Любимая профессия.

Анна Степановна Таскина живет а Верхотурском районе, Свердловской области. Ее отец был промысловиком, добывал зверя ружьем и капканами, искал по распадкам берлоги. К нему часто приезжали охотники из города, приводили, на пробу своих лаек.
Затаив дыхание, слушала девочка рассказы о встречах с медведем, преследовании куниц, выслеживании лося. Она хорошо стреляла «в мету» — этому научил ее брат. Иногда он брал Анюту с собой недалеко в лес. В те времена охота считалась исключительно мужским делом, и Аня боялась насмешек.
В шестнадцать лет она вышла замуж, появился ребенок. Но мечты стать настоящим промысловиком она не оставила. Теперь она член Верхотурского охотничьего общества, лучший охотник в районе. Она добыла тридцать три медведя восемнадцать рысей, сдала на заготовительные пункты много ценной пушнины.
Ниже Анна Степановна рассказывает, как она стала охотником.

Недалеко от дома был лесной пруд. Здесь я начала свои первые самостоятельные охоты, у меня было мало выдержки, я не умела подкрадываться и спугивала уток.
Однажды я вышла на пруд пораньше, забралась в скрадок. Едва стало светать, как ко мне сели шесть уток. Я впервые видела дичь так близко и прямо-таки затряслась от радости. Тихонько взвела курки, крепко, как учил братень, прижала приклад к плечу. Вероятно, я все же торопилась и не заметила, что курок касается щеки, раздался выстрел. На воде недвижимы остались две кряковые. Один подранок, хлопая крыльями, стремился к осоке. Вторым подранком оказалась я. Курок рассек мне щеку, вырвал кусок кожи. Мне было уже не до уток. К счастью, неподалеку сидел в скрадке наш сосед лесник. Заметив мое бедственное положение, он подошел, перевязал рану и привел меня домой. Увидев забин­тованную голову и кровь на одежде, муж испугался
—Чем это ты?
—Ружьем, — говорю.
Очень досадно было, что не собрала я своих первых уток, ружье муж от меня запер, а вскоре мы уехали из этих мест.
Прошло немало лет. У нас было уже четверо детей, старшие из них начинали работать. Не только об охоте — о себе не было времени подумать.
С мужем мы приезжали иногда к моему брату. Он считался по области передовым охотником, много раз премировался за перевыполнение плана сдачи пушнины. Бывало, выберет часок и обстоятельно, со всеми подробностями расскажет мне — сколько медведей словил за сезон, где их встречал, в каких местах куницы и белки больше. Ну так разбередит душу, что хоть вон из избы беги… прямо в лес! А тут и сын подрос. В нем рано заговорила охотничья жилка. Он стал часто просить ружье, чтобы сходить с товарищем на охоту. На своем горьком опыте я испытала, как надо осторожно обращаться с оружием. А сынишка еще мал, неопытен… Мало ли что может случиться? Пошептались, пошептались мы с мужем и — подальше от греха — ружье продали.
Затишье продолжалось довольно долго. Дети выросли, все работали. В 1938 году муж ушел на пенсию по болезни. Мы решили вернуться в родные места. Здесь нам вскоре пришлось похоронить брата. Детей у него не было и все охотничьи припасы, ружье, капканы и ловушки остались мне. Я решила продолжать дело отца и брата. Может быть я еще и повременила бы сколько-нибудь, да не дала братнина собака. Грозный прямо-таки рвался в лес, никакого сладу с ним не было.
На первый раз муж с помощью товарища поставил ловушки на кротов и кляпцы на медведя. Товарищ вернулся в деревню, оставив мне свою лайку Марту. Муж поехал за нашим имуществом.
Оставшись одна с собаками, я на второй день пошла смотреть ловушки. Стоял ав­густ. Пестрое разнотравье лугов золотой осени изнывало под солнцем. Истомленный жарой приумолк родной, с детства знакомый лес. Светлые березовые перелески не давали тени. Выше по склонам начинались темные ельники. Здесь трудно было идти. Ветровал и молодая поросль то и дело преграждали путь.
Скоро собаки облаяли мне глухаря. Я осторожно, не спугнув его, подошла на выстрел. Ох и долго же я целилась! И все косила глазом на курок: не зацепил бы опять.
Выстрел оказался удачным. Лайки кинулись к тяжело упавшей птице и придавили ее лапами. Собаки, очевидно, прошли хорошую школу и знали, как с какой дичью надо обращаться. Позднее, между прочим, они кой-чему подучили и меня. Сейчас я прикрикнула на собак, и они тотчас оставили глухаря, радуясь моему первому успеху, они старались лизнуть лицо, цара­пали меня своими лапищами.

