Какое счастье — оказаться в лесу с ружьецом по первой пороше… Боже мой! Если еще с доброй собакой — так это уже сверхсчастье.
Судьба великодушно подарила мне встречу с необыкновенным человеком, якутским охотником Кириллом Николаевичем Кармадоновым.
— Э — э — э, паря… Собаку выбрать надо уметь…, знать…
— Как, дядя Киря!
— Дак ничего тут особенного нет, — не делая «вещи в себе» начинает Николаич. Опускается на корточки («профессор леса», как тайно я его окрестил) около пухленьких, кругленьких, пестрых щенят, резко-терпко пахнущих чесночно-горчично. Сучка пугающе покажет мне, чужаку, белые клыки, когда я беру щенят, то юлой завьется и смотрит глазами беспокойной мамы, когда берет в руки щенят хозяин…
Кирилл Николаевич священнодействует с щенятами: то погладит, то возьмет щепотью за шиворот, подержит на весу, слегка приоткроет пасть и внимательно смотрит, то щупает череп и крутит, и вертит так и сяк…
Говорит не спеша:
— Был вот у Юрки в городе, там тоже многие собак держут всяких. Зачем, спрашивается, на девятом этаже овчарка в одной комнате с семьей? Теснотища, вонь. Все шарахаются, кто впервые видит… Погулять нормально нельзя- одно мученье. Собака, как и человек, любит свободу, простор, природу. Только в лесу узнаешь истинную цену собаке. Встречаю как — то молодую женщину: на руках собачка, — продолжает Николаич, — вот уж она ее лелеет, холит пуще дитя…
— Ребенка, говорю, на руках надо нянчить, а Вы собаку…
— А Вам какое дело?
— Собака — помощник в поле, деревне, лесу, а не дите. Обиделась, пошла…
Для наших сибирских лесов и собака должна быть особенная. Такая у нас есть — сибирская лайка. Самая подходящая, а если поточнее, то северная якутская лайка, больше приспособленная к морозам, снегам.
«Пальма!» — позвал ласково хозяин и постучал себя по груди. Собака мгновенно вспрыгнула, передние лапы оказались на груди Николаича, а ее быстрый рубиновый язык нежно и ласково прошелся по щеке и подбородку хозяина. «Ну будет, будет»,- заботливо поглаживает Кирилл Николаевич свою любимицу.
— Видишь! Длина- то, прогонистость,- показывает Николаич на высоту собаки,- почитай с меня ростом… Это вот первое условие: высокая на ногах, с глубокой грудью. Запас дыхания, понимаешь.
— А невысокая…,- начал я неуверенно.
— Да куда уйдет такая собачка? Разве по деревне носиться, да по двору.
Учти наши снега, колодник, топи, мари. Видишь, лапа- то узкая, удлиненная, что у девки модной- тоже признак ходовой собаки… Пощупай голову-то сверху — ощущаешь как бы единый шов по всей голове- черепу почти от глаз до шеи… Хороший знак.
— А какой плохой?
— Плохой- круглый, без шва. А ну рот открой!- и, раскрыв пасть Пальме, стал неспешно считать небные валики, полосы.
То, как это проделывал Николаич (словно копаясь в собственном рту), наводило на мысль, что хозяин со своей соболятницей добыл не один десяток зверьков и мерз со своей собачкой не одну зиму. Так оно и было.
— Видишь красное небо и черные пятна?
— Да, вижу…
— Хороший знак. Считай…
— Тринадцать бугорков- валиков…
— Чем больше- тем лучше, нечет желателен. Стоячие уши- хорошо, а у лаек они обычно стоят. Тонкая, удлиненная морда- хорошо, тупорылость- плохо. А теперь вибрис… Видишь, впереди под челюстью-два по два-длинные щетинки, возвышающиеся над общим покровом? Хороший признак.
Хвост — язык собаки. Это одеяло, подушка, муфта северной лайки. У лаек он хорошо опушен.
— Кирилл Николаевич, ну как вот из этих семи выбрать самого лучшего щенка? Будущего соболятника?
— Просто. Тебе выберет сама мать.
— Как это?
