Сентуш.

За более чем тридцать лет моего увлечения охотой пришлось пережить и повидать многое, есть что вспомнить, душу разбередить и захочется поделиться, рассказать в кругу друзей, знакомых что-то веселое, а порой и грустное, но всегда интересное.
И потянуло меня сесть за стол и попробовать написать обо всех приключениях, которые были пережиты мною и моими друзьями за этот длинный, как сама жизнь, период.

С утра запуржило, завьюжило, большими хлопьями повалил снег. «Покров», — мечтательно сказал мой старый напарник по охоте Фомич.
Интересна природа — на Покрова обязательно посыплет снегом. Хоть немного, а то и засыплет землю по колено. Обычно в это время мы с Фомичом уже сидели в зимовье, дожидаясь открытия охоты. А когда не удавалось вырваться на природу, в тайгу, садились вместе у окна и с грустью смотрели, как медленно кружатся снежинки и падают на серую землю, покрывая ее ослепительно белым покрывалом. И такая тоска в наших глазах.
Фомич, мой давний друг и соратник по работе, втянул меня в это времяпровождение на период отпусков так давно, что я уже и не помню, когда это было. За последние полтора десятка лет мы изъездили с ним много северных приленских охотничьих угодий. Отпуск брали в начале октября, благо других конкурентов никогда не было, чтобы на Покров, к 14 октября уже добраться до охотничьих зимовий. Лучшего отдыха мы себе и не представляли. После городской суеты, замкнутого пространства узких улиц, грохота, дыма, слякоти, грязи, неизбежного общения с большим количеством людей вдруг вырываешься на Простор, от которого щемит в груди, когда смотришь в голубую даль тайги, уходящей за горизонт. А опьяняющей воздух, где еще можно вздохнуть его так, полной грудью, что затрещат легкие от избытка кислорода, мышцы скует морозной судорогой и непроизвольно вырвет из тебя дикий крик восторга и радости.
Для абсолютного большинства жителей северных лесных территорий охота, это промысел, добыча пропитания, заработки, нередко профессия. Есть такая профессия — штатный охотник. Мы с Фомичом охотники-любители. Нам охота в радость, отдых активный, да такой, что через месяц мы приезжаем домой на зависть всем стройными, поджарыми. На животе кожа, как на тыльной стороне руки. Ребра просвечивают сквозь кожу — слов нет. А взгляд, взгляд — глаза спокойные, горят добром и лаской. Все это испытать надо, иначе не поймешь.
На Севере после Покрова открывается охота на пушного зверя. К этому времени мех пушных зверей уже становится выходной. Но редкий год выдастся, когда на белок урожай. Старожилы такие года помнят наперечет, когда в день охотник добывал по пятнадцать — двадцать штук. И не только с собакой, но и плашником давил, капканами добывал. А так хорошо, когда до десятка в день добудешь, уже богатая охота считается.
Соболь зверек красивый, недаром так ценится. Дорогой, редкий, добывать его одно удовольствие, но требует смекалки, опыта, как охотники говорят, еще и фарта. Это когда повезет. Фарт на охоте — дело необходимое, без него как без рук. Добыть соболя — это уже фарт.
Азартней охоты на соболя с собакой нет. Время, правда, на такую охоту природа отпускает немного, максимум месяц, дальше снег выпадает все больше и больше, собака проваливается в глубоком снегу, вязнет и быстро выдыхается, а соболь несется по тонкому насту еще лучше, чем по земле.