В этот день во мне, вероятно, пробудился настоящий охотник. Я поняла, что никогда не смогу расстаться с Грозным, что только сама будут ходить с ним на промысел. Я гладила собак, а они настойчиво — то глазами, то рыльцем — показыва­ли мне на глухаря. Глядя на верных друзей, я не торопилась. Они явно начинали нервничать: то покатаются у моих ног, то царапнут лапой и вновь устремятся к птице. Но стоило поднять глухаря, как собаки сразу же успокоились и скрылись в лесу. Я двинулась за ними, все дальше уходя от опушки с расставленными по ней кротоловками.
Не прошло и получаса, как вдали послышался зов моих помощников. Но теперь они лаяли не добродушно, не с ленцой, как на глухаря. Их голос был злобным, словно они хотели и никак не могли кого-то остановить. Я поспешила на помощь моим друзьям. Бежать пришлось недолго. Лай быстро приближался, и я увидела идущего мне наперерез медведя. Заметив меня, собаки еще яростнее насели на зверя. Он присаживался, отмахивался от них лапами, то и дело кляцкал зубами. До него было не больше двадцати шагов. Я бросила глухаря и хотела перезарядить ружье. Уходя из дому, я не заглянула в патронташ и теперь жестоко каялась: пуль с собой не было.
До дому по склону горы вниз было всего километра три. Там в ящичке под кроватью валялось полдюжины братниных патронов, снаряженных самодельными круглыми пулями. Прихватив глухаря, я полегоньку стала отступать. Медведь не обратил на меня внимания. Я прибавила ходу. Юбка путалась между ногами, полоскала по ветру, мешала бежать. Мне бы подобрать подол, да обе руки заняты: в одной — тяжеленный глухарь, в другой — ружье. Повесить его за спину не решилась: медведь все-таки, а не кто-нибудь позади! Чтобы стать настоящим охотником, надо предусмотреть каждую мелочь.

