День первый.
Вся земля озарилась утренним светом. Грядущий декабрьский день вступил в свои права. Природа еще дремлет: не слышно ни голосов крылатых жителей леса, ни лесных шорохов День за днем крепче утренники, мороз не очень боится утреннего солнца
Я поднялся, подбросил дровишек, развел в печке огонь и поставил разогревать котелок с чаем и кастрюлю с супом из рябчиков.
Следом за мной пробудился и напарник.
— Однако ты вовремя загремел…
— Пора вставать да собираться в дорогу, — хриплым голосом пробасил Василий Крутов, вылезая из-под оленьей шкуры. Накинув дошку, вышел за дверь, оглядел округу.
В тайге хоронилось безветрие. Позавтракав, накинув на плечи котомки и оружие, мы разошлись по путикам.
Крутов двинул к перевалу по Золотому ключу. За ним увязался и мой пес Цыган. Он был очень азартным до белок и соболей, которых Василий Павлович отстреливал из «малопульки».
Ружье, с которым охотился Крутов, называлось «Белкой». Оно было изготовлено в 1956 году, ТОЗом, преимущественно для промысла белки. Оружие имело два ствола, расположенных вертикально. Нижний ствол малого калибра — 5,6 мм, верхний — 32-го калибра.
У меня, к сожалению, не было возможности промышлять «мелочь», так как снаряжен карабином, поэтому кобель-лайка и побежал за напарником.
Мой пути к пролегал по притоку Алдыс, вливавшемуся в реку Бичи с левобережья, Снег в это время еще неглубок, для ходьбы на лыжах его было маловато, поэтому ходили без них.
В первом капкане, что стоял под яром у привады, взял норку. Далее путик тянулся вдоль речки. Этот отрезок пути был самым удачливым и мне повезло вынуть из ловушек еще двух соболей и трех белок.
Осмотрев более половины своего путика, вышел на марь. Решил походить в надежде встретить оленей и поохотиться на них. Лицензии на отстрел оленя и одного сохатого у нас имелись, только не хватало времени заняться охотой на зверя пока расставляли самоловы.
Вскоре я наткнулся на свежие следы, копанину оленей и стал выслеживать их. Следы петляли: иногда уводили вглубь мари, возвращаясь в редколесье к реке, где ягеля больше, чем на самой мари. Наконец увидел самих животных у кромки леса и пошел в обход, чтобы приблизиться к ним на верный выстрел. Подкравшись к зверям с подветренной стороны, вышел из кустов. В это время у дерева с падающей тенью появились большой олень с царственной осанкой и два рогача, очень спокойные. Выделив молодого быка, я выстрелил в него два раза — он упал замертво.
Освежевав оленя, взял с собой грудину, печень, остальное мясо спрятал в кустах, накрыл шкурой и завалил ветками, от пернатых хищников.
Пока разделывал рогача, день перевалил за половину. Заторопился в обратный путь. К зимнику подошел с первыми сумерками. Кончался на горизонте минувший день. За горой угасало зарево заката.
На подходе к зимовью услышал потявкивание Цыгана, пес издали почуял меня и подал голос. Я окликнул его, и он мигом примчался…
Василий тоже заждался и вышел мне навстречу. По пузатой котомке он догадался о моих успехах и, вскинув руку, негромко выкрикнул:
— Прокопыч, с полем тебя!
— Спасибо! Олешку добыл, — оповестил я друга. Потом он помог мне снять тяжелую ношу, и мы вошли в избушку.
За ужином Василий Кругов поведал мне о своей неблагополучной охоте и о нагрянувшем на наш участок свирепом голодном звере.
— Из-за хребта Лютый к нам пришел, — взволнованно рассказывал напарник. — Разорил все мои самоловы и порешил приваду. Мало того, сожрал попавших в ловушки трех белок и соболя.
Василий Павлович окрестил шатуна — Лютым, за его беспощадность ко всему.
Рассказ друга меня очень огорчил. Шатун в угодьях охотников-промысловиков — это большая беда. Он теперь постоянно будет ходить по путикам, грабить приманку, разрушать ловушки, поедать попавших в самоловы зверьков и вообще все что попадется. Дальше больше, зверь вовсе обнаглеет и станет совершать набеги на избушки и лабазы. При отсутствии охотников он будет взламывать последние и уничтожать имеющиеся в них продукты. Недолго ему и засаду сделать вблизи жилья или на путике и внезапно наброситься на самого зверолова.
В тот долгий зимний вечер мы допоздна гоняли чаи, курили, обдумывая с чего начать завтрашний день.
Добытого мною оленя надо было срочно вывезти пока шатун до него не добрался, да и базу без надзора оставлять нельзя. Оголодавший медведь мог прийти к зимовью по нашим свежим следам в любой час Мы его ждали, оружие держали наготове. Однако мохнатый верзила, хоть и голоден, все же опасался двуногого существа, по следам Василия к зимовью не пошел. Видимо, решил приблизиться к стану глубокой ночью, с тыльной стороны.
Обойдя становище вокруг, Лютый вышел на реку. Спускаясь по реке, он наткнулся на мою свежую тропу, тянувшуюся к избушке. Какое-то время сидел на твердом снегу, обгрызая настывшие на лапах ледышки. Тут на него и пахнуло мясным варевом. Подергав носом, шатун направился к жилью.
Приблизившись ко двору на сто метров, остановился. Близость избы напомнила давний случай, когда он встретился с человеком, был ранен в переднюю правую ногу и стал калекой. А все из-за того, что задрал однажды возле избы зверолова охотничью собаку, которая была на привязи Лютый тот случай не мог забыть Он хорошо запомнил «огнедышащую кочергу» двуногого существа, извергавшую больно жалящий, смертоносный металл. Поэтому не решился проникнуть на стан и произвести грабеж. Посидев неподалеку от зимовья, он направился по тропе в обратную сторону. Вскоре ступил на мой путик и стал рушить настороженные прошедшим днем ловушки и капканы.
