После Киплинга это слово я услышал на севере Томской области. Так называли людей, согласных выполнять любую работу, связанную с охотничьим промыслом. Чаще всего молодые люди брали на себя обязанности носильщика и стряпухи, кормили собак и мездрили добытую пушнину. При необходимости могли сходить в ближайший населённый пункт за продуктами и выпивкой. Вытаскивали, не жалея сил, из болот и гарей мясо. В качестве расчёта — пара рыжих кошек-соболюшек, и «Маугли» был рад. Некоторые выполняли всю эту работу потому, что хотели быть причастными к великому действу, название которому — охота. Эти люди проходили, проползали и проплывали через любые препятствия, чтобы быть ближе к тем местам, где начинали строить охотничьи избы. Как стрелка компаса неизменно ориентируется на север, так и они, где бы ни находились, обязательно обращены к охоте. Таким людям окружающие выносят окончательный диагноз — охотник.
С этим диагнозом я и распределился в небольшой районный центр Западной Сибири. Болезни нещадно косили моих лайчат, которых я с тупым остервенением продолжал покупать, каждому западнику заново отдавая себя, но мои ковровые лайки никак не хотели превращаться в таёжных работяг. Я проматывал деньги, шляясь по выставкам в Томске и Новосибирске, ошивался у питомника западносибирских лаек в Кубовой, встречался с охотниками. С одним из таких охотников я и встретился в своём городе, более того, в своём доме. Высокого роста, с чёрной кудрявой шевелюрой, он сразу мне понравился. Я быстро прилип к нему и стал во всём ему подражать. Ещё бы! Он самостоятельно охотился, имел собственный участок, собственных собак, добывал за сезон охоты с собаками до двух десятков соболей. У него была даже медвежья шкура. Он в пух и прах разнёс мою охотничью амуницию, камня на камне не оставил, рассматривая мои обувь и рюкзак. Быстро оценив мою лаечку, заявил, что она останется без лап при первом лёгком чире. Понягу он рекомендовал изготовить побольше, потому что носить придётся не только котелок и топор, но и мою «медвежатницу».
Оправившись от такого разноса, я принялся за экипировку таёжника, ведь мне было обещано на следующий сезон тёпленькое место «Маугли». За талоны на вино-водочные изделия я приобрёл серую су-конную куртку, сшил по образцу и подобию обувь. Знания инженера- конструктора были пущены на изготовление разборной лучковой пилы, ножа и топора, марки сталей для которых подбирались по каталогам заводской библиотеки. Магазинный кинжал был выложен в кухонный стол, к которому так никто и не прикоснулся. Шинельное сукно шло на пошив рукавиц и чулок. Оборонное производство позволяло изготовить всё и из любого материала.
Сослуживцы относились с пониманием, считая мой вирус не опасным для окружающих. Шеф, первый мастер спорта в Сибири по водно-моторному спорту, сам носил в себе подобный вирус. Он в течение двадцати лет на самодельном катере методично хлестал верховья реки Томь блёснами собственного изготовления, дотошно прочёсывал протоки, старицы и плёсы.
В семье было ещё проще. Дети с выпученными глазами рассматривали обрывки кожи, сукна и брезента, разбросанные по квартире, не понимая, какая муха укусила папу. Жена говорила, что неплохо было бы послать собольи шапки и медвежье мясо родственникам, потому что, судя по моим приготовлениям, нам этого добра девать будет некуда. Я с трудом сохранял серьёзный вид и продолжал точить, клепать, строгать. Когда все ложились спать, я запирался на кухне и с упоением читал Федосеева и Арсеньева, перечитывал Скалона и Буйлова. Воображение рисовало знакомство с Астафьевым и Пажетновым. Продираясь сквозь таёжные дебри, я спасал от разъярённого медведя Кучеренко и Штиль- марка, а моими собаками восхищались Гусев и Войлочниковы. Толчок в спину меня будил, и мне предлагалось «убрать» макулатуру и идти спать. Эта «макулатура» и сейчас занимает на моих полках почётное место.