— Расскажу тебе притчу. У крестьянки было три сына. Хорош был Ваня, да криклив больно. Голубоглаз Коля, всем пригож, да не ходит. А вот Саня — хоть куда: кудряв, красив, умница и маме помощник во всем.
Загорелась как-то изба крестьянки. Еле успела мать: заскочила в пылающую избу и, заскочив, успела схватить только одного… и вынесла его. Кого? Угадай!
— Саню?
— Точно… Любимец ее. Вот и из этих семи пухленьких колобочков есть уже ее любимец и любимица.
— Да ну?
— Точно!
— Мы тоже будем поджигать?- пытаюсь я острить с улыбкой.
— Это ни к чему. Я унесу щенят на огород, а ты стой у конуры. Пальма начнет таскать щенят обратно в конуру. Вот первого она принесет самого дорогого для себя, лучшего — ты его возьмешь, когда она убежит за вторым.
Надо было видеть, с какой мукой в собачьих глазах смотрела Пальма, когда Николаич бесцеремонно стал засовывать щенят за пазуху…
— Не бойся, не бойся, щас перетащишь…
И вот я не взял — выхватил Первого, которого Пальма сунула … и опрометью за дом.
Я прижал свое сокровище к сердцу под фуфайку и бегом домой… Щенок слегка подрагивал и терпкий псовый дух радостно щекотал ноздри: «У меня есть соболятница, а может, и соболятник»,- тайно радовался я. Не сомневался, что у меня вырастет именно соболятник. «Профессор леса» не ошибался. Я поверил ему сразу, когда узнал, как дядя Киря по 20 живых соболей сдавал в 50-х годах, ловя их почти голыми руками. Об этом особый рассказ.
Уже вечером в нашем доме разгорелись жаркие баталии по поводу и по случаю появления собаки. Право голоса имели все: сын, дочь, жена и я.
— Назовем его Первым,- используя свои диктаторские замашки сказал я, памятуя, что Пальма подарила нам первого…
— И последнего…,- как- то между прочим обронила супруга.
— А причем тут последний?- возмутился я.
— Назовем его Витим,- красиво предложила дочь, и мы все загудели, обсуждая звучность, величие, красоту могучей сибирской реки, которая заманчивой перспективой открывалась взгляду из трех окон нашего дома.
Но когда два «ученых зоотехника» (я и жена) после долгих споров к стыду своему пришли, наконец, к выводу, что Первый, что Витим есть никто иной как собачья девочка… «Витим», «Первый» отпали само собой.
— Гроза,- сказал негромко сын и все задумались.
— А что? Звучит,- сказал я.
— Это будет гроза волков и медведей,- почти пропела дочь.
— Гроза,- что-то грозное, пугающее увидела в кличке жена.
— Гроза будет грозою белок и соболей,- уточнил сын. Крещение состоялось. На том и порешили. «Крестный отец» с сестренкой оборудовали в углу своей спальни уютное гнездышко будущей грозе медведей. И та, отягощенная коровьим молоком и дотошным вниманием, крепко заснула.
«Гроза белок и соболей» сказочно набирала силы… Вскоре, в далеком якутском наслеге, затерянном в дремучей тайге, у Вани Кривого взял, как безнадежного, маленького щеночка сложной масти: рыжий как лисенок, с белой манишкой, темными ушами и эдакими двумя шершнями темных пятен под глазами. Чудный…, чудный песик- картинка.
Кстати, о масти: сложная масть — следствие слияния разных кровей. Хороший признак.
Пока щенок производил унылое впечатление — удрурчал своей худобой, а главное: темные пятна — не то стригущий лишай, не то авитаминоз. Это исправить было легче.
Но сначала несколько слов о том, где мы жили, чтобы лучше понять, как формируются охотничьи собаки.
На левом берегу могучей Лены, в просторной пойме, вольготно раскинулся наш поселок Витим, названный в честь правого притока Лены. Река Витим с живописной дельтой со множеством рукавов и островов, заманчивой, притягательной картиной раскинулась на той стороне Лены. И где бы ты ни был в поселке, ты всегда видишь эти малахитовые острова: Липаевский, Попов, Лебединый, Еловый, Медвежий…
Как- то давно сделал для себя открытие: могучая природа формирует великих людей. Ну, это так, между прочим, без всяких претензий.