А тем временем, пока мы с напарником пили чай, обдумывали, как предотвратить разграбление центральной базы шатуном, как выследить и уничтожить коварного зверя, он подходил к разделанному рогачу.
Не дождавшись Лютого, и не зная, куда он направился, мы решили охранять стан.
С утра следующего дня один из нас, а именно Василий Павлович, останется на базе, с ним будет и лайка. Заодно он займется заготовкой дров. Я же, так как у меня карабин, пойду с нартой за олениной.
День второй.
Близилось утро. Тьма медленно рассеивалась. Сумрак отступал в лощины. Скоро обозначился наш двор, ближний лес и уходящая к реке тропа.
Собравшись по-походному, я вышел so двор. Взял нарту и направился своим маршрутом по Алдысу. Отшагав от табора две сотни метров, увидел на своей тропе след медведя. Когда присмотрелся, обнаружил, что на его следе правой передней стопы нет «пальцев с когтями», значит шатун имел травму ноги.
У привады, где вчера взял норку, капканы были разбросаны. Снег изрыт до земли. Приманка съедена. Большой капкан на волка разбит. Не иначе, медведь угодил в него лапой да так саданул его об колоду, что тот разлетелся на части, и пошел дальше. Под елкой стояла кулемка, но ее не оказалось, только щепки по сторонам валялись. Возле третьей ловушки, где стоял капкан с очепом, на кусте для приманки висели сойки, но ни птиц, ни капкана не было… «Варвар, — выдохнул я. — Пулю просишь?» И про себя добавил: «Если догоню, всю «обойму» получишь, пять пуль в тебя влеплю». Привязав веревку с нартой к поясу и перекинув карабин из-за спины на грудь, заторопился по следам Лютого, уже не обращая внимания на разрушенные ловушки.
Шел час, другой, третий. Перекуривал на ходу. Был полдень. Солнце уже грело тайгу. Под его яркими лучами серебрились хвойные леса. Марь лежала в золотистой мгле. В синем куполе неба ютились редкие облака.
Вдруг до меня донесся крик «худой птицы». Остановился, прислушался, где-то кричал ворон. Через некоторое время крик повторился, но уже ближе. Осмотрев вершины деревьев, увидел впереди, на дальней лиственнице, два черных пятна. Присмотрелся в бинокль — вороны, прикинул: как раз на моем добытом вчера трофее. «Проклятые дармоеды, — пробурчал в бороду. — Где ни положишь добытый трофей, везде найдут». Но тут же подумал: «Шатун их от мяса отпугнул да набивает утробу моей добычей».
Подошел к дереву, на котором сидели вороны, метров на сто, еще столько же оставалось до трофея. Но дальше путь преграждал густой высокий кустарник, пробираться сквозь который небезопасно. Видимости не было, и я стал крадучись продвигаться вдоль стены зарослей, отыскивая просвет, чтобы хоть что-то увидеть.
Продвинувшись до места, где добыл оленя, прильнул к кустам. Прислушался и обомлел: за стеной плотного кустарника в двадцати метрах от меня сопел и жадно чавкал медведь, пожирая сложенную мной в кустарнике оленину Он так шумно трапезничал, что не услышал, как я подкрался. Время шло, надо было что-то предпринимать… Но что? Продвигаться вдоль стены злополучного кустарника дальше значит угодить в медвежьи лапы и стать его жертвой. Мне-то ведь его не видно, я только слышу, как он объедается. Решил потихоньку отползти назад, обойти заросли и с тылу открыть по нему огонь. Подкравшись со стороны речки, выглянул из-за бугра, оглядел местность. Однако Лютого на месте трапезы не оказалось. Видно, пока я обходил заросшим чащобником участок, шатун успел до горла набить свою утробу мясом и ушел неувиденным.
Подойдя к остаткам трофея, ужаснулся: из шести частей, на которые был разрублен олень, нетронутыми оказались только шеина, крестец, часть ребер. От ляжек и передних лопаток остались объеденные мосолыги, кости он не грыз, объедал лишь мякоть, стало быть, торопился быстрее насытиться. От места поживы медведь ушел широкими шагами. Хотя он не видел меня, но чуял присутствие человека, поэтому торопливо исчез.
Я шел за ним по парным следам. Через некоторое время наткнулся на его отрыжку. Непережеванное мясо лежало на следу, исходя паром. Накушался, гадина. Сожрал, паразит, только чистого мяса более двадцати килограммов, вот и пошло через горло при быстрой ходьбе. Метров через триста он вырыгнул еще не менее двух килограммов. Тут я остановился, глянул в бинокль: в перелеске, в двухстах метрах, черной глыбой стоял медведь. Когда снял с плеча карабин, силуэт растворился. Зверюга прибавил шагу и скрылся из виду.
Чувствуя за собой погоню, Лютый продвигался по заросшим кустарниками местам. При плохой видимости мне приходилось обходить его след стороной, чтобы не напороться на засаду.
Достигнув подножья горы, прекратил бесполезную и опасную погоню. Без четвероного помощника следить коварного зверя по чащобнику, вслепую, равносильно тому, что вступать с ним в бой без оружия.
Вернувшись к месту своего трофея, я сложил на нарту остатки оленины, разжег костер, вскипятил чай, поджарив на углях пару шашлыков, поел. Потом впрягся в нарту и зашагал к зимовью. Когда подходил к табору, вечерело, закат сгорал, уплывали в темень остроконечные вершины елей, лиственниц и мутные силуэты далеких гор.
Василия Павловича на таборе не застал. Возле избы лежала большая куча дров, заготовленных другом. В избушке было жарко. На печке стояла кастрюля с отварной оленьей грудинкой, а на столе лежала горка свежих лепешек накрытых полотенцем. Крутов незадолго до моего прихода ушел в лес в разведку. Вскоре он вернулся и сказал, что свежих следов Лютого вблизи стана не встретил.
