Так получилось, что к началу охоты на боровую дичь у меня внезапно исчезли обе собаки, выскочили за ограду погулять, да так и не вернулись. Я начал искать выход из создавшегося положения и вскоре приобрел молодую лайку пегой окраски по кличке Люська, ласковую, общительную и смышленую. Первый совместный выход в тайгу обнадежил: Люська неплохо искала белку, на обратном пути отлично сработала глухаря, и домой мы вернулись с трофеем. Беспокоил меня только ее слишком широкий поиск. Она убегала за 1,5—2 км и, найдя дичь, начинала облаивать. Часто это кончалось тем, что к моему подходу птицы на дереве уже не было. Но белка не летает, поэтому я думал, что к началу сезона добычи пушнины мы с Люськой будем понимать друг друга лучше.
Белка в этот год откочевала в более богатые кормом места, и, когда у меня начался отпуск и мы с Люськой ушли в тайгу, максимальная добыча в день была 3—4 белки.
Жили мы в старом охотничьем зимовье. Это было двускатное сооружение из неокоренных бревен, проконопаченных мхом, без окна. Сухих дров вокруг было много, вода рядом, железная печка быстро нагревала избушку.
После праздников, 11 ноября 1986 г. мы с Люськой охотились в верховьях Кежемки. Снег уже мешал при ходьбе, особенно в распадках, где мы преимущественно искали белок и рябчиков. За весь день взяли только одну белку. Я решил прекратить охоту и вернуться домой. Спланировал: после утомительной ходьбы отоспаться в теплом зимовье, а утром со свежими силами выходить из тайги на трассу, по которой ходят машины, чтобы доехать до дому. К тому же Люська где-то ободрала себе левую заднюю лапу и часто садилась, зализывая ссадину.
К зимовью подошли уже в сумерках. Я растопил печку (она быстро нагрелась), набил ее сухими дровами, пустил в зимовье Люську, а сам, взяв топор и котелки, пошел за водой. Лед на реке был уже толстый, и прорубь я рубил около получаса. Возвращаясь с котелком и топором к зимовью, я обратил внимание на то, что дым идет не только из трубы, но и в другом месте крыши. Открыл дверь в жилище: ленты огня от горящего мха в пазах лизали бревна. Два котелка воды и несколько горстей снега только увеличили задымленность и без того темного помещения. Я выскочил на улицу, сделал несколько безуспешных попыток забросать снегом огонь, но поток свежего воздуха только раздул пламя внутри жилища. На крыше зимовья горели куски рубероида. Затушить их горстями снега не удалось, а лопаты в зимовье не оказалось. Войдя в зимовье, я на ощупь нашел на нарах электрический фонарик, включил его и начал выбрасывать в дверной проем вещи, предварительно вынеся на расстояние около 10 метров ружье и мешочек с патронами. Люська лежала между печкой и открытой дверью. «Пошла!» — крикнул я на нее. Но она, обезумев от страха (на нее тоже падали куски горящего мха), рванулась под нары, где было меньше дыма. «Люська, пошла!» — крикнул я и пнул ее ногой в сторону двери. Мне показалось, что она прыгнула в нужную сторону. Я выбросил на улицу почти все свои вещи, бывшие на виду. Горящий мох хлопьями сыпался на голову, дымился на шапке и куртке, свет карманного фонарика не пробивал дымовую завесу, я зашелся в кашле от едкого дыма. С очередной охапкой вещей я выскочил из зимовья, упал на снег и дважды перевернулся, чтобы намочить дымившуюся одежду, не лишним оказалось снежное купание для шапки и валенок.
Было уже темно, только в дверной амбразуре зимовья пламя светило, как в челе русской печки. Люськи около зимовья не оказалось. Подойдя к двери, я на всякий случай дважды крикнул: «Люська! Люська!» В ответ — только треск горящих бревен. «Скорее всего, она уже за полкилометра отсюда лежит в снегу, осмысливая ЧП»,— подумал я. При свете пожара собрал разбросанные на снегу вещи, сложил их в рюкзак и, глядя на бушующее пламя, горько усмехнулся: «Поспал в тепле перед дорогой». Огонь уже охватил зимовье снаружи, пламя заревело, и одно из подгоревших бревен рухнуло вниз. И тут из огненного чела дверного проема раздался предсмертный вопль собаки. Значит, она забилась под нары, где было меньше дыма, и от страха не выскочила из зимовья, когда еще была возможность. Я снял шапку, повторяя: «Люська! Люська!»
Двенадцать километров по ночной тайге я шел четыре часа. Тридцатиградусный мороз рвал древесину, и каждый треск дерева напоминал мне о погибшей собаке.
Я держал собак практически всю жизнь. Бывало, что и они попадали в экстремальные ситуации, но инстинкт самосохранения всегда подсказывал им правильный выход из опасной ситуации.
Зимовье загорелось от перекала железной печки и прогоревшей железной трубы — ситуация не новая. Почему собака не выскочила из огня в дверной проем, я объясняю только паникой, если этот термин применим к поведению животных. Только паникой. Пусть этот трагический случай будет уроком не только мне, но и всем охотникам. Собаки — наши меньшие братья, и думать за них надо нам.
И. Беляков
“Охота и охотничье хозяйство” №7 – 1987