Непредсказуемая развязка.

Степана разбудили собаки, враз выскочившие из-под нар на улицу. Через открытую дверь в зимовье плотными волнами вкатился стылый воздух. Чуткую тишину нарушил хруст снега под лапами лаек. В зимовье стояла густая тьма, лишь маленькое оконце мутнело бельмоватым глазом призрачного не то слабого света, не то голубого тумана; стоял терпкий запах древесного дыма, пота и псины. Промысловик любил и жалел своих четвероногих помощников. После того, как перед покровом одну из них задрал пришлый медведь, двух кобелей переселил под укрытие прочных стен избушки.
Засветил свечу. Зыбкий свет выхватил из тьмы прокопчённые стены с узкими полками, заставленными банками, деревянными ящичками, коробочками и пузырьками. На стенах висели правилки, ножовка и шерстяная одежда. В левом углу стояла жестяная печь с кучей дров рядом, а над ней на двух жердочках, подвешенных на проволоке к потолку, сушились суконные куртка, брюки и портянки.
Всунул ноги в валенки без голенищ, накинул на плечи куртку и вышел наружу. Сквозь черноту веток старых сосен проглядывала муть бледного неба с далёкими звёздами. Низкая луна освещала голубым светом тёмную тайгу. Снег на поляне серебрился голубым светом, воздух был неподвижен и свеж. Вокруг тишина. Покой. Всё такое родное и близкое,
Промышлял Степан в этой таёжке более двадцати лет. Была она для него дом родной. Знал в ней каждую речку, поляну, излюбленные урочища всякого зверя; в любое время года шёл именно туда, где больше всего дичи и легче всего её добыть. В тайге он проводил большую часть своей сознательной жизни. Если на людях был застенчив и робок, то в тайге преображался; плечи расправлялись, глаза блестели, излучая радость и жажду жизни. Здесь он полновластный Хозяин, никто ему не указ. Да и много ли надо? Хариуса и ленка в хрустальных водах любимой речки столько, что поставь ведро в воду, полнёхонько рыбой набьётся. А естественный солонец в каменистом распадке бесценен: сохатые и изюбри за тысячи и тысячи лет выбили копытами на подходе к нему тропу глубиной в полметра и вылизали огромную чашу в сером камне размером с железнодорожную цистерну.
Степан вернулся в зимовье, позавтракал, неспешно стал собираться. Решил сходить в верхнюю избушку, по пути проверить лабаз с мясом лося. Из зимовья, приткнувшегося к скальному берегу Тампера среди высоких сосен и редких елей, вышел на каменистый отрог. В южной стороне тайга гигантскими языками врезалась в каменистые отроги нагорья. Солнечные лучи высвечивали невысокие скалы и терялись в туманной дымке многочисленных распадков. На север простиралась холмистая долина, изрезанная извилистой речкой и многочисленными ручьями. Под ногами тёмнохвойная тайга с чернеющими куртинами кедрачей и причудливыми лентами островерхих елей; далее лес светлел сосновыми борами и старыми гарями, заросшими лиственным лесом, а ещё дальше, за волнистой линией горизонта красавица Лена несла свои чистые воды к холодному океану. Там, за рекой, родина Степана.
Лай собак всколыхнул таёжную тишину, многократное эхо подхватило его и понесло над вековыми кедрами и соснами, над речными долинами, над бескрайним морем тайги, истончаясь и пропадая в туманной дали.
В курчаво-изумрудных ветвях молодого кедра притаилась рябенькая копалуха. Полюбовавшись на неё вдоволь, Степан вышел из-за молоденькой ёлки и крикнул: «Кыш, глупая!» Но птица не была глупой, вспорхнув, юркнула за соседний кедр.
В таёжке глухарей было мало, уж больно лакомым куском были они для расплодившихся соболей. Никогда промысловик не добывал глухарок и тетёрок, а оставлял для продолжения потомства.