Дом наш двухэтажный, с балконом, стоит на окраине поселка, на пустоватом берегу Лены. Сам построил. Тогда же интересная мысль пришла: в большом доме — большие мысли, дела большие. Надоело жить в социалистическом курятнике на четыре хозяина. Какое было неописуемое счастье перейти жить в Наш Новый Дом! Невероятное счастье, мужики! Стройте красивые, большие дома! Помаленьку. Через «не могу».
Огромное крыльцо и веранда на тридцати семи листвиничных столбах — место боксерских баталий и борцовских схваток — открывали великолепную панораму поймы Лены, устья Витима, заречных лугов. Из каждого окна были видны идущие по Лене корабли. Перелеты птиц весной и осенью — как на ладони. Особенно, с трепетом, ждали гусей и уток. Я часто радостно думал: какое счастье — наш дом! Наш дом мне снится по ночам в шумном, тесном, неуютном городе.
Дети наши росли здоровыми, сильными, в постоянной работе, в спорте.
Соток тридцать вокруг дома поросли елью, сосной, березой, осиной, рябиной, черемухой. На полянке немного земляники, грибов в нашем лесочке на жареху можно собрать. Брусника в подлеске, а в августе черемухи, рябины, шиповника полно. Заросли иван-чая с чудными сиреневыми султанами.
По осени часто залетали рябчики, иногда- глухари. Как-то раз черный красавец-гигант напугал жену, неожиданно, с шумом реактивного самолета стартовав из зарослей иван- чая.
Жило здесь уже несколько поколений бурундуков. Орехи пришлось прятать под фляги (великие специалисты по кедровым орешкам!), пока не залягут спать- спят они как медведи.
На берегу у рябины, в зарослях шиповника, мы постоянно видели эдакую аристократческую поступь горностая, как если бы вы двумя скошенными пальцам и слегка делали отметки на снегу с интервалом 20- 25 сантиметров. По осени забегали соболя. Несколько штук я добыл. Каюсь, не выдержал, добыл «зеленых».
А когда бывали переходы белок мы уставали от лая своих собак и чужих. Переход белочек- в сентябре. Она еще «не выходная». Стрелять нельзя, а шуму уйма. Вот собачки- то натаскиваются…
А вокруг тайга вековая…
Как- то своему другу, поэту Анатолию Лавскому, писал письмо и между прочим родились строчки:
Живу я, друг, в лесу,
Молюся колесу,
А лучшие года
Уходят как вода…
Отвлекся… Да… Дружком назвали рыжего кобеля. Создалась живописная пара: черно- пестрая Гроза и рыжий, с белой манишкой Дружок. Как быстро они росли! В заботе и ласке. Сын и дочь возились с ними без конца. А что собаке надо — корочку хлеба да ласку.
Как играют трехмесячные щенята! Вы бы только поглядели. Наблюдать их можно бесконечно. А когда им стало по пять — глаз не оторвешь! Игра собачек — и спорт и развитие. Сколько просматривается собачьих «приемов»! Захваты за шею и уходы, захват с перекатом, отстранение боком, отстранение с ударом боком и так без конца.
Собачки увлеклись и почти натыкаются на меня — ластятся, по-собачьи улыбаются, даже смеются. Глажу их обеими руками. Начинает появляться ревность: глажу одного-другая ворчит. Собаки набирают форму. Омытые росной травой они чистые, добрые, ласковые. Высокие на ногах, прогонистые в длину, лапы узкие, удлиненные. Все формы, признаки, экстерьер лаек, якутских лаек.
Собачки уже давно гоняют кошек. Это хороший симптом. Некоторые кошки похожи на соболя, да и спасаются они от со бачек также на дереве. Вот и лают собачки без конца, а тут еще белочка поплыла через Лену и до того ее было много… А первым пристанищем белочек после плавания был наш лесок. Вот тут-то собачки наторели. Пришлось подстрелить несколько белочек для «науки».
Постоянно брали собак с собою, когда ходили за черникой и брусникой в «большой лес». Здесь они познавали науку «быть вблизи хозяина», не заблудиться. А вот и первый бурундучок еле успевает шмыгнуть на ствол кедра, примученный Грозой. Слышим лайки в лесу: звонкие, четкие, свободные. Лайка Грозы более нежная. Лайка Дружка грубее. Впрочем, так и подобает «мужчине».