Но время шло, подходил охотничий сезон. Закупались батарейки и фонарь, готовились справки для собак, укладывались вещи. И вот на-ступил тот долгожданный момент, когда мне сказали, что вместо меня поедет другой человек, который достал автомобиль до места, и этот же автомобиль их вывезет обратно. Мои услуги оказались не нужны. Сле-зы у меня стояли где-то между переносицей и глазами, комок подкатил к горлу. Год мечтаний и надежд был разбит, как грязный стакан о заплёванный пол. Дома все ходили молча, жалеть меня вслух никто не решался, собака, положив морду между лап, не сводила с меня глаз.
Этот охотничий отпуск я провёл у родителей в Казахстане. Охотился на гуся и лисицу. Вернулся домой отдохнувший. Это был мой последний год, проведённый вне тайги. Дальше мой охотничий путик потянулся на Северный Сахалин и в горную тайгу Хакасии. Но это уже другая история.
Вернулся из Казахстана. Потянулись трудовые будни. По выходным я выбегал в окрестности пострелять зайчиков и косачей. Пару раз довелось побывать на охоте с гончими, но, несмотря на её результативность, эта охота не оставила у меня сколько-нибудь ярких воспоминаний. Случайный человек, встреченный мной на вокзале с рюкзаком и лайкой, снова и снова переносил меня в таёжные дебри, которые постоянно рисовало моё воображение.
Как-то вечером раздался звонок. Я открыл дверь и предложил войти человеку в военной форме. Выбежавшая на звонок собака обнюхала майора и чихнула. Он сказал, что пришёл по объявлению и хотел бы посмотреть объект продажи. Я, действительно, дал объявление о продаже ружья. Моё МЦ 20-01 с надписью «промысловое», купленное специально для таёжных охот, оказалось совершенно беспомощным на казахстанских просторах. Я поспешил от него избавиться. Майор внимательно осмотрел оружие, ствол и затвор. Сказал, что в выходные ствол заберёт. В прихожей, на сайгачьих рогах висела поняжка, нож с берестяной ручкой, бинокль. Майор мельком всё осмотрел и спросил, где охочусь. Я сказал, что нигде, на том и расстались.
В выходные покупатель пришёл за оружием. В штатском он мне показался суховатым, немного заикающимся, незаметным человеком. Пришёл со своим чехлом. Я предложил пройти и выпить чаю. Он сказал, что два месяца провёл за Байкалом, на Хамар-Дабане. И всё. На том расстались. Забегая вперёд, я должен рассказать об этом майоре.
Выпускник Ленинградской Академии тыла и транспорта, он болтался по гарнизонам и точкам от Алтая до Приморья. Службе отдавался настолько, насколько этого требовал Устав, настоящей же его страстью была охота. Он был прекрасным собеседником и внимательным слушателем, пока речь не заходила о собаках или оружии. Он совершенно не выносил суждений о рабочих качествах лайки, если они не совпадали с его собственными. Тогда он вскакивал, переходил на «Вы», размахивал руками, говорил: «Вы ничего не понимаете в собаках и Вам вообще лучше заняться хомячками». Оружие — и того хуже: он становился демоном в человеческом обличии, налетал на меня, говорил, что мои познания находятся на уровне рогатки, и ему — охотнику и офицеру — вообще не стоит тратить время на спор с дилетантом. Он был любимцем детей. На новогодних ёлках наряжался в шамана. В набедренной повязке, в торбасах, навешав на себя шнурки с медвежьими когтями и клыками, раскрасив лицо сажей и губной помадой, приводил детей в восторг. В точности таким он остался и сейчас.
Через четырнадцать лет мы встретились с ним. Это было год назад в Тверской области, где он сейчас и проживает. Я увидел те же горы немыслимых моделей оружия, «ЛИ ЭНФИЛД», «Олень», гусятница восьмого калибра, что-то с раструбами. С диким огнём в глазах (это в пятьдесят два года) он показывал мне пули кустарного производства с волшебными свойствами. Вывалив из мешка кучу затворов, магазинов и ствольных коробок, он тыкал мне в нос какую-то железяку и доказывал, что это та самая вещь, которую он купил у «чёрных копателей» за бешеные деньги и теперь его карамультук будет бить как кремлевские куранты. Показал он мне и своих лаек. Спросить — давно ли к нему прибились эти остроушки, я не решился. Он подался вперёд, челюсть отвисла, глаза загорелись углями, он ждал. Я отметил достоинства собак: «Прекрасные головы, прогонистые, ну а хвосты-ы-ы!» Майор расслабился и улыбнулся: «Вот сколько лет понадобилось, чтобы ты понял, что мои собаки — лучшие!» Попробовал бы я не понять. Не собаки — ЗВЕРИ. Давят всё, что в мехе, пере и чешуе. Щенков у сук из-под хвоста разбирают. Под кобелей не собаки — львицы ложатся. Возражать смысла не имело.
