Приходил я на хребет под названием Щит не один раз, то в начале лета, когда саранки открывались навстречу таежным зорям, то в начале осени, когда весь хребет вспыхивал осенним огнем. Тогда я брал фотоаппарат, пару пачек пленки «ОРВО» и в надежде поймать редкий рассветный сюжет около часа поднимался от верхней лесовозной дороги на крутой склон Щита. Тропа настолько круто уходила вверх, что только корни карликовых берез, стланика и багульника, в изобилии росшего на склонах, помогали взобраться на хребет. И в самом деле, он, как настоящий щит, отделял пологое горное плато, где жили люди, от высоких угрюмых гор, тянущихся к юго-западу, зачастую заснеженных, словно скованных ледяным дыханием самого холодного моря.
С одной стороны Щита белели осыпи, мрачными пятнами проступали обгорелые лиственничники и гольцы на гребне, с другой — елово-березовая тайга у порно цеплялась за крутой склон, спускалась вниз и тянулась по плато на восток к большой таежной реке, уходила за нее, растворяясь в голубом мареве горизонта. Пробраться сюда зимой казалось невозможно: все склоны грозили лавинами, а в гольцах на гребне Щита гулял только ветер. Зимой я охотился у его подножия, так как все живое старалось обходить угрюмые гольцы по распадкам, а по крутым каменистым осыпям могла проскочить только кабарга, преследуемая соболем..
В этот раз Щит был прекрасен по-особому — стояла ранняя осень, и первые ночные заморозки как-то разом позолотили лиственницы и березы, а между ними вспыхивали огни красной рябины и фиолетовой черники. В такие дни, налазившись по осыпям с ружьем и приторочив к поясу два-три рябчика, любил я отдохнуть, подставив щеку последним теплым ветрам, настоянным на перезрелой голубике и багульнике. Языки осыпей сменяли гари, иногда слегка заросшие кустарником. Пройдя такую гарь, ботинки покрывались черным налетом с обгоревших пней, и зола забивалась во все щели, но я не обращал на это внимания, удивляясь причудливым формам обгоревших коряг, зачастую стараясь запечатлеть их на пленке.
Я вышел к последнему гольцу, где ранее бывать не приходилось, и здесь почувствовал присутствие другого человека: так всегда случается в тайге — ее строгая гармония так или иначе нарушается, стоит человеку задержаться в этом месте на полдня, а он тут был: вот едва заметные следы от костра, одна, вторая гильза не меньше шестнадцатого калибра, позеленевшая от снега и дождей, и дальше чуть заметное глазом возвышение из камней с покосившимся, явно не природным перекрестием из березы. Ржавый гвоздь посередине указывал на то, что человек пытался сколотить подобие креста, а значит под крестом должна находиться могила. Интересно, чья же? Кто мог окончить свой жизненный путь в далеких восточных сопках? Тем более, что местные жители предпочитали хоронить родственников на погосте за поселком.
Я стал перебирать в памяти все истории, услышанные от местных старожилов, и, наконец, сделал вывод: могила могла быть связана только с этой. Возможно, я ошибался.
А ходила среди местных жителей, охотников да лесорубов, такая история: жил, стало быть, в этих местах траппер одинокий, но известный и уважаемый среди охотников, как справедливо соблюдающий все местные таежные законы. Законы эти отличались неписаной добропорядочностью ко всему живому и растущему в тайге. Рыба в реках всегда водилась, и соболь бегал в лесах, до которых не докатилась ненасытная вырубка леспромхозов, и браконьеры побаивались нагло вести себя. Кто нарушал неписаные законы тайги — пропадал бесследно, и чащи умели хранить свои тайны, не оставляя даже косточек непрошенных пришельцев. Но цивилизация и время попрали многие из законов, и постепенно молодежь стала забывать о них, лишь старожилы ценили и глубоко уважали тех, кто их соблюдал, и уж, конечно, его, траппера одинокого Иллариона. Уважали его и советовались с ним и местные, и приходящие геологи и топографы, гостеприимно встречаемые хозяином в любое время дня и ночи. В его крайнем срубе всегда, как в гостинице, кто-то да ночевал, то заплутавший охотник, то проходящие туристы, да мало ли кого видела тайга — и обыкновенных, и лихих людей, промышляющих соболем и рыбой, ягодой и золотишком. Ценили траппера и за то, что не интересовался, почему человек шел в тайгу, не лез в душу к путнику, будь тот беглый зек или отчаявшийся в миру бродяга, решивший стать таежным отшельником от невезучей жизни в городе или неудавшейся любви. Мало ли что заставляет людей пренебречь этим миром!
