Моя первая промысловая охота.

В ту осень на охоту я выехал поздно.
Затянувшееся ненастье и ранние снегопады задержали завершение полевых работ в геологической партии. Последние маршруты проводились уже по снегу. Наконец закончены сборы в дорогу, ликвидированы палаточные лагери, и весь наш груз, сложенный в кузов тяжелого «Урала», закачался по увалистым дорогам, преодолевая подъемы, опасные спуски, мочажины и болота. Персонал партии ехал в вагончике УАЗа, предвкушая скорое возвращение домой, к родным очагам.
Я знал, что мое пребывание в Иркутске будет недолгим. После завершающих работ на базе экспедиции я собирался со своим кобелем Бельчиком вновь вернуться на оставленный участок, исхоженный за лето вдоль и поперек, и провести там месяц в одиночестве, занимаясь промысловой охотой. Однако в экспедиции пришлось задержаться. За это время ушли последние стаи гусей, леса оголились, а озера стали покрываться стеклышком тонкого льда. Осень вступала в свою последнюю фазу — предзимье.
И вот наконец мы едем автобусом по Качугскому тракту, к северу от Иркутска. Мы — это я и мой пес Бельчик, крупная белая лайка, какие иногда встречаются в северных селах восточной Сибири. Скажу о нем немного подробнее, чтобы было ясно, с кем я собирался уединиться в медвежьем углу дальней тайги. Родился он три с половиной года назад в зимовье промыслового охотника на берегу реки Мама. В помете был самым светлым — белым с желтыми пятнами на спине. Охотник, приняв его сначала за сучку, назвал Белкой, но потом, разобравшись с полом щенка, стал звать Бельчиком. Рос он на полной свободе, днями пропадая в тайге. Ко мне попал осенью, в восьмимесячном возрасте. Мы с ним быстро сдружились, он хорошо запоминал команды, охотно их исполнял, подавая большие надежды, но — он не умел лаять. Не лаял ни дома, ни в лесу, даже когда сидел у дерева под загнанной мною белкой. Сидел и повизгивал. Я уж начинал лаять сам, стараясь подать ему пример правильного поведения, но бесполезно, Бельчик молчал. «Что за немтырь мне достался?» — сокрушался я, жалуясь друзьям охотникам. «Потерпи, — отвечали мне товарищи, — со второй осени залает да начнет еще и зверя гонять». Залаял он раньше, еще зимой. Придя с работы, я начал дразнить его, голодного, куском вареной колбасы, повторяя команду: «Голос! Голос!» Он прыгал, скулил, но в конце концов гавкнул. Я сразу же бросил ему колбасу. Так повторялось каждый день, пока он не понял, что от него требовалось. И вот он уже лает сразу после моей команды: «Голос!» Теперь будет легче заставить его залаять на охоте. На второе лето он начал облаивать бурундуков, а осенью с азартом перешел на белку. На третий год он был уже сформировавшимся охотником с прекрасным чутьем, широким поиском и красивым, доносчивым, как удар колокола, голосом.
Как-то поздней осенью после завершения полевых работ я прогуливал Бельчика по тихим улицам окраины города. Ко мне подошли охотоведы Сережа Никонов и Леня Венедиктов, которые обратили внимание на моего кобеля. Разговорилась, и они предложили мне принять участие в полевых испытаниях лаек. Вскоре Бельчик заработал три диплома по белке; один — третьей и два — второй степени, а весной следующего года мой пес был включен в группу восточносибирских лаек, отправленных самолетом в Москву для участия в четвертой Всероссийской выставке охотничьих собак. Жаль, что из-за занятости на работе мне не удалось сопровождать иркутских кинологов, летевших на выставку. Из Москвы Бельчик вернулся с триумфом: привез Большую серебряную медаль. Вот с этим псом я и отправился на свою первую промысловую охоту.
В Качуг мы прибыли под вечер. Отметившись в гостинице, я сразу пошел на край поселка, где располагалась администрация районного зверопромхоза. Рабочий день заканчивался. В кабинете охотоведа сидели два человека, по внешнему виду — местные охотники. Я объяснил хозяину кабинета цель своего приезда. «Договор мы с вами составим, — ответил охотовед, — покажите только на карте, где вы собираетесь охотиться». На схеме я с трудом отыскал площадь, где должна была располагаться огромная заболоченная котловина. Охотовед сказал, что место это не занято, заполнил бланк договора, записал двадцать белок, пять колонков, пять рябчиков — это обязательно, но можно и больше, записал еще двух соболей. Хотя собака моя пока не шла по соболю, но я надеялся, что пес не подведет.