За ужином я рассказал напарнику о своих неудачах минувшего дня и о встрече с шатуном. Посоветовавшись, решили не ждать косолапого гостя в ближайшие сутки.
— Нажрался ведь до рыготины, а мясная пища скоро не уляжется, — вслух рассуждал я. — Теперь у него брюхо разболится и пока пробку «не выдавит» запором страдать будет.
— Ты, Виталий, вот что. Давай-ка завтра с утра оставайся на таборе, а я пойду правобережным путиком до палатки. — предложил мне Василий.
Я возразил:
— Зверю дороги и время не указаны и не лишним будет отложить твой поход, пока точно не определим место нахождения шатуна.
Однако Крутов стоял на своем. На этом мы и поставили точку.
День третий.
Утром третьего дня Василий Павлович вышел с лайкой на путик, пролегавший по правому берегу реки до ключа Ветвистого. Там и переночует в палатке, на следующий день вернется левым берегом реки Бичи до базы.
К вечеру налетел холодный ветер, нарушив царивший покой, завыл волком в кронах деревьев, зашуршал поземкой по перелескам. Небо затянули темно-серые мрачные тучи, а в ночь забусил мелкий слепец.
Крутов к тому времени обошел весь путик и к палатке пришел засветло. Наготовил мелких дров, растопил печку, сходил на реку по воду и вскипятил чай. Затем он внес в палатку котомку, вынул из нее пять белок, которых добыл из-под собаки и принялся снимать с них «шубки».
Буржуйка гудела, было жарко. Василий поднял полы палатки, подозвал Цыгана и положил перед ним две беличьи тушки: «Кушай, друг! Без твоей помощи мне бы их не взять…»
В его котомке лежало еще несколько белок и два соболя. Эту добычу он снял в самоловах. Зверьки мерзлые, и прежде чем обдирать, их надо было разморозить. «Ладно, этих унесу в зимовье», — решил охотник. Вынес заплечную ношу с мерзлыми соболями за палатку. С улицы попутно занес охапку дров, несколько полешек бросил в топку и начал готовить из беличьих тушек жареху.
После ужина Василий Павлович почувствовал сильную усталость, ныли ноги, голова кружилась, появилось одно желание — лечь и уснуть. Он застегнул палатку, закрыл поддувало печи, не раздеваясь, лег поверх спального мешка и крепко уснул.
…Между тем, страдая от обжорства после сытной мясной трапезы, шатун залег в зарослях чапыжника и пролежал остаток дня и ночь. А поутру третьего дня, опорожнившись прямо там, где лежал, медведь покинул место ночевки и вышел на марь. Немного походив, увидел вдали небольшой табунок оленей и направился к ним. Однако на белой пустынной мари Лютый маячил темной копной, и рогачи, не допустив его за версту, сорвались и скрылись из виду. Матерый хищник стал преследовать копытных. Но олени, завидев косолапого, уходили вглубь туманной мари. Намаявшись и проголодавшись, бурый вернулся к месту ночевки, где и пролежал до наступления сумерек. Когда разыгралась непогода и посыпал снег, Лютый поднялся с лежки и побрел своим обратным следом в сторону базы: туда, где минувшим днем он жадно объедался свежей олениной.
Приковыляв на место убитого оленя и не обнаружив трапезы, шатун стал собирать останки от разделанного животного. Подобрал и изжевал клок шкуры, вырыл из-под снега притоптанную гроздь кишки, проглотил вместе со снегом окровавленные пятна. Неутолимый аппетит подстегнул Лютого к преследованию охотников. Принюхавшись к нартовому следу, овеянному мясным запахом, он затрусил к зимовью. Выйдя на реку к развилке двух троп: одна из них тянулась к зимовью, где я с вечера караулил его, другая, недавно проторенная, являлась путиком Василия Крутова. По ней-то и двинулся косолапый разбойник вслед ушедшему охотнику, на запах проквашенной приманки, подвешенной к самоловам.
Ступив на «заряженный путик», шатун принялся беспощадно грабить ловушки. Разрушив до основания настороженные Крутовым кулемки и капканы, грабитель приблизился к палатке, где его обнаружила и остановила собака.
Услышав сквозь сон глухой рык зверя, Василий насторожился: «Неужели Лютый шарахается?..» Выскользнув из-под брезента, точно птенец из лопнувшей скорлупы, охотник метнулся в угол палатки. В темноте, на ощупь отыскал ружье, вогнал в ствол патрон с жаканом и выглянул наружу…
В глаза бросилась сияющая ночная просветлевшая тайга, одетая в белые одежды. Четвероногий друг находился на краю поляны, облаивал едва заметный в кустах темный предмет,
Крутов наспех обулся, накинул на плечи дошку и вышел на поляну, В глубине леса угадывалось чье-то дыхание и слышались редкие шаги. Вдруг до него донеслось грозное ворчание, похожее на отдаленный гром, а затем треск сучьев и топот тяжелых ног. Охотник вскинул ружье и выстрелил вслед уходившему зверю. Пес забрехал и бросился в погоню за бурым громилой, исчезнув в заснеженном лесу. В тот же миг наступило затишье: ни собачьего лая, ни звериного рыка, ни лесного треска.
Вскоре, тяжело дыша, примчался Цыган. Крутов вошел в лес и увидел совсем свежие следы медведя, его лежку. Пройдя по следу убежавшего шатуна, он не обнаружил на нем крови. «Однако пуля ушла мимо, — заключил таежник. — Иначе пораненный зверь не смог бы уйти далеко от опытной, зверовой лайки». Вернувшись к палатке, Василий Павлович стал собираться в обратную дорогу и призадумался: «Теперь, когда шатун нагрянул, если б не собака, то ночью набросился бы на меня на сонного». За долгие годы прожитые в урочищах рек и лесов Крутов изучил повадки медведей, их агрессивность. По его убеждению, оголодавший медведь-шатун хуже волка и даже тигра.
