В 1985 году я служил начальником пограничной заставы на советско-китайской границе в Газимурско-Заводском районе Читинской области, в «Медвежьем углу», как назвали это место пограничные начальники. Это был действительно медвежий угол — междуречье Урова и Газимура, левосторонних притоков Аргуни, горно-таёжный участок в отрогах Аргунского и Боршевочного хребтов восточного Забайкалья — и не только из-за большой плотности медведя, но и потому что остаётся по сию пору практически безлюдным. Пограничная застава «Усть-Лубия», которой я командовал, дислоцировалась на одноименной горной речушке, в 15 километрах от устья более крупной реки Урюмкан, впадающей в Аргунь с нашей, в то время советской стороны. Близлежащий к заставе населённый пункт — село Зерен находился в 160 километрах в глубь советской территории, добраться до него можно было только зимой, по льду Урюмкана. Таким образом мы служили и жили с семьями (офицеры и прапорщики) в глухом таёжном уголке с годовым завозом продуктов и всего необходимого.
По долгу службы мне приходилось бывать в тайге практически каждый день, в том числе и уходить во главе группы солдат на несколько суток на охраняемый участок с разведывательно-поисковыми целями. В то время обстановка на советско-китайской границе была очень напряжённой. Естественно, приходилось встречаться «нос к носу» и с различным зверьём и добывать его. Командование пограничного отряда установленным порядком выделяло на заставы «кормовые» лицензии для отстрела копытных, то есть нам разрешали отстреливать копытных на питание личного состава.
В описываемой местности водились все животные, характерные для горной тайги Восточной Сибири: изюбрь, лось, кабарга, медведь, волк, рысь, росомаха, соболь. В реках в изобилии водилась рыба, в том числе и ценные породы — таймень, ленок, хариус.
Медведей было так много, что когда по весне они выходили пастись на прогреваемые солнышком склоны, часовые заставы насчитывали одновременно до пятнадцати голов на хребте, нависшем над заставой.
В одну из уже холодных сентябрьских ночей я в соответствии с планом охраны государственной границы должен был проверить пограничный наряд «радиолокационный пост» на реке Урюмкан. Это направление застава охраняла круглосуточно со сменой нарядов на месте. Нам с солдатом-пограничником, Вафиным Равилем, предстояло подняться от устья Урюмкана вверх по реке до места несения службы наряда. Пограничный наряд, вооружённый радиолокационной станцией, обязан был обнаружить цель, развернуться в боевой порядок и задержать проверку. Мне было ясно, что солдатский телефон непременно сработает и наряд будет знать, что начальник вышел на проверку, но когда точно я выйду на направление несения службы, неизвестно. И потом для меня был важен порядок действий наряда. Пограничная служба — это боевая служба, и в nо же время в процессе несения службы мы, офицеры, обучали солдат.
Перед закатом солнца мы с Равилем на двух катерах типа «Аист» спустились по Аргунм до устья Урюмкана. Попрощались с экипажами и остались на гальке в месте слияния Аргуни и Урюмкана.
Место очень живописное. По правой стороне устья возвышается утёс высотой метров семьдесят, отвесной скалой падающий в воды Урюмкана. Левая сторона речки — галечник, переходящий в пологий, заросший мелкой порослью склон, метрах в двухстах от берега также круто поднимающийся над местом слияния двух рек. За Аргунью сопредельная сторона стоит почти отвесным хребтом с крутизной склонов под семьдесят градусов и высотой над рекой около трёхсот метров. В середине склона, вдаваясь в Аргунь, стоит утёс-отстой’ высотой более ста метров. Ширина Аргуни в этом месте около ста пятидесяти метров, а Урюмкана в устье — метров тридцать. Эта панорама так величественна, что чувствуешь себя песчинкой подле огромного камня.
Урюмкан осенью в устье мелкий, можно перейти в броднях, но только с опорой — течение очень сильное. Но летом, после сильных дождей, когда за считанные часы уровень воды поднимается на несколько метров, это — бурлящий поток, несущий всякий лесной хлам. Как здесь говорят. — не успел переехать посуху, будешь ждать спада воды несколько дней.