Соседа-лесника уговаривать не пришлось. Не успев даже отдышаться, я заторопилась с ним обратно в лес. Бежать теперь приходилось все время в гору. Жара еще не начала спадать, солнце стояло высоко.
Обливаясь потом, мы остановились только на опушке ельника. Собаки были едва слышны: медведь, наверно, увел их ближе к вершине.
По мере того как мы продвигались вперед, голос лаек слышался явственнее.
«Устали, должно быть, бедняги, — подумала я, заметив что собаки лают уже не так азартно. — Больше часу, поди, с медве­дем воюют».
Когда стали подходить, лесник толкнул меня в бок:
— Слышь-ко, ты первая стреляй. Иди, — подталкивает меня, — вперед.
А мне не все-ли равно? Испугался, думаю, старый.
Подкрались на выстрел и видим: лось. Когда я уходила за пулями, собаки, стало быть, подумали, что медведь нам не нужен, да и бросили его. А пока мыс лесником бежали назад, они отыскали рогача.
Ну, лось так лось; их в наших местах для своих нужд бить не запрещалось. И тут, слышу, шепчет, дай бог ему здоровья, мой бородатый лесник:
— Стой сзади, я первый буду стрелять.
— Ишь ты, — говорю, — какой хитрый! Как медведя — так я вперед, а коль сохатого — так уж сам?
Пока мы рядились, лось ушел. Собаки, видя, что мы не стреляем, преследовать его не стали. «Эх, учить вас да учить еще надо» — прочла я на их мордах.
— Это все он, — кивнула я на лесника. — Старый леший медведя испугался.
— Зверя брать нужно умеючи, — долго еще оправдывался сосед. — Если бы ты медведя только задела, так я бы саданул в него удачнее. А если бы я вперед стрелял, то ты могла выстрела испугаться и вовсе промазать. Тогда бы с нами косолапый знаешь что сделал? Такую баню бы устроил — век не забыла бы!
С тех пор я хорошо усвоила, что надо надеяться прежде всего на себя, а не на тех, кто с тобой идет. С медведем шутки плохи, это я вскоре чуть было на своей шкуре не испытала. Спасибо собакам: выручили. Лесник оказался прав, брать зверя нужно умеючи.
Мои прогулки в лес становились все чаще, все продолжительнее. Грозный не давал мне долго засиживаться дома. Никогда дотоле я не интересовалась модами. А тут достала журнал, стала юбки смотреть, какая из них для охоты способнее. Кроила и перекраивала платья до тех пор, пока, наконец, все на лоскутья не изрезала. Лучше всего для охоты пришлись старые братнины штаны.
Ходила с Грозным всегда одна и с пустыми руками больше не возвращалась. Да и зверя с птицей тогда будто больше было. То, что в детстве довелось слышать от бывалых охотников, теперь становилось для меня самым обычным делом.
В октябре я получила задание от Заготпушнины провести пробный отстрел белки. Задание мы с Грозным легко перевыполнили. С тех пор я попала в список промысловиков и каждый год заключала договора на сдачу пушнины. Сколько мы отстреляли да отловили зверья — и не счесть. Тут были и зайцы, и белки, и куницы, и горностай с колонком, и лисицы рыжие, и соболей полдюжины, и другое всякое зверье.
Осенью и летом добывали крота и медведя. Бивали с Грозным медведя и на берлоге. Очень уж надежным был этот пес. После него сколько ни держала собак — славные среди них попадались,— но до братниного кобеля было им далеко. Ведь какое понятие имел! Выбежит иной раз и словно доложит: нет, мол, здесь больше ничего: куда теперь пойдем? А я ему не рукой укажу, а голосом: на север давай подадимся. И что же вы думаете? Понимает! Я лишне­го болтать не люблю, так что можете мне поверить. Он точно повернет туда и смот­рит — так ли понял? И когда увидит, что я его понимаю, то уж так рад, так рад!
И вот идем мы за белками. Топорик за поясом, как полагается. Люблю я ноябрь: снежок не глубок, ходить легко да и моро­зы еще не загнали белок в гайно. Прошли километров пять от дому и пересекает нам дорогу совсем свежий след стригача — так когда-то в нашей семье называли лосят майского вывода. Отец рассказывал, что сгригач ходит очень далеко и мучает собак. Телок, стало быть, не дает им облаять себя: то скачет, а когда собака отстанет, переходит на шаг, будто дразнит
Ходили мы с Грозным за стригачом туда-сюда целый день. И хоть даже хлеба у нас с собой не было, а выходили верных полсотни километров. Как бы я была рада, если бы Грозный бросил этого чертенка! До того уж надоело, что впору одной до­мой возвращаться. Но ведь не бросишь же собаку в лесу? — «Ну, — думаю, — как повернет ближе к дому, так я и пойду». А дело уже совсем к вечеру близится, ноябрьский денек ох как короток!
Но и Грозный видимо тоже понял, что я собираюсь идти. Подходит ко мне и прямо-таки извиняется, дескать, что зря ходил. И нет ли, мол, пожрать чего голодной собачке? Присела я на пенек и говорю:
— Сам, парень, виноват. Я ведь тебя не обязывала за ним шляться. И есть у нас с тобой нечего.
Вильнул тугим колечком мой охотничек: понимаю, ничего, стало быть, не поде­лаешь. Порылась я в мешке, достала две неприкосновенные лепешечки. Граммов по сто. Грозный свою и не заметил как проглотил. Отломила я ему еще половинку: ведь он не только ходил, но и лаял весь день к тому же.
Заморив червячка, мы встали и вскоре вышли на магистраль. Не прошло и десяти минут, как навострил уши мой Грозный, ощетинился и свернул с дороги в сторону. Залаял словно бы на медведя. Я подготовилась, вложила в стволы пули, стала подкрадываться. Вижу — вертится собака вокруг сосны, а там рысь. Не успела я шагу ступить, как зверь кинулся вниз на собаку, да чуток самый промахнулся. Смял ее Грозный, но пока я перезаряжала ружье картечью, рысь вырвалась и снова оказалась на дереве. Я выстрелила, и раненая рысь рухнула на землю. Собака бросилась на хищника, но тот схватил ее за ухо. Еще мгновение — и рысь распорола бы задними ногами брюхо Грозного. Стрелять было нельзя, но нельзя было и медлить. Не долго думая, я выхватила из-за пояса топор, подскочила и ударила рысь в круглую кошачью голову. Лишь потом я узнала, что раненая рысь чуть ли не опаснее медведя. Но в этот раз все обошлось благополучно. Грозный отделался половинкой уха.