Вот с этим человеком мне и предстояло охотиться шесть лет, в самые лихие для страны времена.
А тогда, в конце сентября, он ещё раз заехал в гости и, выложив список вещей, сказал, что выезд десятого октября, заходить в тайгу будем пятнадцатого-шестнадцатого, промысловый сезон открывается с двадцатого. На вокзале необходимо быть в такой-то день и такой-то час. «До встречи на вокзале, Маугли!» Майор ушёл. Внутри всё заклокотало, я забегал по комнате, но, собравшись с мыслями, пошёл к телефонному аппарату звонить шефу. Шеф сказал, что если сдашь группу в срок, подпишешь и получишь рабочие синьки, можешь катиться к чёртовой матери. В общем, в очередной разя ждал назначенный день.
Пасмурное октябрьское утро. Я с трудом поднимаюсь на железнодорожный мост. За плечами тяжёлая поняга, в руках сумка и на поводке моя лаечка. Одет по-походному. Армейская ушанка, перешитая в полупальто шинелька и чирки.
Я никогда не стеснялся походной одежды. Встретивши человека в таком обмундировании, безошибочно определяю, к какому роду-племени он относится. Однажды в поезде я, выбирая место, где сесть, как будто случайно подсел к человеку. Попутчик оказался петрографом, работником геологической партии, которая несколько сезонов стояла на какой-то из Тунгусок. Мы пили чай, заваренный собственным способом, и за четыре часа перебросились лишь несколькими фразами. Расставаясь, крепко пожали друг другу руки. Я вспомнил тогда чьи-то слова: если два человека долго молчат при встрече, значит им много нужно сказать друг другу.
Я поставил подле лавочки сумку и стал выбираться из лямок поняги. Резкий рывок собаки чуть не опрокинул меня. У лаечки в зубах хлопал крыльями голубь. Бесшабашные птицы, взлетев, тут же опустились. Собака знала, что я заставлю бросить птицу, и отпустила сама, но всем своим видом показывала, что она их ловила и ловить будет, потому как не положено пернатым путаться в ногах охотницкой собаки. Я привязал её к дужке поняги и сел. На привокзальной площади никого не было. У меня в запасе было два часа. Мне очень хотелось, чтобы меня увидел кто-нибудь из знакомых и спросил, куда я собрался. Я, конечно, ответил бы, что очень далеко, на поезде, в жуткие таёжные дебри, охотиться на медведя. Но никого не было. Сейчас, когда засосала грязь, и засосал быт, когда дети начинают выходить замуж и жениться, я дико, до безумия, завидую тем людям на вокзалах, которые отправляются в своё первое охотничье путешествие.
Несколько человек с противоположной стороны поднимались на мост, пришёл автобус. Последним, сгорбившись под своим мешком, и с совершенно непонятным чудовищем на поводке шёл майор.
— Пришёл, «Маугли»?
— Здравствуйте, — ответил я.
— Ты, поди, ночевал тут? — Майор прошёл мимо и привязал своего зверя к чугунной ограде. Рядом поставил рюкзак и огромный куль. — За билетами ходил?
— Нет, нужны твой паспорт и собачья справка, да я толком и не знаю, куда едем.
— Жене дал твой домашний адрес и всё. Оттуда дашь телеграмму, а когда вернёмся, покажешься психиатру, — отрезал майор и ушёл за билетами.
Отойдя на несколько шагов, обернулся и произнёс:
— К собаке не подходи, разорвёт в один секунд.
Могучий кобель волчьей масти лёг на бетон и стал наблюдать за че-ловеком без определённого пола и возраста, промышлявшего бутылка-ми. Вернулся майор с билетами и багажными квитанциями по двадцать килограммов каждая на собак.
— Вы не у пограничников его украли? — спросил я, глядя на кобеля.
— Острить после сезона будешь, — ответил майор. — Я привёз его с горного Алтая. У него сильная судьба, погибло два его хозяина, будет время, расскажу.
