Под термином «восточносибирские лайки» я понимаю совокупность разнотипных по экстерьеру и окрасу собак, обитающих на огромных просторах Восточной Сибири и Дальнего Востока. Причем разнородность этих собак бывает настолько существенна, что дает повод ряду кинологов считать восточносибирских лаек не единой породой, а квалифицировать их лишь как породную группу. Сюда же я условно отношу и различного рода лайкоподобных собак. Общим же для всех этих представителей шумного собачьего племени является то, что они помогают охотникам в добыче пушнины и мяса диких животных.
Говоря о восточносибирских лайках, я прежде всего имею в виду не городских их представителей, выросших на асфальте, а собак промысловых районов, которых не держат в квартирах или вольерах. Формирование этих лаек происходит естественным путем. Мои «герои» свободно, без пригляда, бегают по таежным поселкам, вяжутся когда и как им вздумается, подвергаются жестокому отбору, неприхотливы к содержанию, питаются черт-те чем, так как хозяева их зачастую и не кормят, отпуская на вольные хлеба и вспоминая своих питомцев лишь перед промыслом. В лучшем случае их держат на привязи и выдают ежедневную пайку.
В группу восточносибирских лаек я включаю также ездовых и оленегонных собак. Не являясь кинологом, я не ставлю перед собой цели разобраться в тонкостях профессиональной классификации, а по-дилетантски отношу к восточносибирским лайкам всех представителей собачьего племени, охотящихся, возящих и пасущих, с которыми свела меня судьба за долгие годы моих охотоведческих скитаний по Восточной Сибири и Дальнему Востоку.
ОХОТНИЧЬИ ЛАЙКИ
ПИРАТ, АКАЛА, САЯН
Впервые я встретился с восточносибирскими лайками в Тофаларии — небольшой стране, расположенной в Восточных Саянах, куда приехал на большую преддипломную практику после четвертого курса института. Населяют эту страну тофы — немногочисленный народ, одним из главных занятий которого является охотничий промысел. Объектами же его служат прежде все-го соболи и белки. Причем основной способ добычи этих зверьков — отстрел ружьем с помощью собаки. Так что в тайгу тофы без собак не ходят. Каждый промысловик держит по одной, две лайки.
Наша охотничья экспедиция, в которую мы отправились из столицы Тофаларии — Алыгджера во второй половине октября, состояла, помимо меня, из проводника Володи и его матери. У каждого из нас было по собаке: у проводника — средневозрастной опытный кобель Пират, у нашей дамы — старая сука Акала (Белая), мне дали на период поездки молодого, первопольного кобелька Саяна. Рассматривая теперь сохранившуюся у меня фотографию Саяна, я прихожу к выводу, что он был типичным представителем восточносибирских лаек: среднего роста, квадратного формата, с невысоко поставленными среднего размера ушами, загнутым кольцом хвостом, пышным шерстным покровом темного окраса на спине и бокам, белым пятном на груди и морде. Это описание близко к таковому собак заводского разведения. По-видимому, изолированное положение Тофаларии, куда можно попасть лишь самолетом, почти исключало контакты здешних лаек с собаками иных пород и сохранило их в чистоте.
Из всей нашей собачьей троицы соболятником был лишь Пират. С его помощью Володя добыл свыше десятка этих зверьков. Навыки соболевания были и у Акалы, но она уже в те годы была слишком стара для такой активной охоты. Не работал по соболю и Саян. Известно, что молодые лайки редко когда сразу принимаются искать соболей. В эту поездку со мной Саян сдавал свой первый в жизни экзамен на соболятника. Пока он его не выдержал, и оттого его дальнейшая судьба была под вопросом.
