Мои лайки.

Стоял ясный и холодный ноябрьский вечер. Вернувшись с завода, я спустил с цепи сво­их лаек — Волчка и Зиту и, взяв их на поводок, отправился на берег Волги. Засидевшиеся, на це­пи собаки прыгали и рвались вперед — им хоте лось побегать на воле. Но я по опыту знал — только отпусти собак и не оберешься неприятно­стей. Промысловые лайки, повинуясь охотничье­му инстинкту, сейчас же кинутся преследовать все живое и тогда несдобровать встречным ку­рам, уткам, гусям, козам.

Но вот последние домики городской окраины остались позади. Передо мной расстилалась без­брежная ширь волжских пойменных лугов. Кое- где, отражая гаснущий закат, светлели небольшие озера, поросшие с берега густым тальником.
— Пора! Я нагнулся и спустил лаек с повод­ка. Волчок и Зита кинулись к озеру. Собак раз­дражал запах водяных крыс, обитавших у берега. Вот Зита нашла нору, стала быстро-быстро рыть землю. Через минуту она остановилась. Потрево­женная крыса выскочила из соседней норы, прыгнула в озеро. Зита бросилась за ней.
Я подошел к берегу. На светлой водной глади быстро двигалась черная головка крысы. Зита, наполовину высунувшись из воды, нагоняла ее, но тут крыса вдруг нырнула, спустя несколько секунд головка ее показалась уже посредине озе­ра. Зита повернула назад, выбравшись на берег отряхнулась, стала обиженно лаять.
По-осеннему быстро темнело. Волга тускло мерцала, отражая гаснущий закат. Над ее широ­кой гладью зажглись бакены, указывая путь ноч­ным судам. Вот вдали показался пассажирский теплоход, сверкающий огнями. Он медленно плыл вверх по течению. С палубы в вечерней тишине слышались звуки музыки: по радио передавали танец маленьких лебедей Чайковского.
Чудесная русская музыка удивительно гармо­нировала с погожим осенним вечером, с могучей, по-ночному уже темной Волгой, с тихо мерцающи­ми вдали огоньками моего родного города Горько­го, где я родился и вырос, возмужал и состарил­ся, дожив до семидесяти лет, где вот уже полвека работаю на судостроительном заводе, давно став­шим мне вторым домом.
С раннего детства всей душой привязался я к ружью, к охоте, охотничьим собакам. Страсть эта у нас, видно, семейная, родовая. Горьковский — бывший Нижегородский — край испокон веков был краем лесным, охотничьим. Большую часть его занимали леса, изобиловавшие пушным зве­рем и птицей.
Всю осень и зиму бродили охотники по лесам, добывая белку, куницу, норку, хорька, горностая. Неизменным помощником охотника была собака.
Разводили их во множестве. В отдельных дерев­нях содержали по три десятка, по полусотне собак. Разведение было родственное: скрещивали, как правило, близких по крови особей, не считаясь с угрозой вырождения, руководствовались одним правилом — от красивых родителей — красивое потомство.
Молодежь часто спрашивает меня: «Когда вы, Иван Александрович, впервые стали охотиться?» Я откровенно признаюсь — не помню: кажется, что я всегда умел стрелять из ружья, натаскивать собак, бродить за дичью по лесам и болотам. .
Охотничьи лайки — моя многолетняя страсть. За долгие годы мне удалось вывести неплохую, породу русских лаек. Какие у нее отличительные особенности?
Русская промысловая лайка внешность похо­дит на волка и окраска у нее волчья — серая, сплошная: характер суровый, звериный. Лайка пропорционально сложена, хвост пушистый, свер­нут в полное кольцо, без подвесов, глаза темные, с косым разрезом. Шерсть пушистая, но не вол­нистая, подшерсток густой. На шее — «ворот­ник». Уши небольшие, острые, подвижные, морда длинная, острая, не прилобистая и не брылястая, прикус зубов ножницеобразный. Лапы сильные, прямые, пальцы в комке. Нередко попадаются со­баки с лишними прибылыми пальцами на задних лапах — по три-четыре пальца на каждой лапе. Любители считают это признаком высоких охот­ничьих качеств лайки.
Конечно, такой, как я описал, русская лайка бывает очень редко — это идеальный тип. Обычно же у соба­ки чего-нибудь да не хва­тает. Особенно красивые со­баки попадались раньше в глухих лесных деревнях. Помню, старый мой прия­тель, собаковод и охотник Пронин, предпринимал дале­кие путешествия, чтобы оты­скать особенно красивых лаек. Приедет, полюбуется, повздыхает и — домой за много верст. Купить краса­вицу-собаку удавалось не всегда: хозяева крайне редко уступали своих любимиц. Ес­ли же выпадало такое счастье, Пронин и я были вне себя от радости. От приобретен­ных собак мы разводили по­томство и получали превос­ходные особи. Помню одну такую пронинскую лайку. На собачьей выставке в Горьком возле нее всегда стояла толпа. Судья-кинолог из Ленинграда Мария Дмитриевна Менделеева — дочь великого русского ученого, крупнейший специалист по вопросам собаководства — долго любовалась пронинской лайкой и дала ей высо­кую оценку.
Каждому охотнику за свою жизнь приходится сменить несколько поколений собак. Использовать молодую лайку на охоте можно уже с шестиме­сячного возраста, но полноценной охотничьей со­бакой она становится только от трех лет.
К восьми годам приходит старость. У собаки слабеет зрение и слух. Долее всего сохраняется чутье. Фигура лайки к этому времени становится угловатой, шерсть тускнеет, в ней появляется се­дина.
Мои Зита и Волчок еще молодцы, сейчас они в расцвете сил. Помню, как прошлой осенью вы­шел я с ними на охоту за норкой, обитающей на берегах наших лесных речек. Норка превосходно плавает и ныряет. Она может долго держаться под берегом — прячется там в подводных корнях.
Я шел по берегу лесной речки и вдруг услы­шал лай Зиты. Собака учуяла норку и рыла ла­пами землю у прибрежной ольхи. Я подошел ближе. Но в эту минуту норка выскочила через запасный выход и бросилась в воду. Зита — за ней. Вскоре голова норки показалась посредине речки. Лайка устремилась ей наперерез. Норка устала и не ныряла больше. Зита схватила ее, вытащила на берег. Покрытая густым слоем жи­ра, гладкая, блестящая, темно-коричневая шерсть мертвой уже норки была совсем сухой.
В тот день мне удалось добыть еще двух зверьков.
Прошел месяц, установилась зима и мы с Волчком и Зитой отправились в лес на любимую мою охоту — за белкой.
Углубились в чащу и вот уже слышится звон­кий. отрывистый лай моих любимцев — белка об­наружена.
Подхожу к толстой ели, возле которой мечут­ся собаки, но как ни напрягаю зрение, не могу увидеть белку в густой хвое. Пришлось прибег­нуть к испытанному способу «обстучать» дерево. Отыскав длинную, сухую жердь, я приставил ниж­ний конец ее к подножью ели, затем отвел жердь в сторону и с силой ударил по дереву. Перепуган­ная белка сделала гигантский прыжок с вершины на землю, ловко увернулась от бросившихся к ней собак, взобралась на соседнюю сосну и ста­ла быстро уходить вверх. Вскинув ружье, я не отрываясь следил за зверьком. Вот ее пушистый хвост развевается на самой верхушке. Я прице­лился, выстрелил. Убитая белка медленно, точно пересчитывая ветки, стала падать вниз. Зита схва­тила ее. Я отобрал белку у лайки. Это был вели­колепный крупный самец. Отрезав лапки, я бро­сил их собакам.
Охота продолжалась. Я все дальше углублялся в лес. Собаки то и дело звонким лаем давали мне знать, что обнаружена новая добыча. Один только раз мне не повезло: подстреленная белка зацепилась за ветку и повисла. Пришлось вторич­но стрелять в нее — уже мертвую, чтобы сбить на землю.
Кажется, все это было совсем недавно, а про­шел ведь почти целый год. Как быстро летит время…
…Из глубокой задумчивости меня вывел гром­кий лай Волчка и Зиты. Вскоре к ним присоеди­нились непонятные звуки, похожие на крик ле­бедя.
Собачьи голоса доносились с берега Волги. Я подошел к реке. Возле зажженного бакена на ос­вещенной им водной поверхности чернели четыре головы. Это были мои лайки, преследовавшие па­ру енотов, которых собаки выгнали из прибреж­ных зарослей. Спасаясь от лаек, еноты кинулись в воду и поплыли на середину реки. Догнав зад­него енота, собаки стали хватать его за голову. Отчаянно защищаясь, енот кричал «лебединым» голосом.

