Стоял ясный и холодный ноябрьский вечер. Вернувшись с завода, я спустил с цепи своих лаек — Волчка и Зиту и, взяв их на поводок, отправился на берег Волги. Засидевшиеся, на цепи собаки прыгали и рвались вперед — им хоте лось побегать на воле. Но я по опыту знал — только отпусти собак и не оберешься неприятностей. Промысловые лайки, повинуясь охотничьему инстинкту, сейчас же кинутся преследовать все живое и тогда несдобровать встречным курам, уткам, гусям, козам.
Но вот последние домики городской окраины остались позади. Передо мной расстилалась безбрежная ширь волжских пойменных лугов. Кое- где, отражая гаснущий закат, светлели небольшие озера, поросшие с берега густым тальником.
— Пора! Я нагнулся и спустил лаек с поводка. Волчок и Зита кинулись к озеру. Собак раздражал запах водяных крыс, обитавших у берега. Вот Зита нашла нору, стала быстро-быстро рыть землю. Через минуту она остановилась. Потревоженная крыса выскочила из соседней норы, прыгнула в озеро. Зита бросилась за ней.
Я подошел к берегу. На светлой водной глади быстро двигалась черная головка крысы. Зита, наполовину высунувшись из воды, нагоняла ее, но тут крыса вдруг нырнула, спустя несколько секунд головка ее показалась уже посредине озера. Зита повернула назад, выбравшись на берег отряхнулась, стала обиженно лаять.
По-осеннему быстро темнело. Волга тускло мерцала, отражая гаснущий закат. Над ее широкой гладью зажглись бакены, указывая путь ночным судам. Вот вдали показался пассажирский теплоход, сверкающий огнями. Он медленно плыл вверх по течению. С палубы в вечерней тишине слышались звуки музыки: по радио передавали танец маленьких лебедей Чайковского.
Чудесная русская музыка удивительно гармонировала с погожим осенним вечером, с могучей, по-ночному уже темной Волгой, с тихо мерцающими вдали огоньками моего родного города Горького, где я родился и вырос, возмужал и состарился, дожив до семидесяти лет, где вот уже полвека работаю на судостроительном заводе, давно ставшим мне вторым домом.
С раннего детства всей душой привязался я к ружью, к охоте, охотничьим собакам. Страсть эта у нас, видно, семейная, родовая. Горьковский — бывший Нижегородский — край испокон веков был краем лесным, охотничьим. Большую часть его занимали леса, изобиловавшие пушным зверем и птицей.
Всю осень и зиму бродили охотники по лесам, добывая белку, куницу, норку, хорька, горностая. Неизменным помощником охотника была собака.
Разводили их во множестве. В отдельных деревнях содержали по три десятка, по полусотне собак. Разведение было родственное: скрещивали, как правило, близких по крови особей, не считаясь с угрозой вырождения, руководствовались одним правилом — от красивых родителей — красивое потомство.
Молодежь часто спрашивает меня: «Когда вы, Иван Александрович, впервые стали охотиться?» Я откровенно признаюсь — не помню: кажется, что я всегда умел стрелять из ружья, натаскивать собак, бродить за дичью по лесам и болотам. .
Охотничьи лайки — моя многолетняя страсть. За долгие годы мне удалось вывести неплохую, породу русских лаек. Какие у нее отличительные особенности?
Русская промысловая лайка внешность походит на волка и окраска у нее волчья — серая, сплошная: характер суровый, звериный. Лайка пропорционально сложена, хвост пушистый, свернут в полное кольцо, без подвесов, глаза темные, с косым разрезом. Шерсть пушистая, но не волнистая, подшерсток густой. На шее — «воротник». Уши небольшие, острые, подвижные, морда длинная, острая, не прилобистая и не брылястая, прикус зубов ножницеобразный. Лапы сильные, прямые, пальцы в комке. Нередко попадаются собаки с лишними прибылыми пальцами на задних лапах — по три-четыре пальца на каждой лапе. Любители считают это признаком высоких охотничьих качеств лайки.
Конечно, такой, как я описал, русская лайка бывает очень редко — это идеальный тип. Обычно же у собаки чего-нибудь да не хватает. Особенно красивые собаки попадались раньше в глухих лесных деревнях. Помню, старый мой приятель, собаковод и охотник Пронин, предпринимал далекие путешествия, чтобы отыскать особенно красивых лаек. Приедет, полюбуется, повздыхает и — домой за много верст. Купить красавицу-собаку удавалось не всегда: хозяева крайне редко уступали своих любимиц. Если же выпадало такое счастье, Пронин и я были вне себя от радости. От приобретенных собак мы разводили потомство и получали превосходные особи. Помню одну такую пронинскую лайку. На собачьей выставке в Горьком возле нее всегда стояла толпа. Судья-кинолог из Ленинграда Мария Дмитриевна Менделеева — дочь великого русского ученого, крупнейший специалист по вопросам собаководства — долго любовалась пронинской лайкой и дала ей высокую оценку.
Каждому охотнику за свою жизнь приходится сменить несколько поколений собак. Использовать молодую лайку на охоте можно уже с шестимесячного возраста, но полноценной охотничьей собакой она становится только от трех лет.
К восьми годам приходит старость. У собаки слабеет зрение и слух. Долее всего сохраняется чутье. Фигура лайки к этому времени становится угловатой, шерсть тускнеет, в ней появляется седина.