Искали и облаивали белок все три наши собаки. Причем Саян делал это не хуже других. В ту поездку я с его помощью добыл около сотни белок. Но был у него недостаток — упавшего зверька он хватал зубами, отчего дефектировал шкуру. К тому же пытался и убегать с добычей. Я ранее описал случай («РОГ» №18, 2001), когда Саян схватил сбитого мною рябчика и побежал с ним к нашему табору. Еще раньше собаки отправился туда же и мой ездовой олень, которого до этого я вел в поводу. Так мы и бежали по тайге один за другим: олень с моей охотничьей курткой на спине, Саян с рябчиком в зубах и замыкал этот марафон я с ружьем в руке. В такой последовательности и финишировали у юрты. Лишь тут я не без труда смог отобрать рябчика у собаки.
Отчет перед охотником, который дал нам Саяна на эту поездку для проверки его рабочих качеств в тайге, должен был дать мой проводник, поскольку мне нужно было уезжать, а владелец кобеля из тайги еще не вернулся. Как проводник оценит рабочие качества собаки? От этого зависела жизнь Саяна. При этом надо иметь в виду, что основным достоинством лайки считалось ее умение находить соболя. Смягчающим обстоятельством для Саяна мог быть только возраст, но учтет ли его владелец? Промысловики не сентиментальны и от не оправдавшего их надежд пса избавляются решительно и без сожаления, Какая участь ждала Саяна — я не знаю. Меня удовлетворяла работа Саяна, так как промысел соболя был тогда за пределами моих мечтаний. И я, нелукавя, хвалил пса. Но ведь и проводник, и хозяин кобеля будут оценивать его, исходя из своих представлений о профессиональных качествах. Жаль, если они их не удовлетворят…
МУХТАР
Несколько лет мне привелось проводить полевые работы в Сидатунских кедрачах на Среднем Сихотэ-Алине, Жили мы со студентом-практикантом Сергеем Чукальским в охотничьей избушке у подножия сопки. Со мной, кроме того, была русско-европейская лайка Карат, которую я привез из Кирова. Нашим соседом по участку был штатный охотник Красноармейского коопзверопромхоза Приморского края Николай Михайленко, который держал восточносибирскую лайку по кличке Мухтар. Это был крупный, явно не чистопородный пес — кончики ушей, у него свисали. Наши собаки дрались между собой, и нам с Николаем приходилось разнимать их за хвосты.
Бывая на выставках охотничьих собак, да и в повседневной жизни мне часто приходилось слышать хвалебные отзывы городских владельцев собак разных пород о своих питомцах. Промысловики никогда своих собак не хвалят. И причина здесь одна — в человеческой зависти. Я ни разу не слышал, чтобы Николай хвалил Мухтара. Хотя поводов для этого было хоть отбавляй — пес прекрасно работал по копытным. Больше того, когда Николаю стало ясно, что я знаю достоинства Мухтара, он попросил меня никому об этом не говорить, «Почему? — поинтересовался я. — «Отравят! коротко резюмировал Николай».
Прошло трое суток со дня нашего приезда на стационар. Как-то днем, когда мы с Сергеем занимались хозяйственными делами, неподалеку в кедрачах раздался карабинный выстрел. А вскоре к нам подошел Николай. «Кабанятины не хотите?» — спросил он. Мы утвердительно закивали головами. «Тогда пошли со мной, тут неподалеку от вас чушка лежит», — позвал он По дороге я спросил его, как удалось добыть свинью. «Мухтар прихватил и облаял. Мое дело было простое — подойти и застрелить».
Я провел на этом стационаре не один полевой сезон, но не было случая, чтоб мой пес облаял кого-то из копытных. У них с Мухтаром была разная специализация. Карат был бельчатником, Мухтар такой мелочевкой не занимался. В кедровьх лесах Сихотэ-Алиня, особенно в годы высокой численности белки, собака-бельчатница вообще не нужна. Больше того, она даже мешает. Действительно, для чего нужна собака, если охотник, тихо передвигаясь по кедрачам, может держать в поле зрения одновременно нескольких зверьков. Ему проще подойти к ним и застрелить на нижних ветках деревьев, минимально дефектируя шкурку А от облаивающей ее собаки белка забирается в верхнюю часть крены дерева, где добыть ее становится сложнее. Да и соседние зверьки при этом прячутся, что тоже не во благо. Другое дело в годы с низкой численностью грызуна, когда обнаружить его сложно. Тогда действительно помощь лайки бывает ощутима.