В кедраче царил сумрак, пахло смолой, свежим снегом, прелью кедровых шишек, выкопанных из-под снега белками и кедровками. Стволы кедров, толстые, шершавые, лишённые снизу веток, дружно тянулись вверх; и там, в вышине, ближе к животворному солнцу, выбрасывали мощные ветви с изумрудно-зелёной хвоей, стремясь всеми силами вырваться из тьмы на солнечный простор. Иссиня-белый снег в беличьих и соболиных следах, копанинах кедровок, бисере мышиных тропок.
Собаки были в поиске. Изредка какая-нибудь подбегала к нему и, определив направление движения хозяина, убегала прочь.
Кедры постепенно редели, уступая место медноствольным соснам. Тайга повеселела, стала ровней, чище. Степан, припадая на левую ногу, зорко глядел по сторонам. Отметил, что озимой шишки на перестойных и средневозрастных кедрах мало. Лишь на молодых деревьях на солнечных склонах распадков урожай кедровых орехов может быть хорошим. Всё зависит от будущего лета, будет оно сухим — останется шишка, дождливым — опадёт.
Далёкий лай собак заставил свернуть с намеченного пути. Лайки загнали соболя в курумник — россыпь бледно-серого известняка на берегу елового ключа. Воздух, нагретый около камней полуденным солнцем, струился зыбким маревом, поднимался вверх, бесследно исчезая в толпе разлапистых елей. Собаки бестолково бегали по всему склону, лениво лая под каждую плиту. Увидев подошедшего хозяина, приободрились, но Степан знал, что выкурить зверька из этих катакомб весьма сложно, по затратам времени — овчинка выделки не стоит, и взял собак на сворку.
Шёл светлохвойной тайгой через лесные чащи исполинских сосен и елей в тенистых распадках. Зимнее солнце стояло низко, приятно ласкало лицо и наполняло охотника радостью окружающего великолепия и удачно начавшегося промысла. Как было хорошо в светлом сосновом лесу, пронизанном бесчисленными спицами солнечных лучей! Как легко дышалось морозным воздухом, напоенным запахами хвои и свежего снега!
В полдень сварил чай и пообедал на крутом берегу ключа, скованного вдоль берегов матовым льдом, а на мелких перекатах весело журчащего прозрачной водой по каменистому ложу. По берегам среди зелёного сказочного царства словно часовые застыли в кружевах инея молодые ели.
Вдоль ключа шёл путик с ловушками на соболя Съеденную мышами приманку Степан заменял свежей, принесённой с собой. Среди густого ельника с жердочки свешивался вниз головой тёмно-каштановый соболь, словно принюхивался к запахам матушки-земли. Его пышный мех радовал взор и душу промысловика.
К зимовью пришёл в сумерках. Темнело медленно. В северном небе на западе долго стоит бледный свет над притихшим лесом; тайга с каждой минутой всё глубже погружается в чернильную пучину ночи, тёмные кедры тянутся к стылому небу… Тишина. Лишь изредка раздаётся глухой звук треснувшего на морозе дерева.
Зимовье выстыло: земля под нарами затвердела словно камень, остатки воды в ведре превратились в лед, стены набрали в себя зимний холод. Степан растопил жестяную печь, сходил на ключ по воду. Когда вернулся, от печки во все стороны растекались волны горячего воздуха, наполняя всё живительным теплом.
Степан залез по приставной лестнице на небольшой лабаз, там же отпилил ножовкой от переднего стегна большой кусок мяса сохатого (в Якутии мерзлое мясо не рубят: под ударом топора оно разлетается на мелкие куски словно стекло).
В большую кастрюлю налил воды из ручья, положил в него мясо и поставил варить. Варка охотничьей шурпы дело долгое, а голод даёт о себе знать. Промысловик в тайге обделён деликатесами и разнообразными приправами. От авитаминоза его спасает брусника, строганина из мяса, печень диких животных и рыбы. Для собак поставил на плиту ведёрную кастрюлю с мороженым мясом, в котором преобладали субпродукты, кости, а также разрубленные на мелкие части тушки выпотрошенных соболей.
Степан устроил себе ужин: расколол обухом топора пэру хариусов, сварил чай, принёс сухари. Когда рыба чуть подтаяла, сочные куски посыпал солью, ел с сухарями, запивая горячим, крепким чаем.