Для такой охоты на соболя нужно иметь хорошую собаку. Хорошая собака в тайге лайка. Другой породы охотники не признают. Лайка хороша в тайге и на медведя, и на сохатого, и на белку, и на соболя. Хороша-то хороша, да не всякая, да не на всё. На всё необходимо собаку учить, даже белку иль дичь найти и правильно облаять, не спугнуть, удержать. К примеру, как найти соболя. Иная дура след найдет старый и ну по нему, только ее и видели. Хорошо, если к ночи в зимовье вернется. Другая пробежит, на него даже внимание не обратит. Ты ее за шиворот носом на след в след тыкаешь, а ей хоть бы хны. Обзываешь, ругаешь ее, грубо выражаясь, винишь ее в непрофессионализме. А собака, оказывается, умней тебя, она знает: след старый, бежать по нему без толку. Всем своим видом показывает, пошли дальше, не задерживайся, не наше это. И чем раньше ты поймешь, что она гораздо лучше тебя в этом разбирается, тем удачней будет охота. Да вот как понять это вовремя. Когда собака твоя, ты ее вырастил, обучил, знаешь ее как себя — одно дело. Другое дело, как мы с Фомичом, своих собак не имеем, да и где их держать в городе, на балконе? Да еще каждый год выезжаем все в новые места. Вот и берем в аренду в деревнях у местных охотников на месяц, с обязательством вернуть. Какие собаки попадаются — ясно, не самые лучшие, но уж что всегда точно знаем — за белкой собака пойдет. А за соболем — это фарт. Везение. Особенно на собаку. Да и на соболя тоже. Так и говорят: фарт он есть, или его нет. Только похож он больше на журавля в небе, и наведывается он не по заказу, а как ему самому вздумается. Хотя есть люди фартовые, везучие.
Помню, засобирались мы с Фомичом на охоту в Жигаловский район Иркутской области. Кстати, это и был наш первый совместный поход. У него там были друзья охотники-промысловики. Штатные охотники, в основном охотоведы, на долю которых приходилась и охрана лесов, и отслеживание зверья, и сбор дикорастущих лекарственных трав, и заготовка шишки, ягод, грибов и много другого, о чем давно забыли сегодняшние “защитники природы’1. Собираемся, суть да дело, узнали, что у одного нашего знакомого есть лайка, живет на даче. Пришли, кое-как уговорили, поехали смотреть. Приезжаем, кобель красавец, рослый, глаза умные, это так Фомич определил. Ударили по рукам с условием, что при любых обстоятельствах привезем его обратно. Имя у собаки тоже красивое — Байкал. Забрали, пока везли Фомич его копченой колбасой кормил, чтобы приручить. Я ему говорю: «Испортишь собаку, кто лайку перед охотой резкой пищей кормит, нюх отобьешь». А он: «Ничего, он себя еще покажет». Вот он себя и показал. Когда приехали, привязали его во дворе за забор и пошли в дом располагаться. Не успели с хозяевами познакомиться, как во дворе шум поднялся. Выбегаем, а там наш Байкал уже двух кур задавил, все в перьях, раздербанил их по всем двору. Шум, скандал. Хозяйка кричит. Такие слова выговаривает, в городе не услышишь. Беда — две курицы! Да одна оказалась соседской, а соседка в контрах с нашей хозяйкой. А тут такой повод, просто сказка. Нам неудобно. Начали разбираться, как этих кур Байкал достал. А он их и не доставал. Куры-то привыкли, что на них собаки внимания никогда не обращают, вот и попались в ощип. Стыд был неимоверный. Приехали в гости и вот на тебе, скандал.
Долго пытались урегулировать конфликт, раза три в сельпо бегали. Наконец все устаканилось. Все успокоились. Байкала заперли в сарае. Одна польза — соседок помирили.
Вечером, когда обмывали мир, Фомич, уже крепко поддав, заявил мне:
— Видал, какой охотник. На дичь пойдет.
Я ему говорю:
— Так мы же не на уток собираемся, а на пушнину.
А он:
— Ничего, хватка есть и на белку с соболем пойдет.
Назавтра мы пошли по деревне искать собак напрокат. Время было к Покрову, и практически все охотники давно разъехались и разбрелись по угодьям. Собак, конечно, тоже увели. Остались в деревне щенки или старики, да непутевые или беспутные, да приблудные. Вот из них нам и предстояло подобрать себе по паре — тройке лаек. Проблема в количестве была связана с тем, что в зимовья, куда мы собирались, нужно было лететь на вертолете, а вес был весьма ограничен. Каждый килограмм на учете.