Промысловым охотникам в зоне кедрово-широколиственных лесов нужны собаки, работающие то копытным. Именно таким и был Мухтар. Его охотничьими объектами служили лось, изюбр, кабан. Ну и попутно — медведь. Я не слышал, чтобы Николай с Мухтаром специально охотились на этого хищника. Но при непреднамеренных встречах пес помогал своему хозяину добыть косолапого. Об одном таком случае я упоминал в рассказе «Шатун» («РОГ» №6, 2000) Тогда это было больше, чем помощь, тогда Мухтар спас своего хозяина от крупного голодного бурого медведя.
Попутно хочу напомнить читателям о реакции в той трагической ситуации наших собак на медведя. Мухтар делал хватки по живому зверю, когда тот напал на Николая, и равнодушно обнюхивал убитого. Карат ближе десяти метров к убитому медведю не подошел, как я ни старался его подвести на поводке. А когда отцепил доводок, то вообще убежал и стал издали лаять. Мухтару Николай был обязан жизнью!
Нам нужно было провести обследование старых гарей. Чтобы избежать, драки собак, мы с Сергеем пошли отдельно от Николая, договорившись встретиться в определенной тоже. Пройдя уже довольно .большое расстояние, услышали далёкий собачий лай. Карат был рядом, следовательно, лаял Мухтар. Подождали, прислушиваясь к возможному выстрелу Николая, но его не последовало. Тогда пошли на голос собаки. Лай раздавался из припойменного ельника. Он был редкий и не азартный. Мы с Сергеем разошлись, чтобы подойти к месту возможной охоты с двух .разных сторон. Я первым увидел Мухтара. Собака бежала в мою сторону, а за ней шел лось. Пройдя несколько шагов, зверь остановился. Тогда пес повернул к нему и залаял. Лось, пригнув голову, пошел на него. Собака стала отступать, постепенно и, видимо, сознательно приближаясь ко мне. Она как бы наводила зверя на охотника. Стоя за елкой, я с восхищением наблюдал за ее работой. Лось продолжал идти в мою сторону, не чувствуя опасности. Когда до него оставалось метров тридцать, я выстрелил ему в грудь. Он? рухнул как подкошенный. Мухтар сразу подбежал к упавшему животному и стал рвать его шерсть. Карат остался в стороне. А вскоре подошел и Николай. Позже в тот день мы добыли еще двух лосей.
Недели две спустя после этого случая мы шли с Николаем поймой большого ключа. Вдруг он остановился и спросил: «Ты ничего не замечаешь?» Я огляделся и увидел остатки костра. «А изюбря не видишь?» — опять спросил мой спутник. Я более внимательно посмотрел вокруг, но ничего похожего на изюбря не заметил. «А ведь ты от него находишься в десяти шагах, — засмеялся Николай, — взгляни на снежный бугор. Под ним и лежит зверь». — «Как же ты его добыл», — поинтересовался я. «Видишь отвесную скалу напротив? Мухтар загнал изюбря на нее, и мне оставалось только дострелить. Элементарно»!
Я добросовестно выполнил свое обещание Николаю и о Мухтаре никому ничего не говорил. Но шила в мешке не утаишь, и молва о хорошей работе пса, по-видимому, докатилась до поселка, где жили мои герои. Увы, опасения Николая оказались пророческими. Я встретился с ним года через два после описанных событий и узнал, что Мухтара нет в живых. Его действительно отравили! Кто это сделал, Николай догадывался, но доказать что-либо было невозможно. Николай пригласил меня к себе домой, и мы вместе помянули Мухтара.