Единственным другом и родственником Иллариона был пес Джека, помогавший охотнику во всех его делах таежных, бывший, как бы, правой рукой хозяина. Летом, за охотой и делами никогда не переводившимися в тех местах у неленивых жителей, Иллариона не беспокоила мысль об одиночестве и смысле жизни, а вот долгими зимними вечерами он частенько мысленно удалялся в далекие путешествия вместе со старыми номерами «Огонька», с разноязычными голосами из транзистора. Кажется, и пес, вторая живая душа в избушке, тоже бродяжничал вместе с хозяином по всем странам и континентам, преследуя иноземных зверей и ловя рыбу в далеких реках. Поутру они возвращались в реальность настоящего мира, охотник надевал камусные лыжи, и след их терялся в синих распадках…
Джека был щенком сибирской лайки, обычной беспородной лайки, так часто встречающейся в сибирской деревне, лайки-труженицы, помогающей мужикам белковать по первому снегу, гонять соболька и смело идти на яростно вырывающегося из зимней берлоги хозяина тайги — медведя. К осени Джека вполне мог сойти за взрослого пса, но его несдержанность по отношению к воробьям и кошкам говорила о собачьей молодости. Вместе с другими собаками, оглашая окрестные поля веселым заливистым лаем, носился пес за удирающими зайцами. Здесь впервые почуял он и запах лисицы, слегка напоминавший собачий. Эта рыжая бестия частенько водила за нос многих деревенских псов, охраняющих курятники, и хозяйкам приходилось горевать, видя поредевшие ряды вернувшихся с реки уток. Как-то раз Джеке даже удалось выгнать лиса на возвращающегося из леса хозяина, но у Иллариона не было в тот момент ружья, и лис ушел. Илларион подумал, что с собакой будет удачная лисья охота, но он ошибался — окончательно знаменитые свойства Джека как лучшего медвежатника в районе сложились к двум годам.
Илларион считался в селе хорошим охотником, соседи часто видели его возвращающимся со шкурой лисы или связкой уток. Односельчане поговаривали, что удача сопутствует этому человеку даже в трудные времена, когда в лесу не было зверя, а в поле урожая. Делил тогда Илларион добытое мясо среди селян и слыл меж ними ни в чем не отказывающим человеком. Когда же на столе появлялась медвежатина, в его избе собиралась добрая половина местных охотников, и разговоры об охоте тянулись до утра:
— Зараз иду я телка искать по Мутному, глядь — лапища по берегу, во, — снимал свою шапку подвыпивший сосед Филипп, — как эта шапка! Вода в следу грязная, не осела ешо от мишани. Эх, думаю, зря ружжо не прихватил, а то б точно на него вышел.
— Ха, горазд ты заливать! — смеялся сосед помоложе. — Медведь, это тебе не кабан в стайке, его завалить потруднее. Мы в том годе со Степкой Роговым еле ноги унесли, дак у тово лапа только в половину твоей кепки будет…
— Вполовину, вполовину, — передразнивал Филипп. — Я вон на войне в японца с двести метров попадал, а мишаня что ли меньше японца?
— Тоже еще, сравнил морковку с редиской, медведь половчее людей бывает. Не всякая пуля его свалит…
Когда Джеке исполнилось пять месяцев, Илларион взял его в тайгу, подвергнув таким испытаниям, какие редко приходилось переносить самому.