А тут что ни собака, то с десяток килограммов, а то и более. Перед взлетом все на весы. Одна тонна и не больше. А нас четверо. Провианта на два месяца, да ремонтный набор — по осени всегда приходится чинить, где зимовья, где лабаза, где навесы, да мало ли что. Доски, рубероид, гвозди, стекло, трубы для железной печки. Каких только мелочей не наберется. В тайге ничего нет. Даже дрова и те добывать нужно. Медведь тебе их не напилит. Он норовит показать, кто в тайге хозяин, считает своим долгом как можно больше разворотить, сломать, искорежить, одним словом, напакостить. А ежели охотник какой запас оставил, даже в недоступном месте, хозяин тайги не уйдет, пока не добьется своего, али не поймет, что недоступно. Ему куда спешить?
Кроме того, что сами собаки вес не малый, так им еще необходим и провиант, а жрут они ой как.
Ловили собак на приманку. Выбрал подходящую и давай ее прикармливать косточкой. Лайки в деревне ласковые, смирные. Не боятся подойти к чужому, да еще если угощают.
К вечеру во дворе набралось собак штук восемь. Это без хозяйских и нашего Байкала.
Виталька — хозяин наш, охотовед по профессии, профессиональный охотник с детства, стал из них выбирать подходящих.
Фомичу он сразу заявил:
— Кобель твой, — это он про Байкала, — хоть и красив, толку с него, попомни мое слово, никакого не будет. А ты знаешь закон тайги: кто не работает, тот не живет.
Я Фомичу говорю:
— Давай оставим его в деревне, в тайге его же пристрелят.
Но Фомича убедить — в крапиву сесть.
— Ты чего, вот посмотришь, как он пойдет.
— Да и хрен с тобой, — говорю. — Сам с ним и возиться будешь. — На том и порешили.
Из всех пойманных собак Виталька отобрал всего трех. Сказал: «По две на одного».
Фомичу одну, так как у него Байкал. А мне двух новых. Одну даже знали, как звать — Белка. На вид года три—четыре. Она с прошлого сезона от охотников отбилась. Так и прожила в деревне. Как уж ей это удалось, не знаю. Жила у сторожа магазина, он ее подкармливал, да кто кусок бросит, а то и сама что добудет. В таежных деревнях собаки сами на охоту ходят. Не голодуют. Соберутся стаей и ну зайцев гонять, а то и косулю добыть могут. На худой конец мышей в полях у стогов соломы погоняют.
Второй был кобель. Не сказать, что видный, скорей, наоборот, но здоровый, почти как Байкал. Виталька сказал:
— Кобель в годах, если не пойдет, шкуру на нары постелем.
— Это как? — спросил я. — На кого не пойдет, на соболя?
— Ага, щас, на соболя, — засмеялся Виталька, — хотя бы на белку, и то ладно. — Но пообещал, если белку лаять будет, будет жить.
— А как звать-то его будем?
— Как хочешь, так зови, — махнул он рукой.
— Эй! — крикнул я кобелю. И он дружелюбно замахал хвостом.
Так его и звали: Эй, да Эй.
Фомичу досталась добротная сука. Глаза умные, хитрые, а ласковая.
Около Фомича так и запрыгала, как он ее на поводок прицепил и потащил в стайку, где сидел взаперти Байкал.
На завтра стали собираться, вещи укладывать. Вертолет Витальке пообещали на послезавтра, на утро, вторым рейсом. Ему, как штатному охотнику, полагалась доставка до базового зимовья за счет коопзверопромхоза — организации, занимавшейся и охраной животного мира, и добычей, и заготовкой кедрового ореха, ягод, грибов, различных лекарственных трав. Жаль, что их в перестройку развалили. Их ценность была в кредитовании охотников, идущих на промысел. Охотник мог взять товарный кредит, как теперь это называется, в виде продуктов питания, провианта — патронов, пороха, дроби и прочего. За это расчет был пушниной, притом с каждым охотником или бригадой заключался письменный договор, в котором указывалось, сколько и чего он может добыть. Это и было разрешение на охоту и добычу пушнины, зверя и птицы.
Октябрь в таежных деревнях месяц особенный. К этому времени все полевые и хозяйственные работа закончены и мужики заняты сборами в тайгу. На Покров, 14 октября, открывался сезон. Это когда официально разрешено добывать пушного зверя. Издревле повелось, что за каждым двором — мужиком в тайге были закреплены угодья. Из поколения в поколения они обустраивали их. Рубили зимовья, прорубали тропы, либо делали затеей или тесики (это, когда тропы нет, на деревьях оставляют затески). По ним и ходят в тайге в прямики, чтобы не плутать. Постепенно и тропу натаптывают.