Мы начали продвигаться к платформе. Счастливее меня человека не было. Посадка прошла успешно, вагон был полупустой. Лаечку я оставил с собой, привязав за стойку стола, а зверь был привязан в тамбуре рабочем, там не курят. Мы сели завтракать. Майор, доставая бутылку спирта «ROYAL», вспоминал, что забыл. Он достал заранее припасённую воду, развел спирт.
— Ты как?
— Неразбавленный, — сдуру ответил я.
— Я вижу, ты мужчина решительный, — сказал майор, — но не старайся быть похожим на старого чекеровщика, пей как все нормальные люди.
Он налил мне разведённый спирт и мы выпили за удачу. Плотно позавтракали, я ведь утром ничего не ел: не мог, как перед экзаменом. Я собрался пойти покурить, но проводница, сославшись на то, что боится собак, попросила набрать угля и протянула мне ведро и совок. Я открыл шкаф и потянулся за ведром. Дальше всё произошло очень быстро. Зверь отрезал выход и через намордник, который был явно ему великоват, успел мне прищемить ладонь и предплечье. От неожиданности я отпрыгнул назад. Зверь спокойно лёг на место: всё — он выиграл. Я потащился искать аптечку, майор занёс уголь и сказал, что углём дальше будет заниматься он сам.
К концу пути отличилась и лаечка. Поезд подходил к пункту назначения, и проводники позволили себе расслабиться. Один из них постоянно норовил поговорить с моей лаечкой, приласкать её. И если обращение к ней чужого человека она рыча сносила, то протянутую руку—нет. Я попросил собаку оставить в покое и собирался накинуть ей намордник. Проводник наклонился ниже, норовя что-то сказать собаке. За лицо она его схватить не успела, а вот за ворот служебной рубашки поймала крепко. Разнимал их майор. Покрасневший и размахивающий руками проводник удалился. Я всенародно ругал собаку, а она хитро смотрела на меня. Исключительно чувствуя интонацию, она безошибочно определяла, ругают её или нет. Я ругал её для окружающих, несобачники принимают это за чистую монету.
— Вот-вот, так и портят собак, — проворчал майор.
— Я могу её серьёзно наказать, но это не принесёт результатов, она будет делать то же самое, только в более изощрённой форме.
С тех пор я внимательно слежу за своими собаками, и у меня ни разу не было сколько-нибудь серьёзного инцидента.
Мы прибыли к месту назначения. Автобус шёл в шесть часов утра. Три с половиной часа в ПАЗике я провёл у окошка, сравнивал то, что видел, с тем, о чём читал. Господи, как я был счастлив. Я видел это всё впервые. Могильники, отары овец, стада бычков, за перевалом огромные сопки и покрытые снегом вершины. Дикий контраст. Я дёргал майора. Он дремал. Внутри меня всё трепетало, я погрузился в мечты. Взгляд выискивал в лесу зверей и птиц. Мне кажется, что я даже увидел медведя, но майор не увидел ничего. Автобус пересёк мост, долго ещё вилял по пойме, пересёк несколько ручьев и въехал в посёлок.
Красные листвяжные поленницы дров ровными рядами сложены вдоль домов. Дым нехотя выползает из печных труб. Над строением в центре посёлка лениво висит красный флаг. Я сразу стал выискивать могучих зверовых лаек и бородатых мужиков с ружьями наперевес, но почему-то ничего подобного не заметил.
— Приехали, — сказал водитель.
Опять навьючившись, мы выступили.
— Теперь слушай меня внимательно, — сказал майор, — тут другая цена слову. Больше молчи и меньше говори.
Мы стояли у калитки. На крыльцо вышел парень лет тридцати пяти, в очках, вязаном свитере и армейских штанах с накладными карманами.
— Нууу, держись, тайга, город приехал! Готовь, милая, на стол, мужики прибыли, — широко улыбаясь, сказал он.
— Телеграмму получил? — спросил майор.
— Всё нормально, старик, давайте проходите в дом, сгружайте вещи, собак — под навес.
Из-под навеса надвигался на нас чёрной масти кобель. Жёлтый, вол-чий глаз, брусковатая морда, серповидный хвост. Это всё стояло дыбом и не предвещало ничего хорошего. Мою лаечку он не замечал, объектом его внимания был зверь, который на натянутом поводке поднялся на дыбы, захрипел и оскалил фарфоровые клыки.