Собаки жили беспривязно, вольно. Для охотничьей собаки это очень важно.
Они остро чувствуют волю, в них нет озлобленности, синдрома ошейника, цепи. Добрая, умная, ласковая лайка — мечта охотника.
Здесь уместно кое- что вспомнить. Я, по-первости, поражался характеру деревенских собак. Их всегда было много. Лежат они у дороги, летом- на тротуаре… Перешагиваешь через них, а собаки хоть бы что. Потом я понял: охотничьи собачки, вскормленные на воле,- добрые, ласковые, умные. Это цепные псы, годами сидящие на привязи,- злющие и кусаются.
Часто с собаками по тайге ходил сын, а когда я ему в четвертом классе подарил бескурковку двадцатого калибра, он и вовсе стал пропадать в лесу. Уверен: детей надо рано приучать умно обращаться с оружием. Худо, когда повзрослев, они начинают воровать «папино ружье» и делать глупости. Как много было таких несчастных случаев!
Зима поторопилась в том году. Впрочем, в южной Якутии уже 18-20 сентября идет снег, а с 1 октября официально разрешена охота на пушного зверя.
Разве усидишь дома в такой день! Какое чудо — первая пороша! Снег белый-белый, особенно на изумрудном фоне хвои. На нем, как в букваре, вся азбука жизни обитателей леса. Вот крестом вяжут благородный узор жизни рябчики, копалуха… Вот всегда игриво, торопливо, несколько неряшливо метит белую книгу зимы белочка. Зайцы, вроде не задумываясь над тем, что они делают на снегу, носятся, глубоко рыхля первую порошу. Вот осторожно шьет ровную драгоценную цепочку на белом холсте лисица. Наконец, печатки высшей пробы — дактелоскопия соболька.
Зимуют в Якутии несколько видов вьюрков: кресты, снегири, воробьи, желанчики. Вечно заботливо ремонтирует лес дятел- и мороз в пятьдесят градусов ему не страшен. Стойкий абориген здешних мест — кукша. Довольно уверенно, вольготно, шумно живет кедровка. Подлетает полярная куропатка в эдакой модной белоснежной шубке. Совы, изрядно оленей, изюбра, частым гостем сел, деревень и поселков стал лось. Какое чудо природы! Какое удивительное создание! Глыба в 600 кг питается в зимнюю стужу мхом, хвоей, тальником, корой осины, ветками рябины. Никто ему не страшен кроме волков и медведей, но самый страшный враг сохатого- человек. Появилось изрядно полярного волка — лапы с добрую кружку, весом от пятидесяти килограммов до центнера. Сторожко метит снежное покрывало росомаха. Удивительное животное. Поражаешься, с какой удивительной осторожностью, человеческой хитростью она «обезжиривает» капканы, настроенные на соболя…
Нечасто в горной, скалистой тайге (да и не только в скалах) можно встретить круглые, большие, когтистые отпечатки лап рыси.
Богата тайга! Удивительно богата! Живет лес полнокровной, ровной жизнью. Как нам притронуться к этим несметным богатствам? Как нам приумножить их? Как сохранить то, что пока имеем?
Впрочем, и прекрасно знаем как приумножить и сохранить, да пока преступно не желаем.
Да, а где мои собачки, надежда и опора охотника? Где-то в стороне слышу их игривую возню. Нет, это не брачные игры. Это игры брата и сестры, хотя Дружок и Гроза — сводные. Поражаюсь строгости собачьей. Ей в этом смысле можно позавидовать. Известно, что молодые люди в 12-13 лет могут сделать открытие полов, но стойкость четвероногих железная: только игры, только спорт. Какая выдержка кобеля, стойкость, эдакий псовый такт в отношении подруги… Поразительно. Мне думается, что проблема насилия в мире животных вообще отсутствует (не в пример Homo sapiens).