Мои Зита и Волчок еще молодцы, сейчас они в расцвете сил. Помню, как прошлой осенью вышел я с ними на охоту за норкой, обитающей на берегах наших лесных речек. Норка превосходно плавает и ныряет. Она может долго держаться под берегом — прячется там в подводных корнях.
Я шел по берегу лесной речки и вдруг услышал лай Зиты. Собака учуяла норку и рыла лапами землю у прибрежной ольхи. Я подошел ближе. Но в эту минуту норка выскочила через запасный выход и бросилась в воду. Зита — за ней. Вскоре голова норки показалась посредине речки. Лайка устремилась ей наперерез. Норка устала и не ныряла больше. Зита схватила ее, вытащила на берег. Покрытая густым слоем жира, гладкая, блестящая, темно-коричневая шерсть мертвой уже норки была совсем сухой.
В тот день мне удалось добыть еще двух зверьков.
Прошел месяц, установилась зима и мы с Волчком и Зитой отправились в лес на любимую мою охоту — за белкой.
Углубились в чащу и вот уже слышится звонкий. отрывистый лай моих любимцев — белка обнаружена.
Подхожу к толстой ели, возле которой мечутся собаки, но как ни напрягаю зрение, не могу увидеть белку в густой хвое. Пришлось прибегнуть к испытанному способу «обстучать» дерево. Отыскав длинную, сухую жердь, я приставил нижний конец ее к подножью ели, затем отвел жердь в сторону и с силой ударил по дереву. Перепуганная белка сделала гигантский прыжок с вершины на землю, ловко увернулась от бросившихся к ней собак, взобралась на соседнюю сосну и стала быстро уходить вверх. Вскинув ружье, я не отрываясь следил за зверьком. Вот ее пушистый хвост развевается на самой верхушке. Я прицелился, выстрелил. Убитая белка медленно, точно пересчитывая ветки, стала падать вниз. Зита схватила ее. Я отобрал белку у лайки. Это был великолепный крупный самец. Отрезав лапки, я бросил их собакам.
Охота продолжалась. Я все дальше углублялся в лес. Собаки то и дело звонким лаем давали мне знать, что обнаружена новая добыча. Один только раз мне не повезло: подстреленная белка зацепилась за ветку и повисла. Пришлось вторично стрелять в нее — уже мертвую, чтобы сбить на землю.
Кажется, все это было совсем недавно, а прошел ведь почти целый год. Как быстро летит время…
…Из глубокой задумчивости меня вывел громкий лай Волчка и Зиты. Вскоре к ним присоединились непонятные звуки, похожие на крик лебедя.
Собачьи голоса доносились с берега Волги. Я подошел к реке. Возле зажженного бакена на освещенной им водной поверхности чернели четыре головы. Это были мои лайки, преследовавшие пару енотов, которых собаки выгнали из прибрежных зарослей. Спасаясь от лаек, еноты кинулись в воду и поплыли на середину реки. Догнав заднего енота, собаки стали хватать его за голову. Отчаянно защищаясь, енот кричал «лебединым» голосом.
Течением реки енотов и лаек сносило вниз, я бежал по берегу, сильно опасаясь за жизнь своих любимцев.
Вдруг еноты и лайки скрылись под водой. У меня замерло сердце — неужели утонут? Нет, вынырнули. Но вот плывущий впереди енот, нырнув, отбился-таки от лаек и, пристав к берегу, скрылся в тальнике. Судьба другого была решена: он совсем изнемог. Секунду спустя одна из лаек настигла его.
Я с трудом отнял у разгоряченного борьбой Волчка мертвого енота. Это был небольшой зверек с острой мордой, опушенной длинными темными «бакенбардами». Шерсть его еще не вылиняла и поэтому не представляла большой ценности.
Енотов давно завезли и расселили в наших краях. Они хорошо прижились на новом месте и дали уже несколько поколений.
Я положил добытого енота в сетку.
Было уже совсем темно. На чистом небе выступили высокие, по-осеннему яркие звезды. Со стороны Волги доносилось ее прохладное дыхание.
Я шел по берегу могучей, спящей реки. Вспомнилось прошедшее лето. Как обычно, свой очередной отпуск я провел в лесах. Вставал с рассветом и углублялся в дремучую чащу. Светлело небо, и в лесной глуши пробуждалась жизнь.
В лучах зари я различал на сырой земле глубокие следы лося, мелкую вязь заячьих лапок. Вдруг вверху раздался сухой стук — это труженик — дятел в красной тюбетейке уже проснулся и принялся за свою полезную работу. Вот за ближним стволом послышался тихий шорох. Я остановился. На темной разлапистой ели мелькнул серый, крапчатый рябчик. Увидел меня и, не слетая с ветки, вдруг исчез, словно надел на себя шапку-невидимку, — скрылся среди густых ветвей. Можно обойти вокруг ели, осмотреть ее, а птицы нет, как нет. Тут я стукнуй по стволу, и рябчик вдруг вспорхнул, унесся в лесную чащу.
…Берег ночной реки остался позади. Я приближался к окраине города.
— Зита, Волчок! Сюда!
Лайки вынырнули из темноты, послушно подошли ко мне. Я взял их на поводок. Наша вечерняя прогулка близилась к концу.
И. Усов
“Охота и охотничье хозяйство” №3 – 1958