ПАЛЬМА
В предыдущем очерке я упоминал, что на Дальнем Востоке промысловики ценили прежде всего, собак, работающих по копытным. Соболей же в тех краях ловили капканами. А вот в Восточной Сибири, и в частности Иркутской области, капканы на соболей охотники применяли лишь во второй половине зимы с установлением глубокоснежья. С осени же по — .чернотропу и маладаежью промысел соболи велся исключительно ружьями с помощью собак.
На полевых работах в Иркутской области я был всего один сезон. Бригада промысловиков, к которой я примкнул на этот период, состояла из четырех человек, в том числе студента-практиканта из ИСХИ. Он и был владельцем крупной восточносибирской лайки Пальмы. Она меня поразила еще по дороге на промысловый участок, когда вслед за подранком — крякашом переплыла огромное озеро, проявив тем самым прекрасные качества ретривера. Но главное ее достоинство было, конечно, не в этом, Пальма прекрасно работала по соболям. Бывали дни, когда студент с ее помощью добывал до трех зверьков. Впрочем, хорошо работали по соболю собаки и других членов бригады. Это им позволило в короткий срок исчерпать выданный, лимит на отстрел соболей и вернуться домой.
А вот за облайку белок и глухарей собак наказывали. Дело в том, что собаки хоят очень широко, а идти далеко, да еще вверх по крутяку, ради белки никому не хотелось. Добычей белок в бригаде занимался один специально выделенный пожилой охотник, который обслуживал плашниковый путик.
ЯНА
Яну привез из Забайкалья мой товарищ, когда, еще работал в Якутии, и подарил мне. Вообще-то у нее была кличка Ченча. Но она мне тогда почему-то не приглянулась, и я назвал собаку Яной в честь реки, на которой приходилось неоднократно бывать. Охотиться с ней в Якутии мне было некогда, и при первой же возможности я отвез собаку родителям в Подмосковье. Там ей в очередной раз переиначили кличку, назвав Янкой. Собачка была низкорослой, растянутой и своими статями очень напоминала лисицу. Кстати, дворовые ребятишки ее лисичкой и звали. Это была ее уже четвертая кличка. Хотя уж если считать Яну лисичкой, то по крайней мере черно-бурой — она была темного окраса. Яна была любимицей всех наших соседских детей. Когда ее выводили на прогулку, то за право водить собаку на поводке между детьми разгоралась целая война.
Вначале Янка жила в сарае, и там ей пришлось пережить два стихийных бедствия — наводнение и пожар. Сараев было много, и они находились рядом с болотом, через которое протекал ручей. Однажды весною, когда выл сильный разлив, сараи подтопило. И собаке какое-то время пришлось находиться в воде. Второе бедствие случилось из-за того, что городские власти считали: сараи портят вид, и их кто-то поджег. Янку тогда успели спасти, прежде чем огонь добрался до ее убежища. Но представляю, какой ужас она пережила! После этого трагического события Янка сменила жилье — она стала жить в квартире. В коридоре у нее была подстилка, где она большую часть времени и проводила. На лето родители обычно уезжали на дачу в город Покров Владимирской области. Там жизнь Янки становилась более комфортной — у нее была будка и вольера.
В то время я работал на севере и дома у родителей появлялся раз в два года. Янка всегда радостно встречала меня. Поскольку все мои отпуска приходились на лето, то на охоту я с ней не ходил, за исключением одного года, когда задержался до середины сентября. Тогда я с Янкой и двое моих приятелей как-то отправились на охоту за боровой дичью. Охотничья судьба привела нас на околицу какой-то деревни. Там безмятежно ходили куры. «Чем не дичь?» — наверное, подумала Янка и, схватив курицу, отправилась с ней в ближайшие кусты. Не взяв трофей, мы постыдно бежали. А после ругали Янку, одновременно подшучивая, мол, могла бы курицу и в руки отдать! Больше я с ней на охоту не ходил. А отец, любивший белкованье, неоднократно хаживал с Янкой по окрестным лесам и почти всегда возвращался с добычей — по белке собака работала неплохо.
