Московские карело-финские лайки.

Очень давно, более пятидесяти лет тому назад, два выпускника биофака Московского университета были направлены на работу в Карелию, в Карело-финский филиал Академии наук СССР. Молодым специалистам сразу же поручили так называемую «народнохозяйственную» тему: промысловые звери и птицы Северо-Западной Карелии». Северо-западный район был совершенно не изучен зоологами, а Карело-финский филиал проводил комплексные исследования — геологические, ботанические, лесоводческие и зоологические вдоль западной границы с Финляндией. Позднее мы узнали, что вдоль этой границы планировалось проложить стратегическую военную дорогу и поэтому требовалось тщательное комплексное исследование всех природных ресурсов. Итак, началась теоретическая разработка темы, в результате которой мы поняли, что без полевого лаборанта в виде хорошо работающей лайки нам не обойтись. До этого мы охотились в основном в открытых угодьях с легавой собакой на лугово-болотную дичь, на уток и даже с гончими на зайцев. А вот с лайками — никогда. Поэтому, когда мы отправились в командировку в Москву для консультаций со специалистами и ознакомления с охотоведческой литературой, одна из задач была приобретение рабочей лайки, Карело-финский филиал для этого выделил деньги.
В Москве мы познакомились с охотниками-лайчатниками, пересмотрели много лаек, и западносибирских, и русско-европейских, но почему-то ни одна из них нас не устроила, не запала в душу, и пришлось вернуться в Петрозаводск без собаки.

И здесь, в охотничьем обществе, нам сообщили, что в поселке Соломенное, под городом, у лесника есть карело-финская лайка и у нее в скором времени ожидаются щенки. Мы записались на очередь и решили вырастить свою собаку. Но работающая лайка нам была настоятельно необходима именно в данном сезоне.
Пришло время, щенки родились, и мы первыми поехали выбирать себе. У собаки оказалось четыре довольно разношерстных щенка: один бело-рыжий, другой рыжий, но с большими белыми отметинами на груди, животе и лапах. Этих двух мы отмели сразу, так как уже успели познакомиться со стандартом на карело-финскую лайку, стандарт же требовал собак только рыжего окраса. Остались две сучки — одна бурая, вторая светло-светло-палевая. Не имея опыта, под уговоры, что светло-палевая потемнеет и станет рыжей, мы ее взяли. Впоследствии убедились, что совершили большую ошибку. Надо было брать бурую, так как самые породистые из породистых щенки карело-финских лаек рождаются не рыжими, а скорее, шоколадными, к месяцу становятся бурыми, как кунички, и только после трех месяцев постепенно приобретают свою истинную рыжую окраску. Тогда мы этого не знали.
Но дело не в этом щенке, а в его матери — Зорьке. Когда Зорька через какое-то время вошла в избу, я поняла совершенно отчетливо, что эта лайка как раз та, которую мы долго искали. Она была очень красива, маленькая светло-рыжая собака, но, как говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой», и поговорка эта, как мы увидим дальше, полностью относилась к Зорьке.
Зорька жила у хозяина так, как в то время жили все деревенские собаки, — на полной свободе. Но в отличие от других, ее пускали в избу. Круглый год она, как и другие деревенские собаки, была на самообеспечении: собирала по берегу озера мелкую рыбу, выброшенную рыбаками, питалась около скотного двора падалью или остатками от забоя скота, на помойках за избами. Иногда уходила в лес и там что-то добывала себе на пропитание. Когда же наступал сезон охоты, она ходила с хозяином в лес и с ним же возвращалась в деревню. Конечно, ни ошейника, ни поводка она никогда не видела.
Мы стали просить лесника продать нам эту лаечку, но он наотрез отказался. Мы предлагали хорошие деньги, но лесник сказал, что Зорька его кормилица. В тот год с ней он добыл 30 куниц и 14 белок (год был совсем не «беличий»). Забрав своего светленького щенка, мы уехали. Но через месяц из охотничьего общества пришло сообщение, что лесник продаст нам Зорьку, так как он строит дом и ему нужны деньги. Мы несказанно обрадовались, назначили день своего приезда и просили, чтобы не проехать впустую, заранее привязать собаку. Тогда доехать до поселка было далеко не просто из-за нерегулярного транспорта. Когда мы, снарядившись хорошим ошейником и крепким поводком, приехали, собаки дома не было. Мы испугались, а вдруг она ушла на промысел. Но хозяин вышел, и каково же было наше удивление, когда он ввел в избу рыжую лаечку на суровой нитке, которая была завязана на шее у собаки. Зорька покорно шла за хозяином.