Течением реки енотов и лаек сносило вниз, я бежал по берегу, сильно опасаясь за жизнь своих любимцев.
Вдруг еноты и лайки скрылись под водой. У меня замерло сердце — неужели утонут? Нет, вынырнули. Но вот плывущий впереди енот, ныр­нув, отбился-таки от лаек и, пристав к берегу, скрылся в тальнике. Судьба другого была реше­на: он совсем изнемог. Секунду спустя одна из лаек настигла его.
Я с трудом отнял у разгоряченного борьбой Волчка мертвого енота. Это был небольшой зве­рек с острой мордой, опушенной длинными тем­ными «бакенбардами». Шерсть его еще не вы­линяла и поэтому не представляла большой цен­ности.
Енотов давно завезли и расселили в наших краях. Они хорошо прижились на новом месте и дали уже несколько поколений.
Я положил добытого енота в сетку.
Было уже совсем темно. На чистом небе вы­ступили высокие, по-осеннему яркие звезды. Со стороны Волги доносилось ее прохладное ды­хание.
Я шел по берегу могучей, спящей реки. Вспом­нилось прошедшее лето. Как обычно, свой очеред­ной отпуск я провел в лесах. Вставал с рассве­том и углублялся в дремучую чащу. Светлело не­бо, и в лесной глуши пробуждалась жизнь.
В лучах зари я различал на сырой земле глу­бокие следы лося, мелкую вязь заячьих лапок. Вдруг вверху раздался сухой стук — это труже­ник — дятел в красной тюбетейке уже проснулся и принялся за свою полезную работу. Вот за ближним стволом послышался тихий шорох. Я остановился. На темной разлапистой ели мельк­нул серый, крапчатый рябчик. Увидел меня и, не слетая с ветки, вдруг исчез, словно надел на себя шапку-невидимку, — скрылся среди густых ветвей. Можно обойти вокруг ели, осмотреть ее, а птицы нет, как нет. Тут я стукнуй по стволу, и рябчик вдруг вспорхнул, унесся в лесную чащу.
…Берег ночной реки остался позади. Я прибли­жался к окраине города.
— Зита, Волчок! Сюда!
Лайки вынырнули из темноты, послушно подо­шли ко мне. Я взял их на поводок. Наша вечер­няя прогулка близилась к концу.

И. Усов
“Охота и охотничье хозяйство” №3 – 1958

Назад к содержанию.