Они переправлялись через бурные горные потоки, ночевали под холодным дождем в наспех сооруженных шалашах, согревались у дымных походных костров, питались сухарями, рыбой и тем, что пошлет тайга и река. Отвисший щенячий живот подтянуло, заметно напружинились мускулы, взгляд пса стал остр, резко разграничились запахи леса. Вот Джека вслед за Илларионом переплывает быстрый перекат, но коварное течение сносит его к бурлящим порогам — еще не совсем окрепшие мускулы не справляются с потоком, несущим собаку прямо на торчащие из воды скалы… Еще и еще одна попытка, и едва живой Джека выбирается на берег. Илларион жалеет усталую собаку, подбадривает: «Хорошо, Джека, молодец». Глаза собаки загораются огоньками: «Хозяин доволен, значит, я не подвел!» Они понимают друг друга: каждый жест, каждый взгляд, одобрительная интонация улавливается собакой, выражается виляющим хвостом, этой своеобразной собачьей улыбкой…
Стояла поздняя осень. Земля вот-вот должна была надеть зимний наряд. Свежий прозрачный воздух доносил множество самых разнообразных звуков, запахов, однако этот был каким-то особым, резким, исходившим от огромного следа. Крупный лесной зверь прошел, видимо, несколько минут назад, примятая трава еще не успела выпрямиться. Запах не был похож ни на лисий, ни на заячий, ни на кабарожий. Подбадривающий голос Иллариона давал понять Джеке — это именно то, за чем они так долго продирались по непролазным шаломанникам и колючей малине.
«Давай, Джека, ищи, ищи!» — повторял хозяин, внимательно разглядывая на взрытой дикими свиньями земле след огромного медведя. Тонкое обоняние собаки уловило совсем свежий запах зверя. Джека рванулся вперед сквозь кусты, и через минуту лес огласил резкий напористый лай настигающей зверя лайки.
Большой медведь сидел, прижавшись спиной к скале, и, оскалившись, наблюдал за собакой, бросавшейся на него. Только тяжелая лапа рассекала воздух — Джека успевал отскочить! Медведь вдруг с несвойственной ему легкостью прыгнул вперед, и тут пес допустил ошибку, занявши место зверя у скалы. Теперь собака оказалась в положении медведя: сзади возвышалась отвесная каменная стенка, слева — толстый ствол старого дерева, впереди — замыкающая треугольник разъяренная туша зверя. В тот миг, как Джека почувствовал всю безвыходность своего положения, выстрел Иллариона на доли секунды опередил занесенную лапу медведя… Зверь медленно осел в густую траву. Джека визжал и рычал, впиваясь зубами в холку поверженного хозяина тайги. «Хватит, Джека! Нельзя!» — крикнул Илларион, опуская ружье. «Нельзя! Перестань!» — успокаивал он разгоряченную собаку.
Жакан вошел чуть ниже правого уха и пронзил череп медведя навылет, вызвав быструю смерть. Илларион содрогнулся при мысли, что пуля могла только скользнуть по черепу, еще более разъярив зверя.
Джека никакие мог успокоиться и все крутился вокруг Иллариона, пока тот свежевал шкуру. Вдруг охотник заметил кровь на шее пса, алые пятна четко проступали на светлой шерсти. «Ну, постой! Я посмотрю, что с тобой… Ах ты, бедняга!» — Илларион взял лайку за голову и, притянув ее к себе, осторожно вытер травою кровь. Джека слегка взвизгнул. «Ах ты, черт возьми, все же задел голову! К счастью, лишь слегка процарапал. Да, Джека, гулять бы тебе без скальпа, будь он немного половчее. Фу ты, язык длинный! Ружье лучше полижи, если б не оно…» Пришедшийся вскользь удар сорвал клок шерсти с кожей, но это не напугало Джека.