Закипевшая вода приподняла крышку, выплеснула на раскаленную печь юшку, заполнив избушку ароматом варёного мяса. Собаки завозились под нарами и просительно заскулили. Бросил в бурлящую воду кусочек льда, мгновенно усмирив варево. Сдвинул кастрюлю на край печи.
Не теряя время даром, снял с соболя шкурку, обезжирил ее и оправил на деревянной правилке. Вымыл руки, засыпал в шурпу соль, макароны. Перед концом варки добавил три листа лаврового листа и несколько горошин черного перца.
В собачью кастрюлю насыпал, помешивая деревянной лопаточкой, серой муки. Варево моментально загустело и дошло до съедобной кондиции.
Всё делал споро и основательно. Надел верхонки и вынес кастрюлю на мороз. Клубы пара окутали его и крутившихся рядом нетерпеливых собак. «Проголодались, милые, — ласково приговаривал Степан, подсыпая в кастрюлю чистый снег. — Минутку терпения и нажрётесь до отвала».
Сначала варево перемешивал в кастрюле лопаточкой; по мере остывания проверял его открытой ладонью. К остывшему корму допустил собак. С жадностью они накинулись на кастрюлю, стараясь выхватить кусок мяса побольше. Промышлял Степан с ними четыре года, со щенячьего возраста приучил не обижать друг друга. Крупные лайки светло-рыжего окраса прекрасно гнали в паре соболя, держали лося, не раз спасали хозяина от медведя.

Сквозь сплетение тёмных ветвей виднелись редкие звёзды. Как чудесен и таинственен был припорошенный снегом лес, как искрилась алмазная изморозь в голубом свете луны, выкатившейся из-за далёких хребтов!
Покончив со всеми делами, Степан погасил керосиновую лампу. Избушка погрузилась в такую тьму, в которой не видно было вытянутой ладони. Тишина стояла над сибирской тайгой: над близкими и далёкими хребтами, над необозримыми просторами в колеблющемся свете далёкой и равнодушной луны.
Степан любил таинственную тишину таких ночей. Он был в том возрасте, когда человек одновременно смотрит в своё будущее и прошлое. Сегодняшняя ночь навеяла приятные воспоминания о беззаботном детстве, мелькнувшем одним днём, и днях суровой юности. Словно наяву увидел свою глухую таёжную деревеньку. В те далёкие годы большинство сельчан только слышало, что где-то в больших городах есть электричество, радио, трамваи и метро. Он об этом никогда не задумывался, времени не было. А где его взять, когда за околицей столько интересного? Летом пропадал на речке один-одинешенек: не любил шумных компаний горластых сверстников. Они мешали ему удить рыбу, а главное — сосредоточиться на понимании окружающего мира. Любопытного мальца интересовало все: почему стрижи и вороны могут летать, а мыши, белки и он сам — нет; почему корова живёт около человека, а за сохатым надо гоняться с собаками. Своими «почему?» он замучил мать, вечно занятую заботами как накормить огромную семью, где ребятня мал мала меньше. Да и что она могла ему объяснить, неграмотная, забитая непосильным трудом женщина. Время бежало стремительно, как полая вода в Лене. Степан подрос, задаваемые им вопросы усложнились. Отец же всегда отмалчивался, да и дома бывал редко. Вечно пропадал в тайге. С самого раннего детства пришлось самостоятельно доходить до всего самому.
Возня собак под нарами на минуту прервали воспоминания, в маленькое оконце, наполовину затянутое тонким слюдяным слоем льда и инея, еле пробивался фосфорический лунный свет, оставляя на полу размытое пятно не то света, не то грязного снега.
Деревенский уклад суров. В каждой семье было по пять-десять детей. Чтобы одеть и прокормить столько ртов, приходилось работать денно и нощно всем от малого до старого. Попробуй не выполни наказ родителей — выпорют сыромятным ремнём как Сидорову козу на посмешище всей деревни.