До участка добирались на автобусе, потом попутной машиной, дальше пешком. В Иркутске еще стояла поздняя осень, а здесь — уже настоящая зима. Белые шапки снега еще не упали с запорошенных сосен, а на земле девственная белизна пока не нарушена узорами следов обитателей леса. Вокруг — полное безмолвие. Только неугомонные дятлы перестукиваются в вершинах деревьев. Кажется, что тайга пуста. Все живое попряталось, подавленное переменой в природе. Никому не хочется соваться в снег. Бельчик бежит по дороге, лишь изредка заходя в лес. Он тоже еще не привык к снегу.

Большая часть пути пройдена. Поднимаюсь на гору, покрытую кедрачом. Устал. Снимаю рюкзак, надо передохнуть. Вдруг Бельчик делает бросок вправо. Прыжок, еще, еще. Раскапывает какую-то кочку. Я подхожу и… вытаскиваю из-под снега зайца, замороженного, неотличимого по цвету от снега. Бок зайца и брюхо сильно объедены. Смотрю: прямо под тушкой зайца нора. Бельчик оттесняет мою руку, сует в нору нос, а потом азартно работает лапами. Оценив направление норы, я отхожу метра на два, очищаю землю от снега и бью по земле обухом топора. Удар, второй, третий… из норы вылетает желтый комок, распластывается над снегом в длинном прыжке и с поднятым хвостом мчится вниз по склону. Колонок! Бельчик тремя прыжками догоняет беглеца, хватает поперек тела и молотит головой из стороны в сторону. Я подбегаю, вырываю из зубов разгоряченной собаки безжизненную тушку зверька. Молодец, Бельчик, с полем! Хорошее начало!
Усталости как не бывало Скорей вперед, к нашим заветным местам, надо успеть до ночи. Сгущались сумерки, когда я подошел к месту нашей стоянки. Спустился в болотце, перешел еще не замерзший ручей, поднялся на взлобок. На полянке, среди высокоствольного леса — поленница дров и остов нашей палатки, все в снегу. Снял рюкзак, ружье и по знакомой тропинке пошел по склону к старому шурфу; перед отъездом домой я записал на себя изношенную рваную палатку и ржавую железную печку с двумя трубами, Этот груз я привез со склада на вьючной лошади к месту своего будущего жилья и спрятал в шурф, завалив его ветками сосны и багульника. Все лежало на месте. Палатку, печку перетащил к месту стоянки, разжег костер, сбегал за водой, повесил котелок над поднявшимся пламенем и стал натягивать палатку. Вскоре дымок заклубился над брезентовой крышей. В дальнем углу палатки стояли еще летом сделанные из жердей нары. Рядом с ними на четыре вбитых колышка я опрокинул деревянный ящик из-под консервов, и получился стол. На нем затеплился огонек свечи, у входа — печь. Вот и вся утварь.
Бельчик заскочил в нашу общую квартиру, но когда разгорелась печь, выбежал из палатки, покрутился и лег под небольшую елку в стороне от костра. В котелке бурлила вода Я наспех содрал с зайца шкурку, разрубил топориком мясо на куски и половину положил в котел. Надо было еще нарубить в лесу пихтовый лапник, развернуть спальный мешок, разобрать рюкзак. Котел с варевом я перенес на печку в палатку, и сразу воздух наполнился душистым ароматом вареного мяса. Два куска вынул студить для кобеля, а в бурлящий бульон размял брикет овсянки. Пока ходил за пихтовым лапником и снимал шкурку колонка, ужин сварился. Кашу я разлил пополам в две миски, собачью вынес остудить, а сам уселся за стол и предался сладостному поглощению пищи. Никогда еще не ел я такого нежного, ароматного мяса. Как же я не замечал, что зайцы такие вкусные!
Последующие дни не принесли больших успехов в охоте. Ежедневно одна-две белки, изредка — колонок. Этого не хватало даже для корма Бельчику. Колонок не в счет, для собаки он несъедобен, пришлось стрелять кедровок. Я уходил в старый кедрач. Бельчик иногда лаял на громадные развесистые кедры, я ходил вокруг исполинов, но ничего не видел в густом переплетении ветвей. Не помогал и старый испытанный метод: срубаешь лесину, ставишь толстую жердь вдоль ствола комлем вверх и с размаху бьешь ею по дереву, на котором прячется белка. Однако громадные кедры от такого удара даже не вздрагивали.