Ослепительный снег — холодный и белый, всегда исчезает на горячей руке. Слегка смахнул снег с пенька и вокруг обнаружил целый сад рубиновых, сладко — терпких ягод брусницы, а рядом голубоглазо смотрят огромные голубичины, накинувшие легкие белые платочки снежинок. Хорошо-то как! Какие чудесные ягоды!
Сажусь на пенек и вкушаю волшебные ягоды. Никуда не спешу. Мир мой: этот белозеленый терем, эти вот сказочные ягоды и белый нежный снег, где можно различить хрупкость и волшебность каждой снежинки.
Но мое пребывание в потустороннем мире было прервано, когда буквально рядом я увидел «горячий», «парной» след соболя.
— Дружок! Гроза!- позвал я вполголоса и сейчас же из-за кустов вывернулись две мордашки: желтая с коричневыми шершнями и черно-пестрая. Ткнул Грозу в след, а сам метнулся по следу рядом. Гроза завиляла хвостом и тут же пристроилась сзади меня. Так-то ей удобнее было бежать.
Направил на след Дружка: понюхал следок и вперед. Я уж сдуру обрадовался, что тот взял след, но метров через сто Дружок спугнул выводок рябчиков и стал стараться догнать их, а не соболя.
Началось мытарство: и так, и сяк- ан черта с два! Сколько было пройдено километров не мерил.
Пошла третья неделя моих мытарств. Белочку, правда, искали нормально, но что такое белка, когда встретится свежий соболиный след! Плелся вечером еле живой, весь мокрый, а завтра с утра пораньше снова…
Как- то взвесившись, обнаружил, что от моих 90 кг осталось всего 75, но это меня только радовало. Стал подвижен, как кабарга и неутомим словно олешек- хорошо! Но собачки не идут- вот беда, так беда.
Встретился дядя Киря…
— Че, паря, снег месишь, а толку с гулькин нос, да?
— Точно, Кирилл Николаевич,- а вы как узнали?
— Дак че тут знать! Ясно дело. У всех так по- первости с молодыми собаками.
— Ну, почему не идут?
— Э- э, парень. Молодые, еще не поняли, что для них главное. Натаскивай. Работа по соболю для собаки- вроде как высшая академия и первоклашке она зачастую не под силу. Здесь мало одной породы, кровей. Собачку надо натаскивать, учить с умом.
Суки иногда в полгода идут по соболю, кобели с года, а то и с двух. Твое, парень, счастье, если собачка горяченького следка хватит. А лучше «в вид»- увидит зверька, вот тогда и попрет, только держись! Ну, ладно, тороплюсь.
«Хватит горяченького»! Уже две недели пластаюсь, а где тот «горяченький»? «В вид»! Черт бы побрал этих соболей!
Снегу уже навалило порядочно. Если так будет сыпать- через недельку охотники начнут выходить из леса. Сейчас время только для рослых собак. В рыхлом снегу и соболю трудно бежать.
Теперь на охоту я беру собачек по одной: то Грозу, то Дружка. Играть им стало не с кем, ходят понуро, чувствуют, что я ими недоволен. Они все понимают прекрасно, только не говорят. А зачем говорить, если и так все ясно?
Вот я Дружка снова направляю на свежий соболиный след. Пройдя по нему метров триста — четыреста, собака великодушно уступает мне место первопроходца, пристроившись к моему следу сзади. Я раздраженно слегка пинаю Дружка, он взвизгивает, отскакивает в сторону и смотрит на меня обескураженно.
Думаю потом: может быть, собака умнее меня? Прошла немного, поняла, что бесполезно гнаться… и пристроилась сзади, а я зря настаиваю.
Бить собаку на охоте нельзя. Некоторые сильно обидчивы, можно сорвать весь охотничий сезон. Но мой доморощенный не обижается и мы быстро приходим в согласие.
Дело к вечеру. Взмок уже десятый раз, жрать хочется чертовски. Выбираю сушинку, обязательно стоячую, рублю, деру кору с ближайшей березки, набиваю туго в котелок снега. Пряно, пахуче, жизнью обдает горящая береста- смолье занялось. Костерок опаляет добрым теплом, руки не чувствуют огня, разгребаю снег и сажусь рядом. В трех метрах, предварительно крутнувшись раза два-три и утоптав «перину», свернулся, калачиком Дружок, ловко и уютно запахнувшись хвостом — одеялом.