Вырос Степан крепким и работящим парнем, да вот только беда с ним приключилась. Ехал он однажды в осеннюю пору верхом на лошади, а та испугалась медведя и понеслась в чащу; он упал, сломал левую ногу в голени и повредил коленный сустав. До Мхтуи было далеко. Бабка-повитуха Ефросинья положила ногу между двумя дощечками и замотала, поила какими-то отварами, шепча только ей известные заговоры. Нога срослась как на собаке, но стала кривой, короче и не гнулась в колене. С тех пор Степан при ходьбе раскачивался из стороны в сторону словно гусак; когда, стараясь разглядеть, что там впереди, с левой короткой ноги вставал на правую, то будто увеличивался в росте.
Из Степана вышел хороший следопыт. В шестнадцать лет его приняли на работу кадровым охотником в Райпотребсоюз, а затем, когда организовался госпромхоз «Ленский», перешел в него штатным охотником. Всегда перевыполнял плановые задания по добыче промысловых животных и другим работам, прописанным в наряд-задании. Тихий, спокойный, с застенчивой улыбкой, он никому не отказывал, когда его о чём-либо просили. Этим пользовались конторские женщины — он продавал им за полцены шкурки сверхплановых соболей.
Далёкое уханье филина вернуло охотника к действительности. Не вставая с нар, он сунул ноги в валенки и вышел из избушки, но собаки опередили его. Сквозь нагромождение ветвей с трудом просматривалось светлое выпуклое небо с мириадами ярких звёзд. Ночная тайга блаженствовала в тишине и покое. Ничто не нарушало её недолгого отдыха. Вокруг были такое спокойствие, умиротворенность и тишина, что казалось всё гигантское мироздание находится в вакууме. Из-за тёмных кедров на всё, как какое-то инопланетное существо, пристально смотрела луна.
Снова взгромоздился Степан на нары, но сон не шёл. Вспомнилась первая жена — тихая, как и он, застенчивая женщина. Вообще, с женщинами он был робок и не смел. Даже чересчур. В те редкие дни, когда бывал в деревне, искал с ней встречи. Но, оставшись наедине, только молчал, не в силах сказать ни слова. Такое положение исправил младший брат, шустрый в женских делах, он сосватал обожаемую Степаном девушку. Первые годы жили дружно и счастливо, жена всеми силами стремилась удержать его около себя, но он не мог жить без тайги, да и что он умел делать в деревне? Недобрые «наушники» советовали присматривать за женой. Но разве можно укараулить женщину, если в неё вселился бес. Она наподобие крепости, которую сдают сами защитники. Пришлось им расстаться, о чём он сожалел долго и мучительно.
Много лет он обходил женщин стороной, Но года три назад сошёлся с Валентиной — спокойной, тихой женщиной. Теперь они вместе с её взрослым сыном живут в его деревенском доме. Должен же кто-то присматривать за домом и немудреным имуществом.
Незаметно уснул. Приснился страшный сон: на него бросилось какое-то чёрное страшилище с раскрытой пастью размером с собаку. Сколько ни силился Степан убежать от него — ничего не получалось. Ноги словно вросли в землю. Но всё же успел выстрелить в упор и провалился куда-то… проснулся встревоженный. Пощупал — руки, ноги целы, обрадовался, что это только сон, и уснул снова.
Утром вспомнил странный сон. Конечно, он и слыхом не слышал о подсознании, не верил в приметы, но что-то насторожило его. Собираясь проверить лабаз с мясом, наточил и так острый охотничий нож. Зачем-то почистил малокалиберную винтовку ТОЗ-17, передёрнул несколько раз затвором — не заедает.
Вспомнились свои встречи с медведями, которых было немало за долгую охотничью жизнь. Первый случай произошёл в молодые годы: успел выстрелить из ружья по неожиданно выскочившему из берлоги зверю. Пуля 16-го калибра не остановила раненого медведя. Он сбил охотника с ног, но подоспевшие собаки осадили разваренного хищника. Успел перезарядить ружьё и повторным выстрелом укротить грозного врага, на берлоге медведей в основном добывал один. Было страшновато, а как иначе, страха не ведают только дураки. Главное, суметь преодолеть это чувство и иметь надёжных собак; риск должен быть оправданным.