Каждый охотник свои затеей делает, свой путь имеет.
В тайге, в угодьях охотник рубит базовое зимовье, от которого затем и начинает осваивать всю территорию.
В дне пути от базового, рубят новые зимовья. И так по всему участку. А участки бывают по 30—40 кв. километров и больше. Да еще за сотню километров от деревни. Вот и добирайся, как хочешь. Где на лошади, а зачастую пешком. Все на себе. Много не унесешь.
Наш участок находился в сорока минутах лёта на вертолете, вроде бы и не далеко, да как сказать. Вертолет летит прямиком, а дорога, она все горы, реки огибает или петляет вместе с ними.
Я у Витальки спрашиваю:
— А сколько километров до зимовья?
Он махнул рукой:
— Кто его знает, никто не мерил. Напрямик 120 будет, не меньше.
— А назад мы как? — испугался я. — Если вертолет не прилетит?
— А он и не прилетит, — спокойно ответил Виталька.
— Как?
— Да так, назад пешком пойдем, на лыжах.
Настроение мое резко пошло на убыль, такого я не ожидал. Не сказать, что я испугался, но перспектива тащиться по тайге в морозы нагруженным, как верблюд, не из лучших.
— И сколько мы оттуда будем выгребаться? — обреченно спросил я.
— Дня три — четыре, — буднично ответил Виталька, — как повезет.
— В чем повезет?
— Мы назад будем идти больше половины пути по профилям, их там геологи набили. Сейсмики недра прощупывают. Вот мы по ним прямиком и побежим. А то какой транспорт попадется, подбросит.
— Да! — воскликнул я. — А ночевать где будем?
— В зимовьях, там их по ходу много будет.
— Так там же охотники?
— Ну и что? Переночевать-то пустят. Да там и пустых хватает.
— А если зимовье не попадется?
— Сен тушить будем.
— Как? — не понял я.
— В снегу ночевать, никогда не ночевал в тайге без зимовья?
— Нет, — сознался я, — не приходилось.
— И дай Бог.
Что такое сентушить, мы хлебнули на обратном пути. Бог отвернулся от нас, а может быть и нет. Шел третий день, как мы выбирались с охоты. К вечеру планировали дойти до очередного зимовья и там переночевать. Уже вышли на профиль и шли по нему, как по асфальту. На профиле все было прекрасно, катишь себе по колее, правда, ветер, которого в тайге раньше не замечали, он выл, где-то в верхах, а тут как озверел. Нет ничего хуже мороза с ветром. Даже если ветер и небольшой, он вдвойне усиливает стужу.
Так вот, идем по профилю, собаки гурьбой впереди бегут. Вдруг как рванут все в сторону. А вдоль профиля, по краям сплошной бурелом, когда прокладывают их, все деревья, колоды, землю — все в сторону. Не пройти, не перелезть. Да еще снегом на метр завалено.
Виталька сразу заявил:
— Соболь, мать его. Только его и не хватало. Сейчас навозимся.
— Да ладно, — успокоил его Фомич, — побегают да и вернутся.
— Не повезло, — сказал Виталька, подходя к месту, откуда убежали собаки, подцепив рассыпавшийся след соболя.
След был парной, так говорят охотники, когда выходят на свежий след только что пробежавшего зверя.
То, как зверь двигался, тоже имеет большое значение. Если он мчался, значит его кто-то напугал, может быть, и сам охотник. Это тоже необходимо сразу установить. Пуганый зверь летит по тайге сломя голову и преследовать его бесполезно. Он в тайге у себя дома, знает все заулки — проулки. У него тропы набиты, а ты гость. Он за час, пуганный, столько отмашет, что тебе день придется ломиться — проламываться сквозь марь, гари и прочие заросли, а то и болота.
Действительно, след рассыпался, как только Виталька его поднял.
— Не догонят, — уверенно заключил Фомич.
— Не знаю, не знаю, — задумчиво потер подбородок наш проводник.