…Слава об искусстве Джека быстро вышла за пределы района, и даже старые таежные промысловики смогли убедиться, как тонко и настойчиво работает пес там, где другие собаки отказываются гнать, устают и теряют след. Однажды преследование медведя затянулось, и охотники, намотавшись по кустам и камням, остановились у берега порожистой реки, решив заночевать. Смеркалось. Медведь, с преследующим его псом, перебрались через реку, и лай затих где-то вдали, в поднимающихся на сопку и тающих в вечерней мгле ельниках. Стало быстро темнеть, потянул сырой ветер из речных ущелий, и охотники принялись разжигать костер, стаскивая с ближней косы принесенные паводком коряги. Работали молча, голодному и усталому человеку не до разговоров, но, согревшись немного у костра и попивая из закопченного котелка крепкий чай, все приободрились, потянуло на разговоры, сводившиеся к тому, что никто из троих молодых охотников не верил в способности Джека:
— Ну, Илларион, не видать тебе больше собаки. Съест мишка, как пить дать! Слышь, тихо стало?
— Иди хоть чаю попей. Чо угрюмый такой?
— Ничего, достанем тебе новую, мой дядька с Москвы такого щенка привез… мать с медалью, восточносибирская, настоящая, не то, что твой кобель — не то гончак, не то лайка.
Первым проснулся Илларион. Утренний туман молочным облаком стелился над рекой. Пробивая туман, восходящее солнце рисовало на его белом холсте причудливые фигуры лесных духов. На плесах то и дело расходились круги от играющих хариусов — широко расправив свои павлиньи плавники в лучах восходящего солнца, приветствовала рассвет непуганая стая. Илларион поежился от прохлады и подбросил хвороста в затухающий огонь, спустился с котелком на прибрежные камни и зачерпнул воды. Прислушался. Сквозь шум воды на порогах ему послышался собачий лай, и тогда осторожно, чтобы не разбудить спящих, он взял двустволку и решил пойти вверх по берегу.
Пройдя метров двести, Илларион прислушался — лай действительно повторился, вполне ясно прозвучал на другой стороне реки. 8 следующий момент на противоположном берегу затрещали сучья, и на косу выскочил большущий медведь. Собака вынудила хозяина тайги броситься в реку. Илларион побежал по направлению к тому месту, где медведь должен был выбраться на берег. Зверь, несмотря на сильное течение, без усилий преодолел реку и, найдя небольшую пологую бухточку между валунами, вылез на берег Отряхнулся. По прибрежным лопухам прокатилась дождем радуга воды, вмиг сделав их мокрыми. Медведь поднял голову — в нескольких метрах у стены начинающегося леса стоял человек! Глухо зарычав, зверь бросился вперед, и даже пуля, посланная навстречу, не смогла замедлить его безудержный порыв, она только слегка скользнула по толстой лобовой кости и звонким шлепком ударилась о ближайшую скалу. Теперь основной целью разъяренного медведя становился человек с ружьем, и ничто не могло остановить его, даже посланная из левого ствола картечь. Илларион замешкался, как назло под руку попадались одни дробовые заряды. Бежать было бесполезно! С виду неуклюжий зверь мог в несколько прыжков нагнать даже лошадь, тем более в таких дебрях. Оставалась только надежда на Джека, а его течением снесло гораздо ниже…
Пальцы судорожно шарят по патронташу. Зверя на какой-то миг задерживает прибрежный завал, в то же время охотник нащупывает овальную головку пули, механически судорожным движением патрон ложится в патронник Медведь рядом… для прицельного выстрела времени не остается! Где же Джека!!? Вот он, повис на задней лапе медведя. Зверь оборачивается на собаку в двух шагах от охотника… выстрел все ставит на свои места: медведь как ужаленный резко переворачивается через голову, и пес едва успевает отскочить в сторону. Как в замедленном фильме, туша лесного хозяина валится в воду.