Степан оделся. Поверх суконной куртки, с бурыми пятнами соболиной крови, подпоясался кожаным ремнём, на котором висел охотничий нож в самодельных ножнах из чёрной кожи, отполированной за многие годы до зеркального блеска. В крепкой, ладно скроенной фигуре охотника сквозила уверенность; из-под шапки выглядывали жёсткие волосы неопределённого цвета, на грубом, словно вырубленном топором лице, восседал большой нос с широкими ноздрями и выдвинутой вперёд нижней челюстью, в глазах сквозила решительность и упорство. Уходя в тайгу на долгие месяцы, он всегда был уверен, что вернётся целым и невредимым. Многолетний рискованный труд профессионального охотника, промышлявшего в одиночку, закалил Степана физически и психологически. В тайге всегда приходилось рассчитывать только на себя и на верных своих собак. Ежесекундно он был готов к любым неожиданностям суровой действительности.
Шагалось легко. Солнечный блеск морозного утра переливался всеми цветами радуги в кристаллах заиндевевшего леса, тихий день сиял голубым небом, за причудливыми скалами синели далёкие хребты в прожилинах тёмного леса.
Плачевное состояние лабаза, вернее останки его, привели в уныние. Всюду слегка припорошенные снегом валялись жерди, тёмно-бурые клочья волоса, раздробленные кости сохатого и кучи медвежьих испражнений. Так уж устроен этот всеядный хищник: где кормится, там и справляет нужду прямо в тот корм, который поедает. Степан понял, что медведь сожрал взрослого быка, нагулял жира и залёг где-то невдалеке в берлогу.
«Так, так, — почёсывая небритую бороду, размышлял охотник. — Не время гоняться за зверем. Мяса запасено на всю зиму, хватит мне и собакам». Решил — лучше соболь в руке, чем медведь в таёжной глухомани: его ещё надо отыскать, добыть и стаскать в поняге мясо от чёрта на куличках к зимовью. Да и тропить медведя с малокалиберной винтовкой не резон.
Охотник внимательно осмотрелся. Что-то его встревожило. Но что? Машинально проверил правой рукой — нож на месте. В левой держал винтовку, готовую в любой момент к выстрелу. Сквозь сплетение корявых веток лились нескончаемым потоком солнечные блики, то исчезая, то возникая вновь, в такт слабого колебания сосновых иголок под едва ощутимым дыханием морозного воздуха. За непроглядной стеной леса, совсем близко недовольно каркали вороны.
Рядом не было собак, его верных и преданных помощников. Степан переступил с ноги на ногу и почувствовал на себе чей-то пристальный гнетущий взгляд. Какое-то нехорошее предчувствие заставило его резко повернуть голову назад — из-под тёмных ветвей ели на него смотрел медведь, смотрел чёрными зрачками больших круглых глаз. Его грязно-бурая шкура была в клочьях зелёного мха, лоскутах бурой хвои, комьях землистой лесной подстилки и снежной измороси. Их взгляды встретились: медведь, словно замаскированный под лесного лешего, тупо воспринимал происходящее, никак не мог почувствовать — кто потревожил его сон, кто стоит рядом с его кормом. Степан тоже, как загипнотизированный, неотрывно смотрел в глаза зверя, только он знал, кто перед ним, но и предположить не мог, что предпримет в следующее мгновенье полусонный, непредсказуемый медведь. Охотник не шевелился, сдерживал дыхание, только сердце металось в груди с таким оглушительным стуком, что он удивлялся, как до сего времени его грохот не оглушил медведя. Степан понимал грозящую ему смертельную опасность и ни на мгновенье не переставал искать выхода из создавшейся ситуации. Стоял неудобно, повернув голову назад, от чего затекала повреждённая нога, но он готов был стоять так сколько угодно, пока ни прибегут собаки. Все надежды он возлагал на них и на Божью помощь. Возле Степана между ним и медведем поперёк лежала толстая сучковатая сосна, с бордовыми пежинами пожухлой хвои.