Присев на пенек возле табора, Василий свернул козью ножку, начинил ее махоркой, прикурил, попыхивая дымом, «ушел в себя», вспоминая прожитую, не легкую, а порой и опасную работу промысловика…
Бродя по таежным дебрям, он, энергичный, неутомимый «ходок-работяга», повидал зверя всякого немало и не только с агрессивными особями встречался, но и с мирными «мишками» сталкивался нос к носу, которые спешно уходили, не желая вступать в конфликт с человеком.
Бывало и такое: брал косолапых и в берлогах, а шатунов он добывал преимущественно из-под собак. Однажды и сам угодил в когтистые лапы шатуна и имел на теле несколько шрамов от когтей и зубов хищника, спас его в тот раз от гибели четвероногий друг — Тарзан. Не будь лайки Тарзана, не жить бы Василию. Одним словом, охотник он ни на словах, а на деле.
Был как-то раз такой случай у него. Приехал Крутов накануне сезона охоты к дальней избушке на моторной лодке, чтобы дров на зиму наготовить, а ее там не оказалось. Медведь раскатал избушку по бревнышку и в реку спустил. А на месте ее такую яму вырыл! Что он там искал? Вскоре выяснилось, что под полом избы бурундук нору глубокую «пробурил» и натаскал в нее орехов в запас к зиме.
Из раздумий Василия вывел лай собаки. Пес услышал шорохи, потрескивание валежника под ногами суетившегося зверя в глубине леса и подал сигнал другу-повелителю. Крутов поднялся с пенька и принялся снимать палатку.
Он твердо решил упаковать ее в чехол и унести с собой, хотя была эта тяжелая ноша в тяготу, вес ее достигал тридцати килограммов. Палатка утепленная, дорогостоящая и оставлять ее на месте, значит, лишиться необходимого жилья на перепутье между двух зимовий, расположенных одно от другого на расстоянии в шестьдесят километров. Не будь палатки на ключе Ветвистом, пришлось бы в лютые морозы ночевать у костра. Таежник рассуждал: «Лютый вернется на стан, как только покинем его. Издерет палатку в лоскуты и постель, посуду, печку — все испортит, покусает зубами. От него ничего никуда не спрячешь, кроме как под воду спустить».
Осененный пришедшей на ум догадкой о подводном тайнике Василий втолкал в печку нехитрую посуду, накрепко закрыл дверцей топку и унес к проруби. Потом прикрутил к печи проволоку и опустил на дно реки. К другому концу проволоки он примотал полено и положил на воду, оно будет служить поплавком. А когда печь понадобится, то вместе с поленом за проволоку и поднимет ее.
Управившись с вещами, охотник запрягся в лямки упакованной палатки, сверху приторочил котомку с пушниной и, накинув на плечо ружье, неторопливо зашагал по левобережному путику к центральному зимовью.
День четвертый.
Утро после ночной пороши выдалось ясное. В легкой дымке синели сопки. Морозец стоял приличный. Лучи поднявшегося солнца золотили марь, простиравшуюся у горизонта.
Как только Крутов с лайкой покинули палаточный стан, шатун, находившийся неподалеку, сразу же пришел на табор. Не найдя там ничего съедобного, он со злости разворотил каркас палатки и. раскидав хвою, что служила постелью охотникам, стал ходить по свежим следам зверолова в поисках еды. Прошел к проруби, но ничего съестного и там не было. Потом долго топтался на таборе, собирая собачьи объедки. После чего направился по тропе за ушедшим в лес промысловиком. Обойдя часть путика и осмотрев на этом отрезке самоловы, из которых снял двух белок и норку, Василий остановился на перекур. Поставив ношу на поваленный бурей старый тополь, он высвободил из лямок натруженные плечи, руки, оседлав колоду, словно лошадку, скрутил и закурил цигарку.
В родном поселке, будучи пятнадцатилетним мальчишкой, он пас колхозных коней и часто ездил на них верхом. Вот и сел на колоду, как на коня, вспомнив молодость. Сновавший в кустах Цыган неожиданно кинулся к стоявшей вблизи елке, сделал стойку, уперевшись передними лапами в ствол дерева, задрав морду, заскулил. Качнулась ветка, посыпалась кухта. Юркий зверек скакнул по ветвям раз-другой и исчез в густой хвое. Завидев его, кобель залился звонким лаем. Охотник взял ружье, подошел к дереву, обходя вокруг. Белка, достигнув вершины, затаилась в кроне, вытянувшись вдоль сучка, увидеть ее не было возможности. Василий Павлович вскинул ружье и выстрелил из малокалиберного ствола в густое сплетение еловых лап. Пулька, звенькнув по сучьям, спугнула зверька, и он метнулся на другой сук, обнаружил себя и был снят метким выстрелом охотника.
Быстрыми движениями рук Василий Павлович снял с белки пушистую «шубку» и сунул ее в карман, а тушку отдал лайке. Первую добытую из-под собаки белку, предварительно ободрав ее, он всякий раз кидал псу. Сырое беличье мясо лайки поедают охотно и после трапезы работают азартнее. Недолго отдохнув, Крутов взвалил на себя тяжелую ношу и снова потопал заснеженной тропою…
Однако он скоро утомился. Пот заливал глаза, тек по щекам, солонил губы, все сильнее мучила жажда. Продвинувшись на шесть километров в сторону базового зимовья, следопыт остановился на очередной, кратковременный отдых. И только успел закурить самокрутку, как вдруг пес, вздыбив холку, бросился по тропе назад по своим следам и злобно, заливисто заголосил, потом смолк, но вскоре вновь зарычал, угрожая невидимому зверю.
Василий Павлович прислушался. «Никак Лютый преследует», — прошептал он и переломил ружье, чтобы лишний раз убедиться, заряжено ли. Хотя знал, что вкладывал патрон с жаканом в верхний ствол, когда отправлялся от палаточного табора. Лайка, почуяв шедшего за ними медведя, время от времени останавливалась, прислушиваясь к шорохам, и издавала злобный рык, предупреждая двуногого друга о надвигавшейся опасности.
