На стенах его жилища висели охотничьи трофеи: рога, чучела птиц и кавказский кинжал. В углу, на коврике, свернувшись калачиком, лежал черный пес. Вынув кожаный кисет, хозяин дома, заядлый охотник Борис Авдеевич Хомутов, или Бах, как его сокращенно по первым буквам имени, отчества и фамилии звали друзья по страсти, набил табаком трубку, но закуривать не стал.
— Пойнтера, сеттера и другие легаши, скажу я вам, — начал Бах, — это европейские породы, им аристократы отбором многие высокие качества в душу вложили, а лайка — собака русская, сибирская, мужицкая. В ней, как и в нашем брате, хитреца есть и характер самостоятельный, чтоб себя не забывать. — Степенно поглаживая седоватую бороду, хозяин продолжал: — Взять хотя бы моего Бурана (черный пес в углу, услышав свое имя, поднял голову и стал смотреть на говорившего), отличный полевик, но себе на уме. Как-то на охоте осенью он стаю тетеревов поднял. Вскидываю Зауэр. Хлясть! Хлясть! — пару чернышей сшиб. Один упал по эту сторону речки, а второй — по другую. Того, что близко упал, Буран живо принес мне, а за вторым не идет.
Он по утке славно работает, но по теплу, а в холодную воду не любит лезть. Тетерев на той стороне еще бьется — самый азарт для пса, ан нет — не идет в воду Буран. Решили мы с товарищем брод поискать, чтобы птицу достать.
Приятель пошел вверх по течению, а я вниз. Ходили, ходили, а брода не нашли, вернулись обратно и видим, Буран уж на той стороне и лопает черныша без всякого стеснения.
Как понять его действия? Он по-своему рассудил: раз они сами не смогли достать птицу, значит птица ничья, значит ее вправе прибрать кто угодно. И соблазнился, пренебрег холодной водой и уплыл, чтобы набить пузо.
— Или другой случай, — продолжал Бах. — Стрелял я метров за сорок глухаря на лиственнице. Он полетел, но с понижением — видать ранил. Прикинул: на земле будет метров за двести. Идем туда с Бураном. Показал ему это место: «Ищи!» Пес ищет, старается, но нет глухаря. «Значит, смазал я», — думаю. Присел портянки перемотать, потом дальше иду. И вижу, метрах в стапятидесяти Буран нашел глухаря и уж принялся ему шею грызть, хотя обычно битую дичь не трогает. Значит, рассудил кобель: ты хоть и попал, но место приземления определил неправильно и сгнил бы глухарь, а я нашел — не пропадать же добру. Я хочу забрать птицу, а Буран зубы показывает: мол, мое это, а не твое. Но отдал все-таки.
А вот еще случай. Ночевали мы на охоте с приятелем в избушке. За ночь снег выпал выше колена. Какая уж тут охота, выбираться надо. Пошли гуськом: впереди мы, то напарник, то я, а сзади собаки — мой Буран и его лайка Кубик. Быстро устали и думаем: пусть собаки пойдут передом, все нам маленько полегче будет. Ставим псов впереди себя. Идут. Мы за ними. Глядим, Буран в сторонку сдвинулся, Кубика пропускает, а сам — в конец процессии. Идем дальше. Теперь Кубик хозяину дорогу уступил и тоже — в арьергард.
Отдохнули псы, и мы их опять вперед посылаем: тропу топтать. Делать им нечего — слушаются, вперед пошли. Прошли маленько и вижу: мой Буран уши поднял и взлаял легонько. Это значит, он белку учуял и как нахлестанный помчался по целине влево. Идем без него. Потом посмотрел я назад (листвяк там редкий, без подроста) и вижу: лежит мой Буран и голову на лапы положил, чтобы меньше его видно было. Значит, никакой белкой и не пахло, а он, подлец, решил увильнуть и спектакль разыграл.
После этих слов Буран встал со своего ложа, подошел к хозяину и положил ему морду на колени.
— Вот видишь — сказал Бах, — стыдно ему стало за свои проделки, подлизываться пришел.
И довольный стал трепать пса легонько по голове.
С.Корытин
«Охота и охотничье хозяйство» №2 – 2008