Янка прожила у родителей двенадцать лет и однажды без видимых причин скончалась. Она сползла со своей подстилки, добралась до порога открытой в комнату двери, где силы ее и оставили. Утром ее нашли здесь уже закоченевшей. Родители до конца своих дней не могли без слез вспоминать гибель Янки.
ЕЗДОВЫЕ ЛАЙКИ
КАПИТАН, ЦЫГАНКА, БОБКА
С ездовыми лайками мне впервые пришлось столкнуться на Таймыре. Случилось это весной, в конце мая, когда мы, трое сотрудников комплексной земэкспедиции, собрались поохотиться на гусей в Червинской лайде. Местность с таким названием находилась в пойме Енисея в десятке километров выше по реке от поселка Потапово, где тогда располагалась наша база. Один из местных жителей, с которым у нас сложились дружеские отношения, был заядлым охотником. Каждую весну он стрелял гусей, но в тот год что-то занемог, и поездка на охоту у него срывалась. Узнав, что мы собираемся пострелять гусей, он безвозмездно «подарил» нам свое охотничье место, дал гусиные профиля, нарту и тройку собак. Так Капитан, Цыганка и Бобка на время охоты стали нашими верными помощниками. Мы запрягли их в нарту, загрузили ее ружьями, профилями, боеприпасами, продовольствием, спальными мешками, лыжами и отправились в путь. Было время белых ночей. У меня есть фотоснимок нашей группы, сделанный в три часа «ночи» обычной фотопленкой, и все на нем четко видно.
Задачей собак было лишь везти груз, мы же шли пешком — один впереди, ведя упряжку на поводке за собой, а двое других толкали нарту сзади. Передовиками грудь в грудь шли Капитан и Цыганка, замыкал шествие Бобка. Так мы добрались до избушки, расположенной на коренном берегу Енисея, где оставили собак под присмотром одного из нашей троицы. Сам я вместе с другим охотоведом, Рэмом Зэриповым, отправился в пойму делать скрадки. Там же мы и остались на ночевку. Она едва не оказалась для нас последней. Резкий подъем Енисея внезапно затопил пойму, мы оказались отрезанными от коренного берега почти километровой полосой талой воды. Охота эта чудом не закончилась трагически. К счастью, собаки, привязанные на коренном берегу, не пострадали, и мы с этой упряжкой через три дня вернулись на базу. А вот перед нашим благодетелем пришлось каяться — гусиные профиля мы утопили. Они пали жертвой разбушевавшегося Енисея.
Другие ездовые лайки. Позже в Якутии мне несколько раз приходилось ездить на собачьих упряжках в низовьях Колымы уже в качестве пассажира. Дело было весной, снег налипал на полозья нарт, и лайки выбива-лись из сил. В таких случаях делалась остановка, каюр опрокидывал нарту, счищал снег с полозьев, затем поливал их водой, которую специально возил с собой в бутылке за пазухой. Мы ждали какое-то время, чтобы вода замерзла, образуя ледяную корку, потом ехали дальше. В процессе езды это импровизированное покрытие стиралось, и тогда все повторялось сначала.
А однажды мне представился случай познакомиться с бытом ездовых лаек в нерабочий для них период. Я приехал в один из поселков, расположенный в низовьях Лены в конце июня, когда собаки, как транспортные животные, из-за распутицы уже не пользовались и свободно слонялись по поселку. Помню, как я поразился тогда их обилию, равно как и другому обстоятельству, которое как нельзя лучше характеризовало «заботу» о них владельцев Сказанное ниже может покоробить субтильных читателей, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Речь пойдет о поселковых туалетах. Все они были сделаны в стороне от жилых домов, на задворках, и не загорожены снизу, так что собаки под ними могли свободно перемещаться. И представьте себе — все эти кабинеты человеческого уединения были идеально чисты, поскольку собаки, выполняя санитарные функции капрофагов, утилизировали все отходы. Такое, надо полагать, бывает не от хорошей жизни.