Спавшие у костра горе-охотники, наконец, проснулись и успели увидеть завершение разыгравшейся у реки драмы, но из-за бурелома и плавника, загромоздившего всю косу, прибежать к Иллариону на помощь вовремя не смогли, и их ружьям гак и не суждено было в то утро сделать удачный выстрел. Они долго удивлялись способностям Джека, никак не могли понять, как собаке удалось целую ночь держать зверя.
Только вечером хозяин заметил, насколько устал Джека. Пес спал, вытянув передние папы, и даже не откликнулся на его зов, когда он принес пищу, только открыл и вновь закрыл глаза. Лишь иногда сонное рычание говорило о пережитой им погоне.
Время от времени Иллариону приходилось уезжать в город за продуктами и в зверопромхоз за боеприпасами, иногда просто к друзьям по охоте и знакомым, но он более двух дней нигде не задерживался. Однако как-то раз такой отъезд затянулся надолго. Иллариона призвали на переподготовку в ряды Советской Армии, и он до конца лета прослужил в небольшом военном городке на крайнем западе страны. Когда охотник покидал деревню, он погладил Джека своей большой и теплой ладонью: «Лежать, Джека! Со мной нельзя! Ждать, Джека! Ждать!». Пес понимал слово «Ждать» и только с грустью посмотрел вслед уходившему хозяину
Кормить Джека Илларион поручил соседскому парнишке, не раз ходившему с ними на рыбалку в тайгу, но даже мясо пес теперь ел нехотя, без аппетита, только сильный голод вынуждал. Прохожие зачастую встречали его сидящим на проселочной дороге и грустными глазами посматривающим на них: не покажется ли среди всех Илларион? Но хозяин не приходил, и Джека возвращался один к дому, долго лежал неподвижно, положив голову на передние лапы, и вздыхал, вздыхал…
Илларион вернулся по-осеннему дождливым днем в конце августа. Радости Джека не было конца! Он носился вокруг с торжествующим лаем, бросался лизать Иллариона в лицо — весь плащ покрылся отпечатками лап, брюки забрызгались мутной водой из луж, но хозяин не обращал внимания на это, а только подзадоривал пса: «Молодец, Джека, дождался! Теперь на охоту, дружище, на охоту!» И вновь нахлынула счастливая пора утиных зорь, многокилометрового преследования зверя по дремучей тайге, затем по первой пороше, удачных и не очень охот на берлогах, ночевок в затерянных срубах и просто у костра, Им было хорошо, человеку и собаке! Везло Иллариону в тот год — одним из лучших охотников района назвала его местная газета, и директор зверопромхоза лично вручил ему почетную грамоту, в чем Илларион не без основания видел заслугу своего четвероного помощника.
Весной все село устремилось на картофельные поля. Работать приходилось много, из-за дождей все старались успеть посадить картофель пораньше. Руки людей впервые после долгой зимы погружались в теплую, согретую майским солнцем землю и обновляли ее, готовили к новому урожаю. Илларион от зари до зари работал в поле, отложив охоту до осени.
В трудах и заботах прошел июнь. Как- то Илларион возвращался с поля под вечер, работы по дому предстояло немало, и он спешил до темноты успеть все сделать по хозяйству. Обычно встречавший его повизгиванием Джека не появился, это удивило Иллариона. Но заботы временно отодвинули мысли о собаке — нужно было надеть хомут на шею поросенка, копавшего овощи в огороде, подправить крышу сарая, протекающую при каждом дожде, найти ушедшую слишком далеко лошадь, да мало ли дел найдется у человека, живущего едали от больших городов. «Наверное, гоняет где-нибудь по лугам с другими собаками… — предположил Илларион. — Ничего, вернется позднее. Джека не пропадет». Уставший за трудовой день, он прилег на топчан и тотчас же забылся крепким сном
Отсутствие собаки и утром насторожило охотника: «Неужто что-то случилось?» Предчувствие необъяснимой беды не покидало его, собирало тяжелые мысли.