В немом оцепенении человек и зверь находились всего несколько секунд, но Степану они показались вечностью. Медведь медленно, как бы нехотя встал на ноги, приподняв вверх ветви ели, на него с лёгким шуршанием посыпался слюдянистый снег. Это был молодой самец средних размеров. Летом он не сумел нагулять достаточно жира для залегания в берлогу, но, отыскав лабаз с мясом, наел на даровых харчах его столько, что хватало перезимовать долгую якутскую зиму. Потянул носом, двигая чёрными ноздрями из стороны в сторону, приподнял на секунду голову. В это короткое мгновение, когда он выпал из поля зрения противника, охотник развернулся на сто восемьдесят градусов и изготовился к стрельбе.
Медведь уловил запах ненавистного двуногого. Шерсть на его загривке вздыбилась, спина выгнулась, уши прижались, а глаза до краёв налились злобой. Дикий зверь взорвался от неукротимой ярости, издав громкоголосый рёв, ринулся на человека. В два прыжка достиг поваленной сосны и вздыбился перед охотником с угрожающим звериным оскалом и вытянутыми передними лапами с мощными когтями. Медведь с каждым мгновением распалялся всё сильней и сильней; его бесило бесстрашие этого маленького двуногого, и недумавшего уступать ему дорогу. Он привык к тому, что всё живое трепетало перед его мощью и звериной неукротимостью. Степан заранее решил, что если представится возможность, он будет стрелять в шею: авось повезёт и маленькая пулька угодит в щель между шейными позвонками. Он выцелил в узкую щель между нижней челюстью и мохнатой грудью.

Маленькая пуля комариным укусом прорвала горло, пищевод. Такая пуля для медведя, что для слона дробина. Зверь хрипло взревел и неожиданно всем телом повернулся назад. За гачи его рвали подоспевшие собаки: клочья бурой шерсти летели в разные стороны, над тайгой неслась какофония звериного рёва, пронзительный лай, визг, треск ломаемых веток. С голубого неба невозмутимо взирало на всю эту кутерьму красно-багровое солнце.
Степан, воодушевлённый появлением своих собак, воспользовался секундным замешательством медведя, повернувшего голову в их сторону, передёрнул затвор тозовки и выстрелил в основание черепа, в место сочленения головы с первым шейным позвонком. От невыносимой боли зверь взревел белугой, тайга вздрогнула. И вдруг медведь медленно и как-то неуклюже развернулся и, не обращая внимания на собак, двинулся на охотника. Тот выхватил нож и откинул в сторону уже ненужную винтовку. В следующее мгновение зверь зацепился задней лапой за поваленную сосну и рухнул на Степана, обдав его зловонием, брызгами крови и остатками непереваренного мяса…
Очнулся Степан сидящим на бурой спине с отрезанной головой медведя, которую держал в левой руке.
Всё так же бесстрастно светило холодное солнце, всё так же мягко нежился лес под его обманчивыми лучами, радостно каркали вороны в предчувствии дарового корма, невозмутимо посвистывали синицы. Как хорош, как восхитителен был зимний солнечный день!
Степан с трудом встал с медвежьей туши. Ноги и всё тело были словно ватными. Обмыл снегом лицо, руки и нож от крови, но никак не мог вспомнить, как оказался на спине медведя. Осмотрел себя с ног до головы — вроде бы цел и невредим, только вся куртка в крови.
Собаки угомонились и лежали, высунув языки. Промысловик подозвал их и обнял обоих сразу: «Родимые! Спасли меня от верной погибели. Век не забуду».
Прошли годы. Степан проработал профессиональным охотником до пенсии: ловил соболей, добывал лосей, как прежде не испытывал особого страха перед хозяином тайги. Почти каждый сезон добывал по одному медведю, но так и не мог восстановить в памяти подробности той страшной схватки.

Г. Лапсин
Рисунки В. Шишкина
“Охота и охотничье хозяйство” №12 – 2008

Назад к содержанию.