Здесь я упомяну об участнике события, которое случилось в эту роковую ночь. Это Кучум — моя первая собственная лайка, которая оказалась и виновником, и одновременно моим спасителем.
Собаками я занимался давно: мой отец, страстный охотник, сколько я помню, всегда держал зверовых собак, приученных к работе по крупному зверю: они должны гнать сохатого, изюбря, кабана, останавливать его до подхода или подъезда на лошади охотника (в Забайкалье, где я родился и вырос, настоящая промысловая охота на крупных копытных осуществляется на лошадях) или, как у нас говорят, — держать зверя на отстое до верного выстрела хозяина. В школьные годы я уже имел опыт охоты с собаками, но свою личную лайку приобрёл уже после окончания военного училища. Кучума я взял у своего школьного товарища из помёта чистокровной западносибирской лайки, привезённой в своё время из Москвы.
Кучум уже два года служил вместе со мной на границе, был членом нашей семьи и любимцем двух моих детей-погодков. Он сопровождал меня во всех выходах и выездах на границу и в тайгу, на заставе ни на шаг не отходил, мне казалось, он боится, что я уйду в тайгу без него. Телосложения был крепкого и роста выше, чем положено кобелю западносибирской лайки, сказывалась помесь чистокровной лайки с нашей местной породой зверовых собак. Окрас имел чёрный с белым. Ничему особенному я его не учил, единственно определил порядок поведения в семье, в квартире и канцелярии заставы. Жил он на вольном воздухе, в будке, по из-за привязанности к нему детей я разрешал ему некоторое время находиться в квартире. Был он приучен к лошадям. На заставе по штату было кавалерийское отделение, а у меня командирская лошадь — хорошо воспитанная кобыла Прима. Все выходы на службу и зимой, и летом вне дороги осуществлялись на лошадях. А так как дорога была одна и только вдоль границы, то много времени приходилось проводить в седле. Всю охотничью науку Кучум прошёл на практике и в два года гнал и ставил на отстой изюбрей и сохатых, загонял на дерево и позволял мне добывать рысь и росомаху, и уже крутил раненого медведя. Было у него одно нехорошее качество — постоянная грызня со служебными собаками-овчарками. которых он патологически не переносил. Почему именно овчарок, я так понять и не мог; с собаками других пород, если приходилось встречаться, такого антагонизма не было.
Уважаемый читатель, чтобы у тебя не сложилось мнение, что вся моя служба сводилась только к охоте, объясняю: офицеры заставы по долгу службы до трети суточного времени проводят на охране границы — организуя службу пограничных нарядов, проверяя их, или сами в роли старших пограничных нарядов несут службу. Как у нас говорили: «на работе — на охоте, на охоте — на работе».
Безлюдность тех мест, где мне пришлось служить, и обилие разно-образного зверья просто обязывали даже далёкого от охоты человека изучать явления природы и повадки зверей, потому что это нужно при организации службы в интересах сбережения подчинённого личного состава. Все мои офицеры и прапорщики за время службы на заставе в 1982-86 годах вполне освоили законы тайги и, в пределах разумною, охотничье ремесло, хотя многие до службы были далеки от природы и охоты.
Проводив катера, я приказал ефрейтору Вафину организовать наблюдение, а сам решил покидать блесну, пока ещё светло. Была третья декада сентября, шёл массовый ход ленка с горных речек в Аргунь на зимовальные ямы. Рыбалка спиннингом на блесну днём и на «мышку» ночью, когда практически на каждый бросок есть хватка рыбы — захватывающее действо. Надо только иметь сноровку вытащить ленка на берег, что не всегда получается.
Бросая блесну и периодически вытаскивая ленков весом до трёх килограммов, мы перешли вброд Урюмкан и стали потихоньку продвигаться вверх по течению реки. Солнце было на закате, его последние лучи лизали скалы и гребни гор на сопредельной территории. Лист уже практически опал, только лиственница ещё держала иголки, хотя это до первого сильного ветра.