— Иди на место, — хозяин спустился с крыльца и отвёл собаку в вольер. — Ну, не хватало в сезон собак рваными завозить, — он улыбнулся.
Мы разместили собак, стаскали на веранду вещи и прошли в дом. Майор и хозяин занялись собаками.
— Свою корми сам, ей в чашке, что поменьше.
Мы накормили собак, умылись, переоделись в дальней комнате в домашнее и сели обедать, понятное дело, с водочкой. Хозяин объяснил нам обстановку с бумагами, договорами, лицензиями и выдал мне промысловый охотничий билет в буферную зону заповедника.
— Белка нынче есть, зверь тоже встречается. Поохотитесь. Я буду раз в две недельки к вам заглядывать. Основной запас продуктов я завёз на ту избу, где будете стоять, но на мои харчи сильно не рассчитывайте: мне после вас ещё три месяца стоять. Сам буду бегать между остальными избами, буду бить зверя и намечать новые путики. Белку по кедрачам отобьёте, загляну, приму по правилам пушнину. Орех нынче богатый, паданки полно, потому что ветра были. Медведь весь в кедрачах сейчас. Свежим снежком протропите его, он потихоньку к постелям начнёт пробираться. Сразу и поймёте, что да почему. Мне расскажете. Две сетёшки висят, бросьте в заводи, хариус и ленок не все скатились, к вашей перловке пара рыбок будет. Вот, однако, и всё. Да! Керосинка, колун, топор — в условленном месте. Стекло в керосинку на этой избе последнее, берегите. Солярка во фляге, туда мыши нападали, выбросите. В общем, если с башкой, то сезон должен быть неплохой.
Мы все вышли курить на веранду. На сегодня было решено закупить недостающие продукты: жиры, чай, сало, хлеб, сладкое, овощи, обязательно чеснок, муку, макаронные изделия, что-то дешёвое собакам на первое время. Ещё надо было насушить сухарей. Хозяин с майором ушли в промхоз договариваться насчёт машины и доделать документы.
Я с мешком и понятой за плечами пошёл в магазин. По дороге силился понять, каким образом надо отбить белку по кедрачам? Что я должен понять, когда протроплю медведя? Я решил все вопросы адресовать вечером майору и, поднявшись по деревянным ступенькам, потянул ручку двери магазина на себя. Две собачонки отскочили от двери и пропустили меня в магазин. Магазин был пуст. Продавщица подметала пол.
— Вам что?
— Хлеба.
— После трёх, — она поправила шарф на голове и снова взялась за веник. Я побрёл домой.
Хлеб в посёлок возят издалека, может и не быть. Мне так сказала жена хозяина, библиотекарь: «Да и хлеб-то у нас, честно говоря, неважный. Когда-то свой пекли. Наш хлеб славился. Вам бы заказать специально нужно, в тайгу хороший хлеб брать надо». «Странная», — подумал я тогда. А сейчас вспоминаю посёлок Некрасовка на Сахалине — какой хороший там хлеб! Вспоминаю Ячменюху в верховьях Томи, — не проходили мимо на катере никогда, не заехав за хлебом. Есть в России-матушке места, хлебом славные.
Пришли мужики.
— Машина будет в восемь, везёт вам. Машина пойдёт мимо участка, там уйдёт за перевал. Вас высадит прямо напротив избы. Но ехать одному с собаками придётся на платформе. В кабине будет уже двое. Пакуйтесь. Я топлю баню, — закончил хозяин.
Майор, с учётом новых условий транспортировки, принялся паковать вещи, а я вновь отправился в магазин, увязал рюкзак с крупами, жирами и чаем. Пряники, дешёвые конфеты и сахар мне взвесили в специально сшитые для этого мешки. Рассчитавшись с продавцом, я рассматривал полки магазина.
— Фитиль в лампу возьми, — сказала продавщица, — да, сантиметров пятьдесят, — она лучше знала, чего я не докупил.