Вечером у меня всегда было много работы. Усталый после дневного маршрута, слегка перекусив, брался за топор и шел в лес за дровами. Заготовленные летом поленья высохли и быстро сгорели. На ночь надо было запасти сырую лиственницу или березу — эти породы деревьев в сыром виде горят жарко, ровно и медленно. Ночью, загрузив ими печь, можно часа три-четыре спать. Затем варил ужин, сначала собаке, потом себе. При свече снимал шкурки, ремонтировал одежду. Прошла неделя охоты. Я был уверен, что за три недели мы добудем белок тридцать. Но соболя пока нет. Мешает погода: все время ветер, поземка заметает следы. Я вышел из палатки и долго созерцал незабываемый зимний пейзаж. Луна уже поднялась и тускло высвечивала заболоченную низину, покрытую снегом, вокруг которой темнели сосны в причудливом снежном одеянии. Заметно похолодало. Холод забирается под телогрейку. Захожу в палатку, подкладываю в печку лиственничные дрова потолще, ложусь спать.
Просыпаюсь от холода. Темно, только тонкий лучик лунного света пробивается через щель возле трубы. В изголовье нащупываю фонарик, выползаю из спальника, ноги сую в ичиги. Мороз охватывает тело, будто и нет на мне теплого нижнего белья. Засовываю в прогоревшую печку щепу, сухие поленья, зажигаю спичку, и вот уже слабое тепло пошло от железной печи, а я сижу, обнимаю ее, и в такой позе снова засыпаю. Несколько минут, и жар заставляет отодвинуться, встать. В ледяной спальник ложиться невозможно. Я зажигаю свечу — пятый час ночи. Ставлю на печку котелок с замерзшей водой, варю овсянку с отрубями, достаю блокнот и записываю впечатления вчерашнего дня. После завтрака сборы. На востоке чуть занимается рассвет. Седьмой час. Надо выходить, чтобы до восхода солнца подальше быть от моего не богатого зверем места. Звезды еще стоят над головой, полная луна уходит за вершины леса. Снег поскрипывает под ногами. Холодно. Ускоряю шаг. Сна как не бывало. А на душе радость: от природы, от невесомости тела, от ожидания удачи. Когда туманный диск солнца заалел в ветвях деревьев, я уже поднимался по склону пологого хребта, покрытого мелколесьем. Следов мало — в основном это следы зайца, иногда горностая. Бель- чик бежит где-то стороной. Вот уже солнце золотится над лесом. Небо белесо-голубое, но почему-то из него густо высыпаются искры серебристого мелкого снега. Красота какая! И тут я увидел след соболя. Парные отпечатки лап, как у колонка, только крупнее. Он шел в направлении моего хода, чуть наискосок. Ямки глубокие, слегка присыпанные невесомым пухом снега. След свежий. Ветер стих поздно вечером, значит, соболь прошел ночью или даже утром. Бельчика рядом нет, ушел далеко, не слышит, достаю один из патронов с уменьшенным зарядом пороха и дроби. Не хочется нарушать тишину леса, но я стреляю в воздух.

Через несколько минут Бельчик догоняет меня. «Бельчик, взять, взять!» — указываю ему на след. Пес услужливо тычет в следы носом и, опережая меня, бежит по следу. Я иду по следам и соболя, и собаки. И вдруг вижу: соболь натоптал, накружил вокруг кустов, а собачий след ушел вправо. Неужели он ничего не понял? А может быть, след вечерний и уже потерял возбуждающий запах? Я снова бегу один по следам соболя. Видно, он не спешил, все время петлял в кустах, менял направление. Я делаю большой полукруг и нахожу прямой выходной след. Снова заряжаю ружье ослабленным патроном. Снова выстрел. Бельчик появляется опять, я тыкаю его в следы, и он вновь опережает меня.