Лютый, услышав лай, понял, что обнаружен собакой и углубился в лес на недосягаемое собачьему чутью расстояние, потом стал кружить по лесу, делая петли, чтобы ввести в заблуждение лайку.
Между тем, охраняя базу от нашествия шатуна, я провел весь третий день на таборе, занимаясь рыбалкой да хозяйственными работами. А всю ночь просидел в избушке, поджидая «грабителя». Он, как я предполагал, должен был нагрянуть именно на стан, где хранилась вся наша провизия, включая свежую оленину. Всматриваясь в окно, в белую от снегопада ночь, я с минуты на минуту ожидал его появления. Даже несколько раз выходил за дверь и прислушивался к ночным шорохам, но Лютый на базу не пришел. Перед рассветом я задремал, а когда проснулся, красное, лохматое солнце уже висело над лесом.
День выдался тихий, морозный. Я быстро собрал в дорогу харч, взял с собой отварного мяса, свежих лепешек, флягу со сладким чаем, сухарей и прихватил походный котелок. На всякий случай проверил, не подмокла ли аптечка, которую постоянно носил с собой. Закинул за спину повседневную ношу, котомку и карабин, заспешил навстречу напарнику. По договоренности мы должны были встретиться с ним где-то на половине пути левобережья, между палаткой и базовым зимовьем.
Когда вышел к развилке двух троп и увидел медвежьи следы, присыпанные ночной поземкой, понял: зверь прошел здесь в полночь, во время снегопада. Я был шокирован внезапной новостью. Появление шатуна на тропе Крутова встревожило меня до крайности. Обеспокоенный за друга, находившегося в тот час где-то поблизости с Лютым, я немедленно пустился по левобережью, метровыми шагами от капкана до капкана, которые мимоходом проверял, но добычу не брал, дорожил временем. Каждая минута была для меня на вес золота. За два часа отмахал половину пути, около десяти километров, а продолжительность всего путика, от зимовья до палатки, составляла не менее двадцати верст.
Я так спешил, что за прошедшие два часа ни одной остановки не сделал. От быстрой ходьбы пересохло в горле, сильно хотелось пить. Решил все же остановиться на пятиминутный отдых. Достал флягу с чаем, напился, чуток покурил и снова заспешил в путь-дорогу.
«Возможно, напарник уже где-то неподалеку и шумнет ненароком? Авось, лайка найдет белку да подаст голос». Откуда было знать мне, что Лютый вынудил Василия Павловича и он, сняв палатку, тащится с ней черепашьим шагом, изнемогая от усталости. Но нет! Не донеслось до моего уха ни единого звука.
И я снова и снова мерил тропу широкими шагами, то и дело напряженно прислушиваясь, всматривался в таежную мглу в надежде увидеть напарника или своего остроухого помощника.
Прошагав еще километра два, вдруг услышал впереди едва уловимый раскатистый выстрел. Побежал на него. Метров через триста остановился. И тут до меня донесся остервенелый, хриплый лай собаки. Пес находился далеко и не по курсу моего движения, а в стороне от тропы. Мне показалось, что Цыган увлекся свежим собольим следом и, загнав зверька в убежище, облаивал его, оповещая охотника, что зверь обложен. А потому не пошел на его лай, а снова заспешил по путику в сторону выстрела.
Ужасные мысли охватили меня: «Неужели с Василием что-то случилось? По-хорошему, мы с ним уже бы встретились… Где он сейчас? Что с ним? Быть может, шатун набросился на него из засады и изувечил до полусмерти. Теперь он лежит, израненный и затоптанный в снегу страшным, коварным зверем, истекая кровью от полученных ран, и ему необходима экстренная помощь. А возможно, друга моего уже нет в живых». Эти тревожные мысли не давали покоя.
Пробежав еще метров пятьсот, увидел вблизи поднимавшийся дым. Проскочив сквозь дымную пелену, заметил в тенистом лесу, под елью, костер, и сидевшего возле него Крутова. Я бросился к другу, и мы молча сцепились крепким рукопожатием.
Увидев его раненого, но живого, у меня взволнованно заколотилось сердце, выкатилась слеза, в висках «молоточками» бил пульс: «Жив! Жив! Жив!»
— Молодец, Вася, что не пал духом! Сумел-таки костер развести и даже чаек сварганил. Держись, паря, со временем и раны залечим, — поддержал я дорогого мне человека.
Оглядев место, где произошла кровавая драма, я понял, что Лютый набросился на него, вымахнув из-за выворотня, стоявшего поблизости, и, подмяв под себя, стал рвать и кусать. Медведь пробороздил когтистой лапой по левой щеке от глаза до бороды, чуть не угодил в глаз когтем. Левое плечо Василия было разорвано, а рука около локтя прокушена клыками, из ран сочилась кровь. В пяти шагах от костра валялась скомканная, изодранная палатка. Рядом с ней лежало ружье и котомка с пушниной. Снег вокруг был вытоптан свежими следами медведя, собаки и человека, местами забрызган кровью.
Я снял заплечную ношу с харчем.
— Возьми и поешь хорошо. Тебе сейчас надо много есть, чтобы не ослабнуть в пути. Впереди у нас еще долгая дорога. За меня не переживай, прикончу злодея и вернусь.
Мне необходимо было срочно бежать к четвероногому питомцу на выручку. Он находился метрах в пятистах от нас и облаивал засевшего в крепях шатуна. Сжав в руках карабин, рванул по кровавому следу медведя и ушедшей за ним лайки.
След раненого зверя был окроплен кровью с правой стороны. По-видимому, жакан, выпущенный Василием из ствола 32-го калибра, угодил ему в правый бок и, по всей вероятности, не повредил внутренности, потому как, уходя от собаки, Лютый двигался быстро, несмотря на больную ногу.