Удивительная вещь — эти сельские магазинчики: всё под рукой. Вина стоят вперемешку с паяльными лампами, пуговицы, наперстки, нитки — с запасными частями к бензопиле «Дружба» и мопеду «Рига». Китайский пуховик-перьевик перекинут через казацкое седло и ценник у них один. Если ты надёжный мужик, водку дадут в долг, а если нет, то можешь и за деньги не взять. В магазине узнаешь и прогноз погоды, и все новости: кто родил, у кого корова отелилась. Тебе подскажут, что зубной кабинет приедет в пятницу, но с утра не приходить, смотреть сначала будут школьников.
— Городской, в тайгу собрался? — я обернулся на голос.
Мужичонка лет пятидесяти смотрел на меня.
— Белковать будешь, аль зверовать? — он не дал мне ответить, да я и не знал, что отвечать. — Ты, я вижу, парень не скупой, возьми бутылочку красненького.
— Не дам, — отрезала продавщица. Вторую неделю в коме ходишь. Мужики трезвёхоньки все, в тайгу заезжают. У тебя ещё шмотки не собраны. Завтра-послезавтра всех завозить начнут, а ты с голой задницей побежишь за машиной?! Не дам, и делу крест!
— Ты, я смотрю, Стёпа, опять себе спонсора ищешь? — в магазин ввалились Хозяин и майор. — Силишна, дай ему бутылку «Арпачая», один хрен, не успокоится. А ты, Стёпа, складывай кули, послезавтра всех завозить буду.
Мы вышли из магазина, и Хозяин сказал:
— Тебе повезло, серьёзного увидел охотника. Медведей колотит. Собаки у него добрые, на мишаках верхом ездят. Пьёт редко, правда, помногу.
— Да брось ты, нашёл собак! — Майор не выдержал похвалы чужим собакам.
Подошли к дому. Вещи были аккуратно уложены. Хозяйка занималась ужином, а мы, собрав полотенца, пошли в баню. Перед вторым за-ходом растёрлись пихтовым маслом. Майор до одури лупасил себя веником и давал наставления:
— В первые дни, когда утром выходишь из избы, лишнее шмотьё на себя не пяль, поднимешься в косогор, почувствуешь — прохладно, вот тогда и достань из поняжки свитерок. Иначе взмокнешь, весь день в сыром будешь. Я смотрел твои вещи — неплохо собрался, поняжку мне такую же сделай, понравилась. И ещё. Я там у тебя кое-что выбросил на чердак, обратно поедешь — заберёшь. В тайгу берут не то, что не мокнет, а то, что быстро сохнет. Занимайся только белкой, это азбука, букварь для молодой собаки. Недели через две заберу тебя на недельку с собой. Заниматься будем только ходовой охотой на зверя. Ну и соболь, само собой, разумеется.
Похвалив баньку, мы вышли. Настроение было — цветов не надо. Разговор в бане с хозяином заставлял меня жить и работать с новой силой. После завтрака (мочёная брусника, домашняя сметана, отварная сохатина — вот это завтрак!), я выгуливал лаечку. Майор выносил кули. Подошёл лесовоз. Я устроился с собаками и мешками на платформе. Традиционное: «Ни пуха — ни пера!» Всё, поехали…
Путь наш пролегал вдоль горной таёжной речки. На горизонте возвышались сопки, вершины которых были уже белыми. Ближе можно было рассмотреть, как кудрявые кедрачи заползали по склонам и кое-где достигали скалистых уступов. Но взгляд постоянно останавливался на лиственницах. Я никогда таких лиственниц не видел. Они росли поодиночке и возвышались над всем, что мог охватить глаз. Я поймал себя на мысли, что воспринимаю их не в общей массе кедрачей, осинников и ельников, а каждое дерево в отдельности. Обнажённые и искорёженные, они не качались на ветру, и невозможно было представить, как из стройной тоненькой листвяночки, с пуховой и ароматной хвоей, время вытёсывает этаких исполинов. Это — самое мудрое дерево, оттого и самое печальное.
Мысли мои прервал сигнал автомобиля. С дороги, важно вышагивая, сошёл глухарь. Мы ещё несколько раз видели этих птиц. Сезонная смена корма заставляет их выходить на галечники.
Машина пересекла несколько мелких речушек и с шумом выкатилась на каменистую косу. Я отстегнул собак, растёр онемевшие ноги и спрыгнул с платформы. Собаки, сделав свои дела, умчались в пойменные заросли. Сгрузили вещи. Попрощались с весёлыми парнями.