Вообще-то Виталька пошел с нами, чтобы мы не заблудились. Он намеревался, проводив нас, опять вернуться в тайгу.
— Мои собаки хрен кого упустят, — сказал он.
— Так снег же по пояс, куда им, выдохнутся махом, — засомневался я.
— Если выдохнутся, значит, вернутся, — авторитетно изрек Фомич.
Пока мы рассуждали, внезапно взвыл Бэк, как матерый волчара, его вой сразу же потонул в реве всей стаи собак.
— Ну, все, пошли добывать, — сказал Виталька, и мы, пройдя метров триста по профилю, полезли через бурелом навстречу яростному лаю.
Казалось, собаки совсем близко. По морозному воздуху звук разносится далеко и громко. Выйдя на собачий след, мы поняли, что соболя быстро добыть нам не удастся. На небольшой поляне, где летом, по-видимому, лагерем стояли геологи, возвышалась огромная лиственница, голая, старая. Вокруг нее, крутясь и подпрыгивая, с визгом и воем мелькали собачьи головы. Метровый снег вокруг дерева был утоптан и со стороны казалось, что собаки провалились в него по уши и никак не могут выбраться. Дерево просматривалось со всех сторон хорошо, но самое плохое было, что оно было пустое. Даже мы с Фомичом сразу догадались, что эта старая коряга внутри насквозь прогнила, и, если соболь забрался в дупло, коих на нем было не менее десятка, это действительно будет добывание.
— Будем рубить, — сказал Виталька, — делать нечего, не ждать же до следующего утра.
Фомич достал топор и рубанул по листвяку. Топор, как мячик, отскочил от дерева, едва скребанув кору.
— Во, — испугался Фомич, чуть не выронив топор.
— А ну-ка дай топор, — протянул руку наш наставник.
Постучав по оголенной древесине обухом, Виталька ловко, пяточкой стал быстро откалывать небольшие кусочки. Прорубив небольшое окно до трухлявой сердцевины, он передал инструмент мне и распорядился выгрести гнилье и запалить внутри небольшой костерок, а сам отправился дальше по профилю искать зимовье, которое, по его разумению, находилось где-то недалеко.
Расширив дыру и выбросив труху, я вытащил кусок бересты, благо она всегда находилась в рюкзаке для растопки костра или печки в зимовье. Повалил дым, пламя взялось за гнилье, но быстро потухло. «Сырая сердцевина, поэтому и не горит», — констатировал Фомич.
Пока я возился с листвяком, он навалил мелкого сушняка и развел хороший костер. Это было весьма вовремя, мороз крепчал, едва не подвалив под 40 градусов, пока мы шли, движение согревало, да и ветер в тайге по верхам гудит, внизу не ощущается. А тут и мороз закрепчал, и ветерок на полянке опустился.
— Дым валит вниз, видишь? Если бы проход вверх был, он вовнутрь пошел, соболь махом вылетел бы, — стал поучать меня Фомич.
— Может быть, древесина потлеет-протлеет, разогреет изнутри дерево, мы его и уроним, смотри какая тонкая оболонь, — предложил я.
— Ну да, — не согласился Фомич, — мы ее завалим, она рухнет в эти сугробы, соболь под снегом шурсь в сторону и как звали.
— Да куда он денется, собаки не дадут далеко убежать.
— Может, далеко убежать не дадут, да если опять на такую же лесину заскочит, тогда что? Или ты тут собираешься лесоповал устроить?
— А ты собираешься здесь сидеть до маковкиного заговенья? — не утерпел я.
— Да ладно, — махнул Фомич рукой, — чего ты разъерепенился, силы побереги.
Ветерок дул со стороны прорубленного нами дупла и худо-бедно раздувал тлеющее нутро. Я достал котелок и стал таять снег, чтобы вскипятить чаю, а Фомич побрел почти по пояс в снегу за очередной сухой колодиной для костра.
Соболь не показывался и я, по совету Фомича, стал обстреливать лиственницу из тозовки.
Когда я дошел почти до верха, внезапно из одного дупла на мгновение высунулась мордочка. Я даже и не видел, это Фомич закричал:
— Вон он, видел?
— Да откуда?
— Вон, с того дупла.
— Ух, черт, высоковато.