Пробежав по следу зверя двести метров, наткнулся на его кратковременную лежку. По всему видать, здесь он зализывал рану. В другой раз медведь залег за валежиной, подкарауливая лайку, но безуспешно, пес своевременно обнаружил засаду и ловко увертывался от его бросков.
Дойдя до старой гари, заваленной буреломом и заросшей кустарниками, увидел своего мохнатого помощника. Кобель беспрестанно метался возле непролазной стены зарослей элеутерококка, облаивая засевшего в кустах ненавистного разбойника. Шатун, уходя от преследования собаки, с разгона продрался сквозь колючий кустарник, оставив на нем клочья шерсти, и залег в недосягаемости.
Рисковать своей жизнью и остроухого любимца я не хотел и, взяв лайку на поводок, вернулся к месту поединка Крутова с шатуном. У костра за чаепитием рассказал напарнику о том, что Лютый залег в чащобнике старой гари и выковыривать его оттуда дело рискованное, да и ведет он себя как-то странно Похоже, ранение у него тяжелое.
— Не надо рисковать, — сказал Василий.
— Голод — не тетка, заставит его вылезти из дебрей. И, если ранение легкое, он сегодня же ночью покинет свое убежище и выйдет на промысел.
— Начнет по ночам донимать нас разбоями, а в дневное время будет в крепях горельника отлеживаться, где и собаке-то трудно пролезть.
— И неизвестно еще кто кого. Мы его или он нас.
— Хватит ему! — выкрикнул я. — Он нас уже попробовал на зуб. Теперь наша очередь преподнести ему сюрприз.
После обеда я насобирал кучу дров, растопил жаркий костер, вскипятил воду и принялся обрабатывать раны Василия. Пока промывал кипяченой водой с марганцовкой раны и накладывал повязки друг поведал мне о своем поединке с Лютым.
…Началось все с того, что шатун, обхитрив собаку, натаптывал в лесу петли, приблизился к охотнику и засел у тропы за выворотнем, к которому приближался уставший от тяжелой ноши таежник.
Ни о чем не подозревая, Василий вдруг услышал за спиной близкий скрип снега. Обернувшись, увидел перед собой надвигавшегося на него громадного медведя. Резко сдернул со спины ружье, но не успел приставить его к плечу, чтобы прицелиться, и впопыхах, направив ствол на разъяренного зверя, нажал на курок. Грохнул выстрел — и в ту же секунду ружье отлетело в сторону, а перед глазами охотника появилась искаженная страшным оскалом медвежья морда. Зверь сбил Василия с ног и, навалившись на него многопудовой тушей, вмял в снег. Упал охотник на живот с подвернутой под себя правой рукой, которой в последний момент выхватил из ножен нож, да так и лежал придавленный зверем.
В дикой злобе медвежьи когти рвали ношу-палатку, лежавшую поверх спины Крутова. К его счастью, на выручку подоспел прибежавший на выстрел Цыган. Он с разбега впился в заднюю ногу зверя, приняв на себя всю медвежью ярость. Зверь взревел, отпустив свою жертву, и бросился на собаку. Увернувшись от лап Лютого, пес снова и снова яростно набрасывался на него, смыкая острые клыки на медвежьем заду. И тот не выдержал. В бессильной злобе рявкнул и пустился бежать, оставляя на снегу кровь.
Василий очнулся, открыл глаза и сел на снег. Нестерпимой болью жгли раны, знобило все тело, одеревенели руки и ноги.
С трудом поднялся, подобрал на окровавленном снегу шапку, надел на голову. Потом нашел валявшееся в стороне ружье и на всякий случай, зарядив его, держал в руках: медведь мог вернуться, но его не было. Цыган гнал Лютого все дальше и дальше…
В сознании охотника мелькнула мысль о спасительном костре и горячем крепком чае. Но как преодолеть страшную боль и слабость, как развести костер, когда невозможно даже пошевелить висевшей плетью левой рукой?
Больших усилий стоило Василию разжечь огонь. Он кое-как наломал правой рукой немного сухих веток с кустарника, разгреб ногой снег возле сухого лиственного обломыша и, подсунув под него приготовленную ветошь, зажег. Костер разгорелся, охотник стал подкладывать в огонь хворост и мелкий валежник, который извлекал из снега, разгребая его ногами.
Василий согрелся, достал из-за плечной ноши котелок, набил в него снега и повесил над костром. Когда вода в котелке закипела, снял его и засыпал заварку. Все это он делал исключительно правой рукой, левая бездействовала. Когда чай напарился, Василий выпил пару кружек крепкого, сладкого питья — для утоления жажды и успокоения всего организма. Вскоре почувствовал некоторое облегчение, хотя раны по-прежнему болели и ныли. Затем достал кисет, положил его на колени и стал сворачивать одной рукой цигарку. Не получалось, просыпал с бумаги табак, но потом все же приспособился.
Продолжать поход с тяжелой ношей е таком болезненном состоянии он был не в силах, однако и уйти пустому, с одним ружьем, оставив палатку и котомку с пушниной, не мог. Но вдруг Лютый опять обхитрит лайку или вовсе задавит ее и вернется, тогда уж точно все пропало. За этими печальными мыслями и застал я у очага раненого друга. Перевязав Василию раны, подвесив его больную руку к груди на бинт через шею, помог ему надеть дошку, застегнул пуговицы и подпоясал плотнее. «Так удобнее, больная рука при ходьбе не будет болтаться, плечо тревожить», — объяснил я напарнику.
Собираясь уходить, мы решили поднять палатку на дерево, потому что на земле, куда не спрячешь, шатун найдет ее, пропахшую мясным запахом. Обвязав мешок с палаткой шнуром, я влез на елку, поднял его на восьмиметровую высоту, привязал и прикрыл хвойными лапами.