Мы привезли Зорьку в Сайнаволок — место в 9 км от Петрозаводска, где располагалась наша лаборатория и жили приезжие сотрудники филиала. Там поместили ее в вольеру под своим окном. Хорошо кормили. Но еда для нее была не главным, ела она мало и плохо. Каждую свободную минуту я ходила к ней и в буквальном смысле занималась ее приручением. Я ее уговаривала, что она красивая, хорошая, гладила ей лапки, головку, но Зорька внимала всему равнодушно. Только терпела и не получала от моих ласк никакого удовольствия. Не сомневаюсь в том, что если бы она могла убежать, то сделала бы это и отправилась искать своего хозяина, хотя он не был ее первым хозяином, но, видимо, был любимым, она с ним охотилась. Вот такое поведение Зорьки да и весь последующий опыт убедили меня в том, что карело-финская лайка — собака одного хозяина. Однажды Зорька подкопалась под будку и вырыла нору длиной метров шесть под полом стоявшего рядом сарая. Она немного ошиблась и вылезла в сарае, а не вне его, поэтому была поймана и водворена обратно в вольеру. Для приручения мы часто на ночь брали ее в комнату.

История Зорьки началась ранней весной, когда придорожные канавы были заполнены талой водой. Тогда, в послевоенные годы, окраины Петрозаводска мало отличались от деревень. В один прекрасный день, шлепая по лужам, шла участковый врач на вызов к больному. И вдруг услышала слабый писк, доносившийся из канавы, — там барахтался маленький щенок. Женщине стало его жаль, она выловила щенка из канавы и принесла домой. Так во второй раз родилась Зорька. Не знаю, как звала ее женщина, но собачка росла и выросла красивая карело-финская лаечка. А собаки этой породы пользовались у охотников Карелии особой любовью. Забегая вперед, скажу, что, когда мы с Зорькой заходили в любой деревенский дом, принадлежащий карелу или финну, глаза у в общем-то суровых хозяев теплели и они нам рассказывали обо всем, о чем мы спрашивали, а проводили мы опросы охотников, касающиеся охотничьих животных.
Итак, собачка превратилась в рыжую лайку, и когда ей исполнился год, была украдена, а позднее продана леснику, у которого мы ее и купили в 1950 г. в пятилетнем возрасте. Таким образом, прародительница всех «московских» карело-финских лаек — Зорька была щенком, спасенным из придорожной канавы. Но в середине прошлого века по деревням и в городе бегало много небольших серо-рыжих лаек. Все они были неизвестного происхождения, со многими охотились. И многие из них были чистокровными, как оказалась наша Зорька. А проверить это нам удалось позднее, когда мы три раза получали от нее щенков от рыжих же неизвестного происхождения кобельков и ни одного раза не получили щенков непородных.
В 1951 г. Зорьку мы выставили на Республиканскую выставку охотничьих собак в Петрозаводске, судил которую эксперт Всесоюзной категории из Ленинграда А. П. Бармасов. На выставке было показано 24 карело-финских и 30 русско-европейских лаек. Ни одна из собак не имела известного происхождения. Наша Зорька в ринге прошла первой и получила за экстерьер Малую золотую медаль. С прошедшим первым Качю П. С. Богданова мы ее позднее повязали и получили Койру с одноколейной родословной.
В первый же год Зорьку взяли в экспедицию в Северо-Западную Карелию. И тут она показала, на что способна. Не мы ее учили чему-то, а она учила нас охоте на лесных животных. Она работала по всему: по птице и по пушному зверю. Работала всегда «на хозяина», могла выгнать рябчика под выстрел, облаивала глухаря, причем осторожно, спокойно. Облаивала белку, но что было ее страстью — это куница. Встретив куний след, Зорька уже не обращала внимания ни на рябчиков, ни на белок — она шла за куницей. И мы, неопытные охотники, в первый же год, когда занимались преимущественно не охотой, а учетом численности промысловых животных, добыли с Зорькой семь куниц. Находила она их мастерски, иногда уходя со слуха. Приходилось ее разыскивать, часто далеко, но куницу она не бросала.