В самом разгаре был рёв изюбря. Обычно они начинают, подавать голос на закате солнца: взревёт один, ему ответит другой, и к темноте тайга наполняется стоном. Рёв изюбря похож на мычание быка, только тоньше и звук резче; обычно голос слышен километров за пять, семь. Эти звуки сильно беспокоят душу настоявшего забайкальского промысловика; никто из них не может усидеть дома в осеннюю пору. Только в тайгу! Не обязательно стрелять зверя, хотя бы послушать, пересчитать быков по голосам и наметить план на зимний промысел.
Ну и? конечно, успокоить душу и сердце — есть зверь, значит будет охотничье счастье, будет достаток в семье.
Рёва пока не слышно, хотя погода благоприятствует. Ясно, ночь обещает быть морозной, с минусовой температурой.
С рыбачкой к сумеркам мы прошли галькой левого берега на километр вверх по реке; вещмешок у солдата был под завязку — ленок брат очень хорошо, единственная неприятность — на зацепе я потерял ходовую блесну-вертушку. Надо бросать вешмешок с рыбой, утренний дозор на катерах пойдёт, и мой сегодняшний товарищ в составе наряда выдвинется и заберёт рыбу. Чтобы енот ночью не тронул рыбу, притапливаю её на перекате под валуном, а лямки вещмешка придавливаю камнями.
Урюмкан впереди, по берегу нашего хода, идёт под прижим’. там не пройти, надо переходить на правую сторону перекатах», и до следующего прижима идти по правой стороне. А дальше уже с фонарём придётся обходить прижим по пограничной тропе (по берегам Урюмкана у нас были прорублены тропы для движения нарядов в обход теснины и прижимов).
Миновав перекат, решаю вскипятить чайку и дождаться темноты, чтобы дальше идти, рыбача спиннингом на мыша. Для меня эта самая интересная рыбалка: всем нутром ждёшь удара хвоста ленка или тайменя по мышке и затем хватки. Да и ночью, как правило, меньше сходов рыбы.
По расчёту, если всё идёт нормально, к месту несения службы наряда мы выйдем к часу ночи. Как только костёр озарил наши лица, со стороны сопредельной территории донёся первый рёв изюбря, он поплыл в нашу сторону, отразился от скал и утонул где-то в горах за границей. Минуты три спустя, уже с нашей территории, откуда-то с хребта послышался ответный рёв. Минут через пятнадцать уже четыре быка звали друг друга на бой за право обладать матками. К концу сентября, как правило, взрослые быки набирают себе гарем из маток и уже неохотно идут на рёв соперника, но всегда отвечают на призывный голос. Бык-ревун безошибочно по голосу узнаёт силу своего соперника, поэтому молодые быки, обладающие матками, обычно не отвечают на рёв. боясь более сильного и опытного соперника. Таковой может запросто отбить маток, в этом отношении изюбри-самцы во многом похожи на косячных жеребцов.
Попив чайку и перекусив, минут двадцать лежим у костра, я рассказываю солдату премудрости изюбриного рёва. Кучум лежит поодаль от костра, то посматривая на нас, то пошевеливая ушами, прослушивает местность. Вдруг по ходу нашего движения, где-то наверное в километре, завыл волк, по голосу — матёрый. Тотчас из того же места ему вторили ещё несколько голосов молодых. Кобель встрепенулся, вскочил и глухо зарычал, шерсть на загривке стала дыбом. Ешё бы, волк — самый главный враг и соперник, собака всегда боится и ненавидит его. Уважаемый читатель, не верь никогда людям, которые говорят, что собака берёт верх над волком, это брехня. Сворой одиночного волка собаки, может быть, и возьмут, и то не каждого, есть ведь отдельные волки, вес которых доходит до шестидесяти килограммов! (В 1981 году мне удалось добыть с помощью яда матёрого, вес которого был шестьдесят семь килограммов). А вот волк всегда одиночную собаку задавит. Сколько хороших промысловых собак гибнет от волков в тайге!
Волчий концерт продолжался минут десять, потом затих. Стая собралась на охоту. Поднялись и мы, я передёрнул затвор автомата, дослал патрон в патронник, поставил на предохранитель. Так-то надёжнее, ночь может преподнести любые неожиданности. Уточнил бойцу задачу и установил сигналы взаимодействия.