— Ничего, теперь точно знаем, что он здесь.
— А ты сомневался?
— Сомневался, не сомневался, а когда увидишь, легче становится.
— Это верно, — согласился я.
Уж и чай вскипел, и засумеречало, а Витальки все не было.
— Наверное, печку топит, — размечтался мой приятель, — придем, а там уже и чайник кипит и сковородка урчит, с тушенкой. Хорошо.
— Давай соболя добывать, да по его следу в зимовье, — предложил я.
— Давай, — согласился Фомич и, подойдя к дереву, заколотил по нему обухом топора, а я, отойдя в сторону, подняв ружье, караулил, когда соболь вылезет из дупла.
Начало темнеть. Соболь не показывался. Дупло не разгоралось. Все наши ухищрения не помогали.
Вскоре появился Виталька. Мы его даже не увидели, а скорее почувствовали. Собаки сначала насторожились, затем взлаяли, бросились к профилю и смолкли.
— Ну, что мужики, есть две новости, — подходя, изрек наш аксакал.
— Давай с плохой, — предложил Фомич.
— А они обе плохие, первая — зимовья я не нашел, а вторая — будем ночевать здесь. Одним словом, сентушить. Какая охота без сентуха, а? — подбодрил он нас.
Деловито оглядев окрестности, он выбрал большую выскорь, поваленное с корнями дерево. От сильного ветра, ветровала, валит на землю большие деревья и они, вырывая своими корнями мох, землю, падают, образуя почти отвесные стены, за которыми всегда можно укрыться от ветра, а с костром и переночевать даже в хороший мороз. Зовут их выскорями. Выскори — самое любимое место мышей, а где мыши, там и соболя. Как ни заносит снегом поваленное дерево, все равно остается место, где проглядывает трава, все какой никакой корм.
Меня Виталька послал рубить лапник, Фомича за сушинами, а сам стал лихо разгребать у выскори снег.
Через полчаса под его умелым руководством у нас уже перед выскорью разгорались три больших невдалеке заваленных сушины. На набросанных ветвях ельника и пихты лежали развернутые спальники. Стемнело. На морозном небе высыпали здоровые, с кулак звезды. Вскоре из-за леса, на востоке появилась полная луна. Стало так светло, что можно было читать газету.
Собаки, задрав морды, повизгивая, оставались на боевом посту у дерева.
Костер разгорелся, несмотря на мороз, тепло, отражаясь от корней, создавало как бы свой микроклимат под выскорью. Попив чаю с пряниками и бросив собакам по куску мороженого хлеба, мы стали готовиться к ночевке.
Забравшись в спальник с головой, я принялся дыханием согревать свое ложе и не заметил, как задремал.
Проснулся от страшного холода. Трясущимися руками, еле-еле справившись с вязками спальника, я вылез наружу.
Меня колотило, зубы отстукивали чечетку.
Фомич так сложился в спальнике, что я его еле нашел.
— Вылазь, — предложил я ему, — не то околеешь, не заметишь как коньки отдашь.
Он вылез. Его усы и борода мгновенно покрылись изморозью.
— Буди Витальку, небось, не замерз.
— Щас, — откликнулся Виталька и высунулся из спальника. — Я все ждал, когда же кто-нибудь из вас замерзнет, уж собирался сам вылазить. Думаю, надо же, неужели меня переспят.
Быстро обувшись, он попрыгал у разгоревшегося костра и, взглянув на часы, заявил:
— До рассвета еще часа три, не меньше. Давайте почаевничаем и на боковую, подремлем.
Луна давно скрылась за облаками. Разгоревшийся костер хорошо освещал поляну и нашу злополучную лиственницу, вокруг которой, свернувшись в клубки, неподвижно лежали наши собаки, запорошенные снегом. Казалось, что и не живые они вовсе.
— Надо же, — сокрушался Фомич, — как сдохли.
— Не боись, — успокоил Виталька, — они привыкшие.
— А соболя не видно, небось, замерз в дупле, — предположил я.
— Ну, если замерз, тогда помучаемся.
— А что, и вправду мог замерзнуть, — сказал Фомич.
— Мог, — согласился Виталька, — хотя в дупле теплее, чем на улице.