Зорька была настоящим охотником и считала, что дичь должна доставаться хозяину. Она терпеть не могла воду, сама не плавала никогда, на улице в городе лужу обходила на цыпочках, как балерина, но на охоте спокойно переплывала речку или ручей, когда это было необходимо. Когда же удавалось над водой сбить утку, Зорька сама, без приказания нехотя заходила в воду, плыла, с великим отвращением брала утку, выносила ее на берег и буквально «сплевывала» к ногам хозяина. Вареную и даже жареную утку она не ела.
Зорька делала неоднократные попытки догнать зайца. Удавалось ей это редко, так как она не гоняла, а делала бросок за ним метров на двести и, если удавалось, ловила, если нет — бросала. Был у нас случай, когда в маршруте Зорька пропала. Мы завершили маршрут и вышли к дороге, на которой нас должна была ожидать машина. Зорьки не было. Она весь остаток жизни так и не давалась в руки. Для того чтобы ее поймать, когда надо было ехать на машине, приходилось устраивать облаву: пять человек — членов экспедиции ловили собаку. Но она всегда уходила из лагеря или деревни вместе с нами и вместе возвращалась. Так как ей был разрешен вход в палатку и в дом, то там ее можно было взять на поводок, если же это было необходимо в дороге, то беда.
Был случай, когда мы работали на одном из островов озера Нюк. Озеро это достаточно большое, длина его составляет 40 км. Поднялся ветер, надо было уезжать с острова на берег, но поймать Зорьку мы не могли. Только теряли время, а плавать в лодке по озеру в ветер и волны с белыми бурунчиками категорически запрещено. Мы решили плыть без собаки, думали заберем ее потом. Отплыли метров триста и вдруг видим — сзади плывет Зорька, выставив хвост вертикально, как парус. Она поняла, что осталась одна, и поплыла. Ну конечно мы ее подождали и втащили в лодку. И это была собака, которая не любила воду.
Итак, мы сели в машину и поехали в дом гидронаблюдателя на озере Нюк за 45 км. Зорька прибежала позднее. А на следующий день мы разгадали причину ее отсутствия. В маршруте она поймала зайца и вынесла его на дорогу. На дороге нас уже не оказалось, и она поняла, что мы уехали на машине. Машину она знала, сама на ней перемещалась неоднократно, и Зорька понесла зайца вслед за машиной. Наверное, старалась догнать. Но заяц тяжел, а она маленькая, и пришлось ей зайца бросить и догонять машину налегке. Надо сказать, что по тогдашним карельским лесным дорогам машины не развивали бешеную скорость, еле-еле тащились. Зайца на дороге мы нашли на следующий день, пронесла его собака от нашего маршрута несколько километров.
И другой был случай на том же маршруте, но позднее. Мы ехали на грузовой машине, дорогу перебегал заяц, кто-то стрельнул, вроде бы подранил, но заяц убегал. На ходу машины я выбросила Зорьку, и она бросилась вслед убегающему зверьку. Пока мы остановили машину и вылезли из нее, побежали вслед за собакой и увидели такую картину — Зорька крепко давила зайца за шею, но зверек был велик, и она всем своим телом и плечом надавливала на его грудь. Не отпустила, пока заяц не перестал шевелиться. Это был очень крупный беляк, размером почти с нашу собаку.
Мы сделали хорошую работу по Северо-Западной Карелии, потом нас «бросили» на другую тему — изучение образа жизни ондатры. Тогда в Карелии возник интерес к замене рыжей ондатры на черную, и для этого надо было подобрать наиболее оптимальные места обитания и выявить условия, в которых она может прижиться. Работа проводилась в Центральной Карелии на озере Миккельское. Параллельно велись и учеты охотничьих животных. И во всем этом деятельное участие принимала наша Зорька, Зорюшка, Зорянушка.