Я поинтересовался у охотников, кормят ли они своих питомцев. И понял, что в межсезонье это бывает лишь от случая к случаю. В основном же собаки живут за счет подножного корма, добывая в окрестностях поселка леммингов и разоряя клади, главным образом гусей. Причем, серьезную конкуренцию в последнем им составляют люди. Когда же в разговоре с одним из охотников я начал пенять ему на это, он с жаром стал доказывать необходимость сбора гусиных яиц, чтобы кормить ими детей. «Вы же в городе имеете возможность покупать яйца, где возьмем их мы?!» — отпарировал мой оппонент. Что я мог ему возразить?
Впрочем, урон гусиной популяции этим не ограничивался, он этим лишь продолжался. Очень много гусей добывается в этих краях во время весенней охоты. Мне называли цифры отстрела птиц, которые я не рискую повторить, боясь ошибиться. Во всяком случае, за счет отстрела весной гусей местное население создает запасы птичьего мяса порой до следующего сезона охоты. Как-то уже поздней осенью, будучи проездом в низовьях реки Алазеи, мне довелось заноче-вать на расположенной там метеостанции, где меня угощали гусятиной весеннего отстрела! Благо в условиях вечной мерзлоты проблем с хранением мяса не существует.
В зимнее время ездовых лаек применяют при промысле песца, объезжая на упряжках самоловы, поставленные на значительных расстояниях друг от друга. В этот период собак, конечно, кормят, для чего используют заготовленную еще с лета рыбу.
ПАСТУШЬИ ЛАЙКИ
ЛЯПТА
Таймырские ненцы собак для транспортных нужд не применяют. Для этой цели им служат северные олени. Но лайки были их постоянными спутниками жизни и использовались как пастушьи при выпасе оленей. Мне приходилось наблюдать работу этих собак, и я всегда восхищался ею. Но близко познакомиться довелось лишь с одной из этих удивительных собак.
В первое же лето пребывания на Таймыре мне пришлось заняться учетом нор песца. Выехали мы на оленьей упряжке во второй половине июля вдвоем с проводником, старым ненцем Алексеем из небольшого поселка Воронцово, расположенного на правом берегу в низовьях Енисея. Третьим нашим спутником была оленегонная, лайка по кличке Ляпта. Была она невысокого роста, квадратного формата, с заостренными кверху и широкими у основания ушами, белого окраса, легкая и подвижная. Специализация ее в данной поездке не требовалась, и она находилась у нас на положении туриста. Впрочем, однажды ей все же пришлось продемонстрировать свое умение. Случилось это; в бассейне реки Моховая, когда мы встретили кочующего по тундре охотника, тоже немца из Воронцово — Вэнго Пудано. Семья его состояла из шести человек: его самого, жены и четырех детей дошкольного возраста. Ну и, конечно, было несколько собак. Примерно с неделю мы жили вместе. Готовила нам жена Вэнго, которая была старше и на голову выше своего мужа. Всякий раз после еды женщина выставляла тарелки за дверь, где на них тотчас набрасывались собаки и все тщательно с них слизывали. После чего посуда только протиралась видавшим виды полотенцем. Кстати, эту рационализацию ненцев я впоследствии иногда применял в своем городском быту, благо у нас всегда жили собаки. Правда, при этом в отработанную ненцами технологию приходилось вносить некоторые изменения: тарелки после собаки тщательно промывались водой, ну и главное, чтобы все это не видела жена!