День перевалил за половину, когда мы отправились к центральному зимовью. Закинув за плечи обе котомки и ружья, я не спеша шагал за Василием. Он шел умеренным шагом, слегка опираясь на палку-посох. По пути мы останавливались возле ловушек с добычей, вынимали уловы, перекуривали и снова шли…
Вечер незаметно опустился в лощины, почернела даль, затухал на горизонте роковой день. В небе вспыхнула одинокая звезда. Воздух взялся изморозью. Мы, уставшие и разбитые, но счастливые, подошли к зимовью. Войдя в избушку, я помог другу распоясаться и скинуть дошку. Его натруженные при ходьбе раны пылали огнем, голова кружилась, тошнота подступила к горлу. Он опустился на нары, пег на спину и закрыл глаза. Ему хотелось забыться, чтобы хоть как-то унять ноющие боли в ранах. Растопив печку, я разогрел чай и суп и пригласил напарника к столу. В ответ услышал едва уловимый сиплый шепот: «Что-то мне не хочется».
Вылив суп собаке, я принялся готовить гречневую кашу с мясом. Потом занес в избушку котомки с добытыми в самоловах зверьками и стал развешивать соболей да белок на стены. Когда каша была готова, замесил тесто и начал печь пресные лепешки, они заменяли нам хлеб. Скоро лепешки были готовы. Заварил свежий, пахучий чай. Вышел на улицу, оглядел хмурое небо, вернувшись в избушку, сказал:
— Если выпадет пороша, пойду по свежаку твоего «крестного» тропить.
— Что ноги зря бить. Он себя не заставит долго ждать, не сегодня, так завтра сам придет. Вот увидишь, — отозвался Крутов.
И он действительно пришел. Утром. В самый «сладкий» сонный час нас разбудил лай собаки. Спросонья я не сразу понял, что случилось. Но плохо спавший, больной напарник слышал, как за стеной избушки загремели жерди и недовольно пробурчал: «Не иначе как Лютый пожаловал».
Я моментально вскочил с постели и, сунув ноги е бахилы, бросился к порогу, толкнув ногой дверь, выскочил на улицу. Сорвал со стены висевший у входа в избушку карабин, передернул затвор и выстрелил в прилегавший к лабазу кустарник, в котором, по моему предположению, должен был находиться зверь. И вдруг кто-то огромный шумными прыжками ломанулся в чащу леса.
Вскоре все затихло, лишь молодой месяц, выплыв челноком на вершину хребта, спокойно взирал на припорошенную снегом тайгу. Вернувшись в избушку, сказал Крутову, что увидеть кого-либо в такой темноте невозможно было, пальнул в кусты, чтобы отпугнуть невидимого хищника. «Однако задаст он нам еще жару», — отозвался с постели Василий.
День пятый.
Утром по следам на свежем снегу определили, что приходил наш преследователь, совсем озверевший, голодный шатун. Об этом напоминал его беспалый отпечаток подошвы передней лапы. Воспользовавшись глухой непогодой, снежной моросью и кромешной темнотой, он бесшумно подкрался к лабазу с мясом и полез на него. К нашему счастью, сооруженный на скорую руку из жердей, под елкой, подвесной настил не выдержал мохнатого верзилу, и одна из жердей лопнула. Раздался пронзительный треск, оглушивший морозную тишину. Это и побудило спавшую в конуре лайку поднять тревогу.
С восходом солнца, повесив на себя оружие и котомку, взял на поводок лайку, и мы вышли за зимовье. Я встал на след шатуна и пошел по его тропе. Скоро след вывел нас на марь, тянувшуюся неширокой полосой вдоль обширной тайги. Миновав ее, вошли в хвойную поросль. Неожиданно, где-то впереди, под чьей-то тяжелой ногой, лопнула хворостина. Мы с мохнатым другом враз насторожились. Прошло несколько секунд, треск сучьев повторился. Цыган, натянув поводок, издал злобный рык. Я спустил с поводка кобеля и застыл в ожидании. Не прошло и десяти минут, как в чаще послышался неистовый лай собаки и рев медведя. Раздался шум и треск лесного сора и кустарников, но мне не видно было ни зверя, ни собаки, их заслоняли молодые еловые деревца. Я решил протиснуться сквозь заросли, ближе к месту сражения лайки со зверем и выстрелить в медведя наверняка. Держа карабин наготове, стал продвигаться к еловому молодняку.
Гулко билось сердце — где-то близко зверь. Лай собаки и медвежий рев все громче. Вот они уже неподалеку. Осторожно, чтобы не шуметь, продвинулся на несколько шагов и остановился возле небольшой елки. Затем, приподнявшись на носки, выглянул поверх ее кроны и увидел стоявшего на задних лапах медведя. В пяти метрах от него метался то справа, то слева разъяренный пес. Он набрасывался на шатуна, хватая его за зад. Медведь рявкал и прятал зад. Затем сделал бросок к собаке, стремясь зацепить ее когтистой лапищей, но кобель успел увернуться «Не дай Бог, загубит пса!» — в ужасе подумал я и, клацнув затвором, приготовил оружие к бою.
Лютый, услышав щелчок стали, почуял приближение человека и, оставив место сражения, бросился в мою сторону. Зверь быстро приближался. Я вскинул к плечу карабин и, посадив мушку ему на грудь, открыл огонь. После первого выстрела косолапый рявкнул и приостановился. После второго и третьего упал как подкошенный и замер. Однако мне не понравилось его спокойное замирание, я засомневался, что он сражен намертво. Медведь очень крепок на рану и не всегда охотнику удается убить его с двух-трех выстрелов. Известно немало случаев, когда опасный и хитрый зверь после ранения, затаившись, внезапно бросался на зверолова и наносил ему несовместимые с жизнью увечья.
Я выстрелил в Лютого еще два раза. После этого, зарядив карабин пятью патронами, приблизился к убитому зверю на несколько шагов. Он лежал на животе с раскинутыми передними лапами, из его носа и пасти сочилась кровь.
— Готов!