Мы двинулись вперёд, кобель далеко не убегает, слышно как под его лапами шуршат камни, наверное, инстинкт подсказывает: с волками шутки плохи. Мои первые забросы мышки сразу принесли удачу, ленок идёт и на мышку, причём более крупный, чем на блесну. За рыбачкой незаметно по косе дошли до прижима, дальше включили фонари ФАС-4 (фонарь аккумуляторный следовой) и тайгой с выходом на тропу обошли утёс. Опять по гальке вдоль берега продвигаемся вверх. Вдруг в прибрежных зарослях густым басом заревел Кучум, по голосу — на медведя или кабана. Лай у хорошей промысловой собаки по видам зверя сильно разнится, это даёт возможность хозяину подготовиться к встрече со зверем.
Подзываю солдата, коротко уточняю задачу — быть готовым выстрелить из сигнального пистолета по моему крику или выстрелам, при необходимости прийти на помощь. Сам ставлю автомат на боевой взвод, перевожу его в положение на грудь с расчётом, чтобы вести огонь от пояса, левая рука будет занята фонарём. Прибрежная галька пологим откосом уходит в небольшой яр; опираясь на руки, вскакиваю на него, Кучум ревёт метрах в пятнадцати. Включаю фонарь. Впереди частокол невысокого осинника. Через него ничего не видно, слышен только густой лай и треск деревьев. Внезапно луч выхватывает в осиннике чёрный шар с горящими красными углями , голову пронзает мысль — медведь… Правая рука автоматически перехватывает пистолетную рукоятку автомата. Что делать? Вдруг медведь резко бросается в мою сторону, а я инстинктивно открываю огонь одной длинной очередью, прямо от пояса. Расстояние от меня до осинника, наверное, метров десять. Медведь сделал прыжок уже по чистому месту и не далее, как метрах в трёх от меня, резко крутанулся на месте. Это кобель хватанул его сзади за гачи. В свете луча фонаря прямо передо мной мелькала карусель, не поймёшь — где собака, а где зверь. Я стоял как вкопанный, даже не успев испугаться и с остервенением давил на спусковой крючок автомата, но он молчал.
Тут взлетает осветительная ракета, заливая всё лиловым светом, и видно, как кобель виснет хваткой на боку у зверя. Медведь как-то валится на бок, наверное, сбивая собаку, и затем прыжком уходит в осинник. А я дрожащими руками пытаюсь достать второй магазин из подсумка и присоединить к автомату. Подбегает солдат:
— Товарищ старший лейтенант, что случилось?
— Медевдь, — единственно, что я ему мог ответить.
И в следующее мгновение почувствовал, что руки, ноги почему-то как ватные, не подчиняются сознанию. Правая рука держит снаряженный магазин и не ощущает его веса, мне кажется, что я без рук и без ног.
— Вы попали?! — вопрос солдата привёл меня в чувство.
Я наконец-то отстегнул пустой магазин и пристегнул снаряженный. Впоследствии мне неоднократно приходилось смотреть многим опасностям в глаза, но такое состояние я испытал только в эту сентябрьскую ночь.
— Вы попали?! — повторно спросил подчинённый.
— Наверное, нет. Медведь убежал.
У самого мелькнула мысль: я и не мог попасть, краем глаза во время стрельбы заметил, что пули ушли выше. Про себя чертыхнулся: двадцать пять патронов выпустил зря за две секунды, вот смеху будет на заставе…
Тем временем борьба кобеля с медведем продолжалась, и я приказал солдату пустить ещё одну осветительную ракету. После того как она, догорая и шипя, устремилась к земле, стало слышно, что лай собаки удаляется в гору, в сторону от реки. Кучум лаял ещё минут десять, затем замолк и скоро явился к нам, приветливо повилял хвостом и рысью пошёл в осинник, как бы приглашая за собой.
— Будь здесь настороже, я проверю, — сказал я Равилю и с фонарём пошёл в подлесок.
Зная поведение медведей, я никак не мог понять, почему он бросился на меня. Обычно при внезапных встречах с человеком медведь на махах уходит в сторону, а тем более от собаки. Значит здесь была медведица с медвежонком или вообще что-то не так. С этими мыслями я подошёл к осиннику.