— Да, у него там печка топится, — с иронией изрек Фомич.
— Печка не печка, а до утра все равно ждать придется, — заключил Виталька. — Давайте перекусим и еще часика три поспим.
Попив чаю с замерзшими, как булыжники, пряниками, мы вновь залезли в спальники. Пока бегали, шевелились у костра, немного согрелись, но как только притихли, мороз сразу полез во все щели. Какай там сон, одно мучение. Я и часу не пролежал, крутился, разворачивался, то передом, то задом к костру. Вроде и греет ту сторону, что к костру, а другая сторона замерзает так быстро, что не успеваешь вовремя поворачиваться, чтобы сохранить тепло.

Выскочив из спальника, я поворошил костер, добавил дров и присел поближе к пламени. На востоке небо побледнело. Медленно, но верно стало светать. Время, казалось, остановилось, словно тоже замерзло. Мороз крепчал. В гробовой тишине нет-нет да резко, как из винтовки, выстреливало лопнувшее дерево.
Подкинув еще в костер, я направился к листвяку. Собаки все так же лежали, свернувшись в клубок. Когда я подошел совсем близко, они, как по команде, приподняли головы и вновь уткнули носы под хвост.
Еще при подходе мне показалось, что что-то мелькнуло на самом верху лиственницы. Постояв и приглядевшись, я ничего больше не заметил, повернулся и пошел назад. Дойдя до костра, я вновь оглянулся и заметил, как вроде самый верх стал толще. В раздумье постоял еще минуту, верх стал еще толще. Еще не осознавая до конца увиденное, я интуитивно почувствовал, что это соболь.
Греясь у костра, я нет-нет, да и поглядывал на листвяк. Соболь — не соболь, не разберешь. Но постепенно мрак рассеивался и у меня уже не было никакого сомнения — наверху сидел соболь, пристроившись на самом первом сучке. Взяв тозовку, я вновь побрел к дереву.
На фоне посеревшего неба соболиный профиль хорошо был виден. Взведя курок, я перевел планку на двести метров, так как в мороз ружье всегда здорово низит, выдохнув, поймал соболя под обрез и плавно нажал на спуск. Сухой выстрел прозвучал, как очередное лопнувшее от мороза дерево. Даже собаки не дернулись, хотя до них было всего метров пятнадцать. Мне показалось, что соболь дернулся, вроде как попал. Но он оставался сидеть на ветке. «Мазила», — упрекнул себя я и, дослав новый патрон, вновь прицелился.
Второй выстрел грянул, как показалось, еще тише. «Попал», — с криком бросился я к собакам, зная, что сейчас они ухватятся за падающего соболя так, что от него останутся одни клочья.
Подбежал к дереву к только что упавшему зверьку с намерением грудью упасть на него, но не дать схватить собакам.
Мое приближение было, вероятно, для собак такой неожиданностью, что они, вскочив, вместо того, чтобы наброситься на соболя, отпрыгнули в сугроб. Не задумываясь, я схватил соболя и помчался к костру.
Грудь мою распирало от гордости и радости такого фарта. Я уже собирался крикнуть, что все, соболь наш. Но, подбежав к костру, к великому удивлению понял, что мой подвиг остался незамеченным. Соболя решил спрятать. Когда засовывал его в рюкзак, меня смутило то, что он так быстро замерз. Может быть еще до того, как я его добыл. «Ерунда, какая-то», — подумал я.
Внимательно осмотрев тушку, я не нашел ни кровинки. Такого не бывает никогда. «Чертовщина какая-то, — вновь полезло в голову, — не бывает так, чтобы убить без капли крови. По-видимому, он и вправду замерз на дереве, а я его просто сбил. Поэтому и собаки себя так повели, поэтому и крови нет, она еще раньше замерзла. Хорошо еще, что он из дупла вылез, нас пожалел. Вот тебе и фарт».
Рассвет набирал силу. На горизонте порозовело.
— Подъем! — закричал я. — Вставайте, чай кипит, хватит дрыхать.
Нехотя сначала вылез Фомич, а за ним и Виталька.
— Ну как спалось? — расшевеливал их я. — Не разбуди, до обеда проспали бы.