В голове вакуум. В сердце пусто. Вокруг какой-то ирреальный бело-зеленый мир… Стынет мокрая спина, и я поворачиваюсь спиной к костру. Стало тепло, уютно. «Вытянуть бы ноги»,- размечтался я.
Ключиком долгожданным забурлил котелок. Бросаю щепоть чая- живительный ароматный дух далекой сказочной Индии добро терзает ноздри. Чай! Первое, второе, третье…, десятое блюдо охотника. Нет! Постойте… Это даже не «индийский», а сама госпожа Бандаранаике шлет сей божественный напиток… Да… Где-то есть эти экзотические страны, где всегда благодатное лето, плещет океан и смуглые добрые люди собирают это удивительное растение. Дай-то Бог вам здоровья, добрые люди сказочного Цейлона!
Настроение уже другое… Чай (но только индийский или цейлонский) — это чудо!
Созерцаю. Заворожен сказкой тайги. Боже! Как все необыкновенно… Кедрач, освещенный изнутри! Какие удивительные малахитовые чертоги! Только позже узнал, что воздух в хвойном лесу настолько чист, что можно проводить операцию без подготовки, не опасаясь, что будет занесена инфекция.
«Дружок!» Собака подняла уши- внимание- пристальный взгляд карих человеческих глаз… «Ну, почему не идешь за соболем? Дурачок!», — треплю собаку за шиворот. Она ставит передние лапы мне на грудь и тычется прохладным носом в лицо. «Как пьяный друг ты лезешь целоваться». Он все понимает, все понимает. Глажу, глажу… «Дружок, дружок… Мой милый друг… Ну, что я без тебя в лесу, ну, ищи, ищи…» Он, наскоро омыв меня своим языком, улыбается своей еле заметной улыбкой. Все понимает, умница, умница…
Теперь до зимовья. Километров 15-16, уже через «не могу». Как это «не могу»? Настоящие охотники- это сверхлюди. Без преувеличения, со всей ответственностью говорю. Я, конечно, не в счет.
Дружок, мгновенно покончив с куском хлеба и ломтиком сала, бросается вперед, как камень из пращи. Понимает: «домой», значит в теплое, сытное зимовье.
Только бы засветло выскочить на знакомую чудницу, а там старой просекой можно и ночью идти.
Мысли как в компьютере без новой программы выдают старую информацию: еще день впустую… ну, когда? ну, где? Когда и где мой миг удачи… Боже мой! Как ничтожно… Орды Хромоножки поставили на колени Азию… Что думал Тимур?… Александр создал империю от океана до океана… Какие мысли одолевали его? Что он думал насчет удачи?… Бонапарт покорил Европу… Насколько кружили полководцу голову слава, успех?… Суворов не знал поражений, но как он относился к славе, успеху?… Удача… Я… моя возня на молекулярном уровне… И я ищу удачу… Боже…
Еще долго я ворошил эпохи, великих… Как чудесно думается в лесу…
Да, но где Дружок? Нет его. Делаю круг и… натыкаюсь на след Дружка — замечаю между маховыми прыжками собаки когтистые следки соболя. Ночник! Взял ночника! Неужели! А сам уже несусь по следу. Вот слышу торопливую лайку… Это на бегу… «Гонит!»,- с потрясающей радостью понял я. Гонит! Гонит! Дружочек! Неужели правда!
Так продолжалось долго. Я уже взмок заново, уже не шел, а бежал, перепрыгивая через колоды, пни, валежник. Обегая завалы и подлесок, стеною возвышающийся на пути. О! Чудо! Что я слышу! Громовой, колокольный лай несется по тайге! Загнал! Загнал, мой милый Дружочек! Осторожно подхожу и вижу особняком стоящую ель высотой метров тридцать и Дружка, изнемогающего от лая под ней.