Причина оказалась не в медвежонке, а в задранном баракчане-изюбре, туловище которого луч фонаря выхватил из темноты буквально в десяти метрах от кромки осинника. Кучум уже пристроился к объеденному наполовину стегну и смачно отрывал и глотал куски мяса.
Я крикнул солдата, и мы вдвоём при свете фонарей обследовали место трагедии. Почва, ковёр из листьев, кустарник и остатки кишок в радиусе десяти метров свидетельствовали о том, что здесь была борьба. У меня мелькнула мысль, что схватка была не между медведем и изюбрем: в таком поединке один удар медвежьей лапы решил бы участь баракчана. Медведь часто караулит копытных на их тропах, особенно в районах водопоев и солонцов. А в годы, когда случается неурожай ягод и грибов, копытные, в первую очередь, конечно, молодняк составляют значительную часть рациона косолапого.
Не берусь точно определить, а тем более ночью, что же здесь про-изошло. На мой взгляд, это семья волков задавила изюбря, а медведь, пользуясь своей силой, отбил добычу. Хотя в природе стая волков несёт угрозу и медведю. Из рассказов старых промысловиков я слышал, что стая волков может свободно задавить молодого медведя, а в зимнее время — и взрослого медвеля-шатуна. Бывали такие случаи.
Объяснение нашему случаю может быть, на мой взгляд, такое: в октябре волчата ещё не имеют пи силы, ни опыта, а с матёрыми не было переярков, поэтому победа осталась за медведем.
Сделав такой вывод, я вышел но радиостанции на связь с заставой и нарядом и успокоил и тех, и других. Наряд, в любом случае, слышал выстрелы и видел отсвет ракет и мог принять это за боевое столкновение, связанное с сопредельной стороной.
Затем я осмотрел тушу баракчана. У него были рваные раны на стегнах, лопатках, шее, вспорот живот. Ещё один довод в пользу волков.
Часть внутренностей и одного заднего стегна были съедены. Я решил срезать мякоть со стегон, лопаток, сколько войдёт в вещмешок, на корм служебным собакам и Кучуму, а рыбу взять на кукан.
Но тут опять встрепенулся Кучум и с лаем бросился в тайгу. Метрах в пятидесяти послышался треск и затем остервенелый лай. Я снова дал команду солдату пустить осветительную ракету. После её догорания, лай стал удаляться и вскорости затих. Медведь никак не может успокоиться. Поэтому он так остервенело защищать свою добычу и бросился на меня. И неизвестно, что со мной было бы, если б не Кучум и мой помощник Равиль.
По тайге нет-нет да и пройдёт слух о том, что где-то медведь задрал человека. Особенно часты такие случаи в голодные для медведя годы. За время моей службы на заставе у нас было три случая нападения медведя на лошадей, которых выпускали пастись в тайгу, когда не использовали в службе. В одном случае жертвой стал жеребёнок-сеголеток, в другом на холке годовалого жеребчика (по-местному — черпела) медведь оставил глубочайшие раны, но нам удалось его выходить. Ещё в одном случае пришлось доколоть кобылу. Медведь вышел ночью на путь движения наряда, кобыла бросилась, скинув пограничника и напоролась в завале вдоль дороги на сук, распоров себе живот и выпустив кишки. Слава Богу, для наряда всё кончилось благополучно.
Обрезав мясо, мы тайгой вышли на тропу и теперь уже без приключений добрались до места.
На следующий день я в форме беседы разобрал с личным составом заставы произошедшее с нами ночью и нацелил бойцов на возможное поведение в случае внезапной встречи со зверем. А солдаты между собой, я так думаю, долго ещё обсуждали, как начальник с десяти метров не мог убить косолапого, израсходовав двадцать пять патронов. Мне важен итог другой — слава Богу, остался жив.
Кучум ещё два года сопровождал меня в пограничной таёжной жизни. Весной 1987 года ушёл по следу за семьей сохатых и не вернулся. Предпринятые мной поиски результатов не дали, снег уже сошёл. Я думаю, бык или лосиха сделали из него ударом ноги две Кучумки или попал он в зубы тем же волкам.
Его образ в памяти моей останется до гробовой доски. За четыре года нашего общения ещё много было интересного и поучительного.
Г. Балябин
“Охотничьи просторы”, книга 3 (41) – 2004