В поединке с рысью мы забыли про усталость. Зато теперь, когда нужно было свежевать хищника, я почувствовала усталость вдвойне. К тому же стемнело настолько, что снимать шкуру было, пожалуй, поздно: немудрено и прорезать ее в темноте.
И вижу, что нести тушу целиком у меня сейчас не хватит сил. решила подвесить ее на сосну и вернуться поутру, благо от дома здесь всего семь верст. Так я и сделала. Подвесила зверя, прикрыла его ветками и пошла было домой. Но, оказывается, с моим решением не согласился Грозный. Он начал толкать меня своей мордой, показывать на рысь, подбегать к дереву, Я не хотела открывать дискуссии и продолжала молча идти. И что же вы думаете? Этот упрямый пес, тоже ничего не говоря, вернулся и молча улегся под елкой. Не оглядываясь и все еще надеясь, что упрямец образумится, я сделала еще несколько шагов. Тут до меня донеслось жалкое поскуливание. Паршивая собачонка определенно собиралась закатить мне истерику. Я избегаю подобных семейных драм, но в этот раз решила проявить твердость характера и даже не приостановилась. Охотник должен быть волевым. Через ми­нуту я уже торжествовала. Грозный шел на махах, обгоняя меня по целине. И все бы кончилось мирно, успей я пораньше выбраться на широкую магистраль. Но пока что я еле брела по собственному следу, боясь оступиться: усталость брала свое.
Обогнав меня, Грозный улегся на тропе. Когда я приблизилась к нему — он оскалил зубы и зарычал.
— Что с тобой, Грозный? — удивилась я, пытаясь обойти собаку. Вместо ответа он вскочил, вздыбил на загривке шерсть и двинулся на меня.
Я не стала спорить, воротилась, сняла рысь с дерева и положила ее на плечи, словно модный и теплый, только удивительно тяжелый воротник. Наверно я была очень хороша в этой меховой накидке. Во всяком случае Грозный сразу переменился. Он старался лизнуть меня, терся о колени, крутил баранкой, ползал передо мной на брюхе и проявлял признаки подхалимажа.
Так мы прошли километра три и присели отдохнуть. Со вздохом облегчения я сняла тяжелую ношу. Грозный тотчас улегся рядом. Меховой воротник, очевидно, казался ему бесценным. Что же, дружок был пожалуй прав: моя обнова обошлась ему недешево!
Вставая, я опять попыталась «забыть» горжетку. Но стоило двинуться вперед, как неумолимый пес грозно преградил мне дорогу. И все повто­рилось сызнова. Я зло набросила на плечи дорогой мех и, еле передвигая ноги, попле­лась к дому. До него оставался какой-нибудь час пути.
Когда до желанной цели было уже недалеко, мой милый друг бесследно исчез. Идти становилось все труднее Окончательно обессиленная, я тихонько опустилась на снег, следя лишь за тем, чтобы он не набился в стволы ружья, разгоряченное ходьбой тело не чувствовало холода. Я растянулась на спине. Надо мной загадочно мерцали вечно прекрасные, недоступные звезды.
Не знаю, сколько времени я так пролежала. Наверно недолго, потому что ше­вельнуть рукой или ногой по-прежнему не было сил. Я представила себе, как тревожится сейчас мой муж: пес вернулся из леса один. Такого за нами раньше не наблюдалось… Ох, уже и дам я взбучку этому Грозному! Я села на снег и помотала головой: где-то недалеко лаял Грозный. «Не мерещится ли»? — подумала я и сняла с головы ушанку.
Словно пробудившись, я огляделась. Все было удивительно знакомо — и валенки на ногах, и рысь на снегу, и звезды в вышине… Только они уже не казались какими-то особенными.
Лай Грозного — удивительно звонкий, торжествующий — слышался ближе и ближе. Минуту спустя темные фигуры собаки и двух человек показались из-за поворота дороги.
— Эге-ге! — донесся до меня голос ста­рого соседа-лесника.
— О го-го! — вторил ему баритон моего мужа.

А.Таскина
“Охота и охотничье хозяйство” №11 – 1956

Назад к содержанию.