Я хватаю Дружка в охапку и целую его в прохладный, влажный нос, черные «пчелки» глаз. Он вырывается и лает еще неистовей…
Взгляд цепко хватает ствол, желая сфотографировать вожделенного зверька, но не находит его. Снизу, на голом стволе и вверху, в буйной кроне лапника пусто… Пусто… Собака словно набатом по тайге, но где же соболь? Где же? Обхожу дерево с разных сторон, анализирую крону ветвь за ветвью, но тщетно! Проследил, обойдя вокруг, нет ли выхода. Нет. Выхода соболя нет. Так я лазил долго, пока, отступив подальше, на самой макушке, в бурно разросшейся вершинке не увидел, скорее угадал очертания головки с торчавшими округлыми ушками. Не может быть! А почему, почему не может! Очень даже может — соболь! Вскидываю ружье… Вижу, как темный ком на вершине дернулся, крутнулся и… завалился надежно в самой макушке. Что делать? Только валить дерево. Иначе не достать…
Тут замечаю, как на бархатных лапках оседают сумерки. Я чувствую, что вижу их. Пока рублю ель в охват толщиной, пока…, пока… В общем, надо ночевать здесь, а утром свалю дерево и добуду соболя. Я узнал, как важен первый соболь для собаки-соболятницы. Надо, чтобы собака понюхала добычу, обожгла ноздри этим специфическим запахом соболька, запомнила его на всю жизнь и брала его безотказно, без осечки, днем и ночью.
Соболь рядом, а не возьмешь — досадно. Сумерки. Надо ночевать.
Дружок, повизгивая, скребся по елке, а потом, оросив ее, крутнулся рядом раз-другой, утаптывая место отдыха, и улегся, уютно опахнувшись рыжей шубкой хвоста. Впрочем, нет-нет и сторожко посмотрит вверх, заурчит, давая мне понять, что зверь там…
Я взялся за топор. Ночевка зимой — дело серьезное… Или ты будешь настоящим таежником, или это будет, возможно, твоя последняя ночь… Не простыть мудрено. Мокрая рубашка, свитер, заиндевевшая «суконка», мокрые суконные штаны, мокрые портянки…
К вечеру подморозило: градусов двадцать с лишним. Зеленые звезды щедро сыпанули по небу.
Простуда. Двадцать один год я жил в лесу, каждую осень охотился. Охота иногда продолжалась по месяцу, по два, а капканы, кулемки ставлю всю зиму. Замерзал в морозы, проваливался под лед, блуждал по неделе, а уж мокрый к вечеру возвращался, как правило, и хоть бы раз прицепился насморк. И кашель никогда. А вот дома, когда охота была давно позади, вдруг кашель или даже грипп привяжется. Думаю, что первозданная природа лечит. Она целебна. Она одаривает мощью. После охоты чувствуешь себя выносливым как олень, сильным и быстрым как барс.
Ночевка. Здесь лениться нельзя. Слава Богу, сухостоя вокруг много. Быстро валю сосну и лиственицу. Ель не подойдет. Спасибо моим дорогим друзьям охотникам- научили, по- первости, всем таежным наукам. Выжить в тайге — не слишком мудрая наука, но, понятно, обязательная.
Сушины разрубил на сутунки по 2- 3 метра, стаскал к месту костра. До утра хватит… Разгреб снег для ночевки около выворотня. В бурю упало дерево — корневище с землей в два метра высотой. Набросал мелкого хвороста, достал из паняшки бересту (осталась, как в обед разжигал костер), чиркнул спичкой. А когда разгорелся костерок посильнее, навалил три сутун ка друг на друга.
Костер набирал силу. Стало уютно. Выворотень прикрывал меня от низовика, который ощутимо потягивал из распадка. На что лечь? Нарубил жердочек в руку толщиной и метра два длиной и уложил рядком у костра, около стенки. Щедро насек лапника елового, пихтового, а сверху бросил мягкого кедрового. Улегся и рассмеялся: на такой дивной, уютной, пахнувшей смолой постеле я давно не спал зимой.
Разложил портянки- сушу. С голыми ногами у костра сидеть не холодно. «Суконку» развесил- тоже сохнет. Дружок занял круговую оборону у ели, караулит. Полный покой… Можно поразмышлять… Чай закипает. В этот раз или другой пришли интересные строки:
Открыли мне тайну
Седые года-
Чем глубже колодец,
Тем чище вода.