Так случилось, что нашей оленегонной лайке Ляпте пришлось неожиданно поработать и по специальности. Однажды, когда мой проводник, встретив дикого оленя, подранил его, попав по животу, я вызвался дострелить зверя и пошел за ним. Олень периодически ложился, я подкрадывался, стрелял, мазал, не приноровясь к незнакомому карабину; олень поднимался и шел дальше, ложился опять, и все повторялось до тех пор, пока у меня не остался последний патрон из пяти взятых. Олень в очередной раз лег внизу в ложбине. Я сверху видел его спину и, лежа, приноравливался дострелить.
Шум за спиной заставил меня обернуться. Метрах в тридцати стояло десятка полтора северных оленей и, казалось, звери с любопытством рассматривали меня. Потом начали приближаться. Мне стало не по себе. Что за странные олени? В стволе был последний патрон, однако стрелять по ним не рискнул. Что-то тогда благоразумно удержало меня. Вместе этого я крикнул. Олени отбежали на несколько шагов и опять встали. Я направился прямо к ним, надеясь напугать. Они отошли, пропуская меня, затем двинулись следом. Я шел, постоянно оглядываясь и ничего не понимая в этой ситуации. Олени, проводив меня с километр, отстали. Вернувшись к табору, я рассказал о странной встрече Алексею и Вэнго. Они тотчас снарядили нарту, взяли с собой Ляпту и уехали в указанном мною направлении. А вскоре с помощью собаки пригнали моих таинственных незнакомцев. Это оказались домашние олени, отбившиеся от стада.
Были с моей стороны попытки приобщать Ляпту и к несвойственным ей функциям. Дело в том, что в порядке личной инициативы или, как сейчас бы сказали, «хобби» я решил заняться в Таймырской тундре кольцеванием гусей. Известно, что в период линьки маховые перья у гусей выпадают одновременно, и они на месяц-полтора теряют способность к полету. Этот период длится с середины июля до второй половины августа, т.е. до момента, пока не отрастут новые перья крыла. В это время гусей и можно поймать, уловив момент, когда они поки-нут водоем» и отправятся в тундру кормиться.
Но с первых же попыток отлова вышедших на кормежку гусей я убедился, что эти птицы умеют прекрасно маскироваться. Например, покинет озеро табунок штук двадцать-тридцать, а найдешь в тундре от силы одного-двух. Остальные как растворяются в низкорослой тундряной растительности, где, казалось бы, и спрятаться-то негде!
Вот тогда-то и возникла мысль подключить к поиску затаившихся птиц Ляпту. И эффективность поиска сразу резко возросла — Ляпта стала шустро выковыривать гусей, но… Но иногда, ее пыл бывал чрезмерен, и она повреждала птицам крылья. А это сводило на нет всю идею кольцевания. Поэтому пришлось, к сожалению, от ее услуг отказаться. И она как начала, так и закончила наш экспедиционный поход — туристом.
Хотя еще одну попытку использовать ее, теперь уже в качестве ретривера, я как-то предпринял. Однажды я убил на озере длинного гуся. Стрелял по нему из мелкокалиберной винтовки с утилитарной целью использовать на питание. Пуля настигла птицу где-то метрах в ста от берега. Лодки у меня не было. Вода в тундре даже летом холодна. Плыть самому не.хотелось, и тогда я стал посылать Ляпту. Но сколько бы я и чего в воду не кидал, собака так за гусем и не поплыла. Однако бросить добычу было жалко, и мне пришлось лезть в воду самому. Ощущения, скажу вам, не из приятных, но зато авторитет у своих спутни-ков я укрепил. Ненцы вообще не умеют плавать, поэтому любое купание для них бывает первым и последним. И понять их можно — тундра не черноморское побережье!
Таковы события моей скитальческой жизни, в той или иной степени связанные с восточносибирскими лайками. Каждая из них, какой бы отрезок жизни не пришлось с ней общаться, оставила в душе заметный след. И я благодарен судьбе, что она свела меня с ними.
Борис Михайловский
«Охотничьи собаки» №5 – 2002