволе, и скоро подтвердится твоя догадка: конечно, кот, самец, крупней, шире кошки… Но кота нет. Прут ищет глубже, дальше, беспокойней. Визжат собаки. Собак хочется отогнать, крикнуть на них. Нельзя — собаки разные. Налетка обидится, не пойдет завтра, не будет настроения охотиться. Нельзя кричать, замахиваться — надо успокоить,.. Но где кот? Пока нет… Другое дупло. Подождать. Спокойней — можно нагорячить… И снова кота нет…
Уже вскрыты оба дупла, вскрыты широко, уже точно знаешь, что куницы нет, но шапка еще на стволе, еще закрывает отверстие. Шапка как последнее, что держит тебя еще с верой не в пустой день.
Наверное, вчера звезда охотника все-таки не взошла.., Подвели собаки, подвел хитрый кот. Кот запал в гнездо, осидел его, оставил после себя густой запах, но ушел, издали почуяв собак, ушел верхом, не заглянув на снег… Собаки жадно схватили запах только что оставленного дупла, загорячились, забыли поискать вокруг и все потеряли… Потеряли не от плохой работы, не от неумения — наверное, у псов тоже бывает усталость к концу рабочего дня Погорячились и мы, сразу поверили собакам, не поискали выходной след, смет с ветвей — и тоже, наверное, устали…
Звезды появились ярко, не оставив пока надежды на свежий снежок к утру. К завтрашнему утру старый снег вымерзнет, сожмется, станет льдистей и хуже удержит новый запах…
Компас показывает направление на север. Карты с собой нет — карты в голове. Мы к югу от дома, от избушки. Знаем точно, что немного и к востоку. Помним, что шли на Индоманку, а Индоманка не на запад. Куница водила долго. Куда шли за ней? Зверек бежит больше прямо, реже кривит. Уходили за ним тоже на восток, больше на восток, чем на юг. И теперь возвращаться на север, до дороги. Дорога будет как раз поперек нашему пути.
И снова тайга, глухая, перезревшая, из века в век ложившаяся ствол не ствол. Болота. Ноги в воде. Ноги снова в ледяных лаптях, приклад снова обивает лед с сапога, но удары редкие — некогда, надо выходить, уже поздно. Снег валится на голову, на плечи, не мешок. Снег в ружейных стволах, снег по пояс. Под снегом упавшие деревья нет-нет да и захватывают ногу… Хруст льда под снегом — быстрей — внизу топь, проваливаться нельзя… Который час? А зачем? На часы не смотришь. Бьем дорогу — канаву в снегу. Впереди по очереди. Хочется остановиться, перевести дух, освободить грудь от жара и даже не курить… Наконец дорога. Где мы? До дома далеко, но теперь проще — ясно, сколько осталось…
Сегодня, наверное, был красивый день. Наверное, можно было прийти в шалаш под березой, прийти рано и ждать, когда в кружевах инея закачаются на ветвях ярко-черные тетерева… А потом увидеть красную, палящую бровь петуха, два белых развода по вороненому хвосту. Можно было любоваться утром голубыми тенями мороза, огнем холодного солнца, горящими красками тайги, а потом выйти на озеро и стоять над глубиной в игре ледяных бриллиантов, выброшенных из трещин…
У дома давно жмутся псы. В дверь первым врывается мороз, врывается густо и широко, мороз хочет забраться всюду и сразу, но тает. Гремят мисками собаки. Собак надо кормить… Коптилка, сброшенные сапоги, дрова, суп, чай, папиросы. Чай и снова чай. И еще один вечер, уже ночь у печки перед окном в надежде на завтрашний день, на выстрел полена и на звезду…
В домике только редкий постук кружек о доски стола и планы, планы на завтра, на послезавтра, на еще дальше. Планы не на звезду, а на продукты, на себя и на собак. За планами приходит и старая память, а с памятью прошлого встает откровение, мужское крепкое откровение без бранных слов, чистое, полумолчаливое откровение двух людей, взявших себе имя — охотник.
Уже совсем оттаяло окно, и за окном появились звезды. Я выхожу в ночь, под звезды, долго смотрю на них, слушаю молчание тайги и беспокойно пробую щекой еще тихие, но уже настойчивые толчки ветерка с запада…
Неужели к утру загустеет небо, неужели назавтра ветер и снежная каша… И глухой день…
Не надо ветра и снега. Мне надо завтра работать, надо идти в тайгу за куницей. В метель куница больше лежит, ходит коротко, снег тут же забивает ее следы, и зверек становится тайной, к которой в плохую погоду мы еще не подобрали ключи… Лучше звезды. Пусть звезды.
Анатолий Онегов
«Охота и охотничье хозяйство» №2 – 1972