Работу по учету и распределению ондатры практически сделала она. Озеро Миккельское по нашей типологии относилось к типу травянистых озер. Вдоль берегов местами встречались участки зарослей тростника, но больше было осок. Там, где были тростниковые заросли, можно было встретить хатку ондатры, но редко. Обычно же зверек селился в береговых норах, а кормился в осоке и водных зарослях.

Мы сначала вместе с Зорькой обследовали пару береговых участков с норами ондатры. Но чтобы обойти все берега совсем не маленького озера, тщательно выискивая норы, требовалось много времени и сил. И мы запустили Зорьку, которая быстро поняла, что от нее требовалось. Зорька бежала по берегу, тщательно обследуя его, а мы параллельно плыли на лодке. Встретив норы, Зорька начинала копать жилую. Видя это, мы подплывали на лодке, продирались сквозь заросли к берегу, брали Зорьку на поводок и вместе с ней тщательно проверяли все отверстия, подсчитывали жилые и нежилые норы и все это наносили на карту-схему. Затем Зорьку сажали в лодку, отвозили метров за 50—100 и опять пускали вдоль берега. Таким образом мы провели полное картирование поселений ондатры.
И все же нам пришлось расстаться с этой умнейшей, очень чуткой по отношению к хозяину собакой. За весь период ее жизни у нас на протяжении почти четырех лет на нее не только ни разу не замахнулись, но даже от слов порицания она скукоживалась так, будто ее больно хлестнули. С ней всегда обращались спокойно, вежливо, чаще всего ласково. Да и не за что было ее ругать. Вот такое отношение к собакам этой породы у меня выработалось на всю жизнь. Они очень понимают просьбу со словом «пожалуйста», а приказной тон с угрозой действует часто совсем наоборот — собака не подойдет, если ее подзываешь тоном угрозы, откажется что-то делать, например искать там, где хочется хозяину. Ну тут же смени тон, скажи — пожалуйста, очень тебя прошу, — и собака все сделает.
Мы проработали в Карелии четыре года, и нам страстно захотелось вернуться домой, в Москву. Тогда возможность была только одна — поступить в аспирантуру, что мы и сделали. Еще до экзаменов мы отдали Зорьку охотоведу из Заготживсырье, который мечтал получить от нее щенков. Передали ее с баланса филиала на баланс, и поселилась собака в семье у охотоведа. Мы бы ее выкупили и взяли с собой в Москву. Нам этого очень хотелось, но ее непозывистость была явным препятствием. Ведь из Москвы не выйдешь в лес, минуя транспорт. А поймать Зорьку на поводок всегда оставалось проблемой, несмотря на обоюдные отличные взаимоотношения. Мы отчетливо сознавали, что при первом же выходе в лес собаку нам не поймать и она останется в лесу.
Прошло довольно много времени, месяцев четыре-пять, настал час отъезда из Петрозаводска. И здесь мы совершили большую глупость — решили попрощаться с Зорькой. Еще раз я получила урок — отдал собаку, предал ее, никакие «сантименты» не оправдают этого, не навещай, не делай больно ни себе, а главное, ей. Особенно чувствительна к этому карело-финская лайка. Ее натура, может быть, более чуткая, чем у человека, она всегда хочет иметь хозяина и очень страдает при его смене. Это заметили С. Д. и А. Т. Войлочниковы, которые занимались лайками в Кировском опытном питомнике. В своей книге они написали, что карело-финская лайка плохо переносит содержание в питомнике, ей нужен один хозяин.
Прощание с Зорькой было душераздирающим. Она все поняла, кричала во весь голос, не лаяла, не скулила, не визжала и не выла, а кричала, и по морде у нее текли слезы. Я сидела с ней на полу, и рыдали мы вместе. Новая хозяйка даже немного обиделась, так она полюбила эту собаку, а Зорьке было не до нее.
В Москву мы привезли дочь Зорьки — Койру. С нее и начались все московские карело-финские лайки, разведению которых в 2003 году исполняется полвека.

Л. Гибет
«Охота и охотничье хозяйство» №3 – 2003

Назад к содержанию.