Заварил чай. К цейлонскому добавил горсточку березовых почек, тут же у меня над головой она свесила свои косы. Из укромного уголка достал кусочек чаги (березовый нарост), рядом был куст смородины, срезал кончики молодых побегов… Ну и чаище! Мертвого поднимет.
Закатил роскошный ужин с пятью галетами и тремя кусочками сахара. Развалился на изумрудной перине и уставился в небо, в россыпи далеких миров, лелея безнадежную мечту: может, все-таки где-нибудь есть жизнь. Или мы одиноки? Меня особенно пугала мысль, что мы одни во Вселенной. Ночь, звезды, галактика…
Лежу на спине, Обнимаю пространство и время…
Здесь я задумался. Может, все-таки обнимать лучше не пространство, а девушку? Но устыдил себя и, устыдив, двинулся дальше… Без девушки, к сожалению.
Звезды смотрят иглами глаз,
Кошачьим фосфором,
Транзитом света…
И страшно подумать, что в мире большом
Ты одна!
Живая!
Планета!
Незаметно, на росомашьих лапах подкрался сон. Заснул глубоко, но чутко. Рядом двустволка, а то может и медведь набрести. Сон у костра зимой, что юла в детских руках, и крутишься, и вертишься. Один бок опаляет, другой замерзает. Вот и переворачиваешься через каждые час- полтора. Раза три пододвигал сутунки на костер. Под утро забылся легким сном. Тут рассвет и затормошил меня.
Взглянул на макушку, все как было. Обошел ель… Выхода нет. Взялся за топор. Звонкий сочный перестук полетел по распадку. Когда уже слегка вспотел, вековая ель крокнула, дрогнула и ухнула, сломав нагнутую березу. Я опрометью бросился к макушке и стал ее осматривать. Где соболь? Где? Я обшарил метр за метром, потом переворошил снег, а зверька нет. Да не может быть!
Дружочек добросовестно анализировал каждую ветку, ища зверька. Да где же он?
Отрубил верхушку ели: может, соболь попал под нижние лапы и был вдавлен в снег? Но и здесь зверька нет. Дружок ходит явно обескураженный. Где еще искать?
Сел передохнуть. На макушке ели увидел капли крови — соболь убит, но куда же он делся? Или, может быть, я его только ранил, а он дождался ночи, прыгнул в сторону и был таков?
А собака? Неужели Дружок мог отпустить, не услышать? Все может быть… Я делаю большой круг, ищу ямку от падения соболя, но и ямки нет. Может, в ели есть дупло и раненный зверек юркнул туда и с концом?.. Осмотрел дерево, потесал топором — ель ядреная, нет даже намека на дупло. Да сквозь землю он что-ли провалился! Будь неладен этот соболь!
Я плюхнулся на спину в мягкую перину снега и завыл от ярости и бессилия…
Перед глазами сломанная падающей елью береза высотой метров в десять. Сразу почему- то вспомнил, как в детстве в деревне на Алтае на ивовый прут насаживали картошку и таким рычагом запускали ее далеко-далеко… Праща, рогатка… Соболь мог лежать на верхушке ели, как камешек в праще. Ель, падая, ударилась о березу. Эта мгновенная остановка выкинула соболя вперед по ходу падающей ели… Вон там его надо искать!
Я вскочил, бросился вперед и на расстоянии двадцати шагов, в кустарнике, увидел вмятину в снегу. Соболь! Огромный старый кот! Уже замерз. Дружок вырвал у меня вожделенного зверька и стал трепать его в сердцах. Выждав немного, я корректно отнял добычу у собаки, а потом еще долго играл с ней, как бы путая и дразня, а то и тыкая собольком прямо в нос, прямо в смеющуюся, довольную морду Дружка.
Так я стал обладателем редкой пары собак. Дружок с Грозой шли на все: облаивали глухарей, держали сохатого и медведя, чудесно шли мои собачки на соболя и белку.
С Грозой и Дружком я шел в лес, как в родной дом. Мне все было подвластно, никто не был страшен. Мои милые, надежные четвероногие друзья всегда готовы были защитить меня, накормить, озолотить, что они и делали целых десять лет. А когда я замерзал, они согревали: одна собака ложилась спереди, другая — сзади, и мне было тепло в лютую якутскую стужу.
Мучин В.