Солнце стоит высоко, от бега взмокла шапка. Мы поднялись на хребтик, снова спускаемся. Пес впереди меня, я вижу, как он крутится, распутывая следы. Вот он задержался у выворотня старого рухнувшего кедра. Нюхает, работает лапами, перепрыгивает через ствол и ищет там. Что-то это место мне показалось подозрительным. Уж очень сильно натоптал здесь соболь. Хотя нет — на той стороне ствола след уходит дальше. Но Бельчик усердно скребет когтями землю, кусает торчащие из глины корни. Что-то, дружок, тут есть… Сажусь на корточки, топориком рублю корень, который кусал Бельчик. Он перепрыгнул на другую сторону дерева и там стал рыть лапами, фыркая и поскуливая. Неожиданно топорик врубается по самый обух, что это, пустота? Еще несколько ударов, и передо мной квадратное окно под землю. Нора… Секунду или две я думаю, что делать дальше, и вдруг прямо перед моими глазами в этом квадратном проеме проплывает темно-бурая соболиная спинка. Она быстро уходит вправо. Я вижу хвост. Мгновение, и я хватаю его левой рукой. В голове проносится мысль; я же могу его оторвать, и зверек исчезнет в своем подземелье. Мягко тяну его назад, рукой цепляясь за заднюю лапу. Теперь он от меня не уйдет! Из норы раздается злобное урчание. Если я его сейчас выдерну, онвцепится в мою голую руку мертвой хваткой, бросаю топорик и пытаюсь перехватить лапу правой рукой в рукавице. На все уходят секунды. Соболь уже не урчит, а орет!
Вдруг сильный удар в грудь отбросил меня назад. Это Бельчик в порыве азарта перемахнул через ствол лежащего дерева и всей своей массой опрокинул меня на спину. Соболь вылетел из норы, описав в воздухе дугу. Бельчик в прыжке поймал его и стал яростно молотить из стороны в сторону, вытряхивая из него душу. Зубы зверька вцепились в морду пса. Я упал на разъяренного пса, вырвал драгоценного зверя и вскочил на ноги. Пес запрыгал вокруг меня, пытаясь снова вцепиться в соболя. Наконец я успокоил Бельчика, очистил от собачьей слюны сверкающую на солнце темную шкурку лесного красавца и спрятал добычу в рюкзак. Из мешка достал вскрытую утром банку тушенки, остатки мяса отдал Бельчику. Потом обнимал его за шею и говорил много ласковых и нежных слов… Есть наконец у нас соболь! А как же след, уходящий по другую сторону поваленного кедра? Значит, в этой норе он ночевал и накануне. След был выходным, когда соболь вечером или ночью пошел на охоту. За ночь, мышкуя, он сделал по тайге большой круг, а утром вновь вернулся к своему гнезду с противоположной стороны.
Мороз усиливался с каждым днем. Приходилось всю ночь топить печь. Дырявая крыша палатки хоть и была закрыта куском брезента, все равно не держала тепло. Я спал в верхней одежде, вставая через каждые полтора-два часа и подбрасывая в печку дрова.
По окрестным хребтам мы взяли несколько белок и рябчиков. В сосновом мелколесье Бельчик поднял глухаря — он шумно взлетел, сел на небольшую сосенку, с любопытством разглядывая лающую собаку. Даже подходить почти не пришлось. После выстрела он тяжело рухнул в снег. Глухаря и трех рябчиков повезу с собой в город. Надо же что-то домой привезти с охоты. Но соболей больше не видели. Следы изредка попадались, но все они были старые. Я изнемогал от бессонных ночей. Надо было кончать охоту.
Через шестнадцать дней после захода в тайгу я из досок, заготовленных летом, сколотил примитивные нарты и погрузил на них все свое имущество, кроме палатки и печки, которые снова уложил в шурф и завалил ветками до будущей весны. А потом мы шли двадцать километров до охотничьего поселка, где летом была наша база.
Возвращался я в город с двойственным чувством. Я побывал на настоящей охоте, исполнил свою давнюю мечту — с головой окунуться в дикую природу, затеряться в просторах тайги, вкусить жизнь первобытного охотника. Но не все у меня вышло так, как я задумал. Видимо, я слишком поздно пришел в тайгу. Ведь все охотники начинают сезон до снега, по чернотропу. Итог моей охоты был скромным, и все-таки я не жалел о днях отпуска, проведенных в тайге. Были трудности, но радостей было больше. Мой Бельчик ощутил вкус новой для него дичи. И еще я могу рассказать людям почти невероятную историю о том, как в тайге зимой поймал за хвост соболя голыми руками.

Ю. Журавлев
Рисунки В. Симонова
“Охота и охотничье хозяйство” №7 – 2007

Назад к содержанию.