— И чего будем делать? — спросил я.
— Попьем чаю, соберемся и в путь.
— А соболь? — с удивлением воскликнул Фомич.
— А что соболь? — не унимался Виталя. — Собаки хоть раз лаяли? Нет. Значит, соболя нет.
— Я думаю, он убежал, — авторитетно заявил Виталька.
— Ты что, а собаки? — по-прежнему не унимался Фомич. Куда он мог прыгнуть, в снег?
— Да он знаешь, как прыгает, — подлил я масла в огонь.
— Ну и что? — не унимался Фомич. — Пойдем сейчас, посмотрим.
— Бросьте вы, — махнул рукой Виталька, — собирайтесь и пойдем.
— Ты что? Не шутишь? — удивился я, втайне еще надеясь на розыгрыш.
— А тут и шутить нечего, — на полном серьезе заявил наш штатный охотник, — собаки-то не лаяли? Не лаяли. А почему? Замерз наш соболек. А теперь скажите, как его добывать? Дерево рубить? Вчера попробовали. Нам суток не хватит его повалить. Даже если повалим, нет гарантии, что найдем. Снегу набуравило на метр, как искать, лопатами капать? Слава Богу, собаки не лают, а то, что делать? Они бы не пошли, так и остались, караулили бы его суток трое, не меньше. Вон, моя Белка, — кивнул Виталька на свою сучку, — на четвертый день только пришла, соболя держала. Так это на нашем участке, а здесь проходной двор.
Мы стояли, опешившие от такого разъяснения, понимая, что он прав и логика у него железная.
— Ладно, — пожалел он нас, — я потом его приберу, место знатное, не пропадет. Что ему сделается? Замерз, до весны не пропадет. Мышь его не достанет, птица не тронет. Так что собирайтесь и пошли.
— Может, попробуем, стукнем, — жалобно спросил Фомич, — жалко же.
— Сходи, стукни, — разрешил Витек, — только не больше трех раз.
— Да ладно вам, — примирительно сказал я, расстроившись, что мой розыгрыш не удался, — вот вам ваш соболь. Собирайтесь, пойдем домой.
Наступила большая пауза. Фомич, тыча пальцем в соболя все хотел что-то сказать, но его, по-видимому, обуяло такое чувство, что я испугался, как бы чего с ним не вышло.
Виталька вел себя скромнее. Хотя для него это тоже был шок. Он стоял, широко расставив ноги, как будто собираясь устоять. На лице его блуждала глупая задумчивость. Наконец Виталька разродился глубокомысленной фразой, которая, как казалось ему, все расставляла по местам.
— Фомич! — удивленно крикнул он. — Неужели мы с тобой проспали всю охоту? Ну ладно выстрел не слышали, щелчок. Но как мы с тобой собак проспали? Никогда такого не было.
— Фомич, — сказал я, — не верю, что ты проспал лай собак, они не лаяли. Они так же дрыхали, как и вы оба.
Взяв соболя, Виталька еще больше удивился:
— Да он совсем смерзся. Ты когда его добыл? Вчера что ли?
— Да нет, — и рассказал все, что произошло.
Поначалу они слушали с недоверием, но, когда посмотрели на мои попадания без крови, наш профессионал признал все соответствующим действительности. Только и сказал:
— Фарт — он и есть Фарт.
Наши приключения с еще большим удивлением были восприняты в зимовье, в которое мы добрались к вечеру и узнали от охотников, вторые сутки сидевших и ждавших потепления, что мороз в эти дни был за -43 градуса по Цельсию. Вот такой у нас был фарт. Вспоминаю и думаю: «Ну как мы не обморозились? Может, молодость. Может были у нас такие опытные друзья, как Виталька. Но иногда мне кажется, что главное — мы не знали, в какой холод мы выходили из тайги, а то точно замерзли бы».
Впоследствии мне не раз приходилось ночевать зимой в тайге, но такого сентуша больше никогда не было. Не было ни такого мороза, ни таких условий. Но, пережив испытание своего первого выхода из тайги, меня уже в дальнейшем ничто не пугало.
Иркутская обл.

Ю. Гуртовой
“Охота и охотничье хозяйство” №1 – 2015

Назад к содержанию.