Сбросив с себя котомку, положил на нее карабин и закурил. Цыган с ожесточением набросился на лежавшего шатуна и начал рвать на нем шерсть. Пришлось посадить озлобившегося кобеля на поводок, чтобы не попортил шкуру. «Шуба-то на нем, сатанюке, боярская, — вслух рассуждал я, осматривая черно-бурого громилу. — Однако еще сгодится».
Неожиданно на шум в лесу и запах свежей крови прилетел ворон. Уселся на вершину лиственницы и закаркал: кра-а, кра-а! Я глянул на него. «У-у, сатана, беду кличешь!» Подхватил оружие и пальнул в него. А в это время медведь зашевелился, напружинился и, скребанув лапами по снегу, потихоньку пополз в мою сторону. Я остолбенел, попятился назад, по телу пробежал озноб, пот пробил до самых пят. Смотрел на него и не верил собственным глазам. «Ну, что еще за наваждение? — промолвил шепотом. — Ведь был же мертвый! Пять пуль в него всадил и вдруг ожил…»
Не мешкая, спустил с поводка Цыгана. Пес с ходу набросился на «покойного шатуна» и, вонзив клыки в его промежность, со всей силы рванул. Да так, что порвал на нем шкуру. Однако зверь уже не чувствовал боли, потому что даже не попытался отбросить от себя собаку и по-прежнему, едва переставляя лапы, продолжал ползти. Когда я опомнился, Лютый уже продвинулся метров на пять. Вскинув карабин, стая ловить на мушку его лобастую голову, но она вдруг исчезла из поля зрения, видна была лишь холка. Отстранившись от прицела, посмотрел на зверя: так и есть, он уронил голову, подвернув ее под лапу и застыл в неподвижности.
Шатун мертв, но все равно не сразу я решился подойти вплотную к поверженному зверю. Меня знобило, будто бы мураши бегали по спине.
После перекура подошел к мертвому медведю и стал осматривать на нем раны в первую очередь обратил внимание на рану, которую нанес ему Крутов. Оказалось, выпущенный им жакан прошел вскользь по правому боку, вспоров шкуру до кости, от которой срикошетил и ушел в сторону. Рана от жакана была не тяжелой. Страдания от голода во много раз превышали боль в ране, причиненной выстрелом Василия, зверь потерял всякий страх к человеку, а потому и пошел на меня буром. Осматривая убитого шатуна, а это был крупный истощавший самец лет десяти, увидел на его передней правой ноге, ниже коленного сустава, хрящевой нарост, в котором после вскрытия обнаружил пулю калибра 7,62 миллиметра. Пуля, перебив сухожилия, застряла е кости, поэтому нижняя конечность ноги е суставе с лапой очень плохо работала, а пальцевых конечностей с когтями вообще не было. Не исключено, что они со временем онемели, он их зимой отморозил и отгрыз, потому ступня имела форму культи. При ходьбе Лютый опирался на культю и в целом на больную ногу, слегка опасаясь острых болей. А когда пускался в бег, то только прикасался больной лапой к точке опоры, чиркая ею по снегу. Я снял с него шкуру и увидел какой он худой. Его мослы годились лишь на приваду для волков. Тушу медведя загреб снегом и забросал валежником от пернатых хищников. Зато шкура выглядела первым сортом с незначительными дефектами. Ворс на ней серебрился и не имел подпалин. Свернув шкуру вдвое и скатав в рулон, привязал ее к котомке и. взвалив ношу на спину, зашагал на базу, довольный удачно завершившейся опаснейшей зверовой охотой.
Мой четвероногий помощник был главным в «рукопашном» бою со страшным зверем. Не щадя себя, пес смело набрасывался на врага и, отвлекая его, давал мне возможность незаметно приблизиться к раненому медведю на выгодную позицию и сделать удачный выстрел.
И вот, возвращаясь на стан невредимым, Цыган по-своему, по-собачьи, праздновал победу над коварным зверем: играя с палкой, он демонстрировал минувшее сражение с шатуном. Наконец, затратив семь часов на ходьбу и охоту на Лютого, мы с Цыганом возвратились к зимовью.
День близился к вечеру. Ослепительное, золотое солнце заметно потускнело, стало багроветь и опускаться за далекие в голубой дымке горы. Пес, бежавший трусцой впереди меня, приблизился к порогу избушки и стал царапать дверь. Василий Павлович уже давно ждал нас к ужину и сию минуту вышел навстречу. Увидев меня с мохнатой ношей, он замер на месте от удивления, потом улыбнулся.
— Что, замочил Лютого?
— Да, не зря сходили. Поохотились хорошо» — сказал я и, сняв с себя котомку со шкурой, опустил ее к ногам друга. — Это тебе подарок от «крестного». Сошьешь себе богатую доху. Будет она долго напоминать тебе о поединке с Лютым и вовремя подоспевшем на выручку четвероногом друге Цыгане.
— С победой тебя, Виталий! Честь и хвала тебе за то, что уничтожил злодея.
— Поздравляй обоих. Цыган старался больше. Если б не он, быть может, я не вернулся бы с этой охоты…
* * *
Виталий Прокопьевич Волков — коренной хабаровчанин. Родился в 1937 году. Детство его проходило в труднейшие военные и послевоенные годы. В семье детей было девять «душ». Отец работал на заводе им. С.М. Кирова. Но с такой семьей на одну зарплату прожить было трудно. Дед Виталия, Иннокентий Николаевич, потомственный сибиряк, приучал ребят к рыбалке и охоте. Этим кормились.
После восьмого класса Виталий поступил на заочное отделение Хабаровского автодорожного техникума, закончив его и отслужив в армии, поехал работать в Быстринский леспромхоз. 26 лег на Мазе-501 возил лес. Имеет много наград за доблестный труд. Там и семьей обзавелся, позже стал профессиональным охотником.
В. Волков
“Охота и охотничье хозяйство” №3 – 2012