Избушка стояла на той стороне реки, метрах в двухстах, на ручье, но путь до неё занял весь оставшийся день. Перейти реку вброд оказалось невозможным, нам было не выстоять в быстром горном потоке.
Часть груза мы спрятали в зарослях, уложив в бочки, укрыв полиэтиленом и задавив камнями. Спадёт вода и всё можно будет перетаскать. Взяв всё необходимое и небольшой запас продуктов, мы пошли вкруговую через мост. У моста сделали небольшой привал. Умывшись в реке, я оценил достоинства воды. Тугой как резина поток огибал большой камень, затем приседал и превращался в бурун, сбрасывая с себя пену в затишье за камнем. В это место напрашивалась блесна. Майор угадал мои мысли:
— Сейчас, конечно, той рыбы уже нет, но на шесть килограммов в том году таймешка вываживал.
Мы развели небольшой костерок прямо на камушках. Повесили армейский котелок. По дну шуршали камни.
— Майор, куда камни тащит? Веками тащит, а никуда не выносит?
— Ну, ты даёшь! Они истираются друг о друга, получается песок. Видишь, какие камушки гладкие и округлые. Ты тоже со временем округлеешь, острые углы обточатся, колючки пообламываются. Ты вон ка-кой, заёршенный.
Майор достал два бич-пакета с надписью «Суп вермишелевый с мясом», всыпал в воду и перемешал. Пообедали. Я, полулежа на шинельке, допивал чай.
— Раненько тебя на сладкое потянуло, в конце сезона замурзанная «дунькина радость» идёт за добрую плитку шоколада, — сказал майор.
Мост. Стойки стояли в срубах и были обложены булыжником. Сам был сложен из лафета и стянут тросами и скобами. Не одну сотню лесовозов выдержала спина этого бедолаги. Сейчас меня радуют разрушенные мосты и непроезжие дороги, но тогда я был рад возможности легко и свободно перейти реку. У реки ещё оказалось два небольших притока на той стороне. Один перешли легко. На втором начерпали воды, но, поменяв портянки, тронулись дальше. Огибая прижимы, к вечеру дошли до избы. Трудно добавить к тому, что уже написано об избах. Но это была первая изба, которую я встретил в тайге. А глаза видящего — не уши слышащего.
Рублена в полный рост, в лапу. Строганые пол и потолок. Двухскатная крыша. Крыта рубероидом. На два окна. Нижние два венца из лиственницы. Широкие нары с двух сторон. Два стола — рабочий и обе-денный. Добрая печка, обложенная камнем из реки. Разномастная посуда, таз на чурке под умывальником. Осколок зеркала. Навес. Хороший запас дров. Свёрнутые матрасы на верёвках под потолком. Вкруговую полки. Над окном насаженная на гвоздь записка с грозным предупреждением помнить о тех, кто придёт в избу после тебя. С при-пиской: «Вор — находка для медведя».
Мы затопили печь и сварили кашу себе и собакам. Все работы по устройству было решено оставить на завтра. Выпив спиртяшки и поев каши, пали спать. Уткнувшись в угол, где пробивалась струйка свежего воздуха, я уснул. Я был дома.
Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с удивительными людьми. За то, что мне выпало счастье испытать себя на охотничьих просторах: я прошёл от посёлка Эхаби до мыса Елизаветы на Сахалине, от станции Лужба Кемеровской области через Кузнецкий Алатау до хутора Гайдаровский в Хакасии; поразился однообразию Томского Севера, проходя через Екатерининский шлюз и пытаясь попасть из бассейна Оби в бассейн Енисея. Оставшись в случайной избе на ночлег, я в пакете обнаружил груду шприцев и ампул инсулина. Думаю, что не жажда наживы вела этого охотника в лес.
Был мой первый зверь. Купался в ледяной воде, спасая мою лаечку из-подо льда. Но я ни разу не пожалел о том, что взял в руки охотничье ружьё, ни разу не отказал человеку, если он просил меня взять с собой на охоту. Нет ничего хуже обманутой надежды. После охот, прощаясь с друзьями и выпивая рюмочку водки, мы желаем друг другу встретиться на новых охотах. И настоящего охотничьего фарта. Этого я и желаю вам!
С. Шиянов
“Охотничьи просторы”, книга 2 (64) – 2010