За день до случившейся беды волки зарезали трех коз около соседнего села и, насытившись одной, бросили остальных на поляне перед лесом. Озлобленный хозяин схватил ружье и стал в неистовстве метаться по лесу, надеясь отомстить головорезам. Но волки оказались хитрее, и след их давно простыл …
Волки здесь появлялись изредка и, появившись, исчезали, обязательно оставляя после себя следы расправы над домашними животными, редко их видевшими, но выследить и наказать хищников не удавалось никому. Усталый и злой владелец коз вернулся домой, решив поутру устроить засаду около останков козы. Так он и сделал.
Джека с двумя другими собаками резвился в лесу неподалеку от села, как вдруг одна из собак выгнала зайца и с заливистым лаем погнала его. Пес знал, что Илларион работает на поле и в нужный момент не подстережет выгнанного зайца с ружьем, но задор молодых собак подхлестнул его погонять «косого» по раздолью еще не скошенных июльских трав, и пес устремился за ними. Заяц быстро оставил преследователей позади и после нескольких кругов затаился в колючем малиннике. Джека распутал пару хитроумных уловок «косого», и тут его внимание привлек посторонний запах, похожий на собачий, но более дикий, таежный.
Джека не раз видел следы и остатки пиршеств волков, но самих серых разбойников — никогда, уж больно скрытно они жили и появлялись внезапно. На растерзанный труп козы Джека наткнулся в сотне метров от начала волчьей тропы, потом клочки шерсти и кровь довольно ясно отметили продолжение трагедии. Безнаказанность волков позволила им расправиться со своими жертвами поодиночке, не спеша, последняя коза лежала уже с едва надкушенным горлом в нескольких метрах от окончания леса, далее до самого села простиралось открытое поле. Джека подбежал к козе, крупные следы матерого волка четко отпечатались на глинистой почве. Шорох в ветвях стоящей рядом березы насторожил его, взгляд скользнул по ветвям… Человек, сидевший в развилке двух стволов старой березы, целил в Джека из двустволки. Прямо в глаза собаки смотрели вороненые стволы ружья. Почуяв недоброе, пес в последний момент отпрыгнул в сторону — выстрел разорвал утренний туман и вместе с ним тишину первого июльского утра.
Картечина едва коснулась шерсти на голове Джека. Пес понял: только ноги спасут его. В несколько прыжков преодолев остаток леса, он вырвался на поляну. Но второй ствол сделал последний прыжок роковым, всего две картечи настигли Джека в прыжке… Одна ранила его в бедро, другая попала в живот.
Сгоряча пес пробежал несколько метров, споткнулся, лег, почувствовал резкую боль… Ничего, скоро придет Илларион и уйдет эта боль. Илларион всегда умел сделать так, чтобы она ушла. Когда Джека искусали осы, Илларион два часа вытаскивал их жала, и боль ушла, боль уходила вместе с вытаскиваемой из лапы занозой, скорей бы он пришел. Непоколебимая вера в могущество друга не оставляла Джека в эти предсмертные минуты. Он попытался залаять, но из пересохшего горла вырвалось подобие визга, нестерпимо жгло в желудке…
Человек, стрелявший с дерева, только несколько минут спустя заметил, что на поле лежит не волк, впрочем, подобная ошибка его особенно не взволновала. «В прошлом году похожая собака едва не задавила в моем дворе гусей. Распускают где не надо собак, чертовы охотники!» — с тем и удалился он, проклиная на чем свет стоит волков и собак.
Беспокойство Иллариона нарастало. Придя на поле, он даже забыл, зачем сюда пришел. Тревожные мысли терзали его, лопата не слушалась рук. Кто- то из односельчан окликнул его:
— Эй, Илларион! Ты чего не здороваешься? Или не проснулся еще?
— Ты собаку не видел, Иван? — Илларион оперся на лопату.
— Джека, что ли, твоего? Не-ее-е, не попадался. Слышал, волки снова пришли? Говорят, в той стороне, — Иван указал на спускающийся с сопки лес в двух километрах от села, — волки три козы зарезали.
Илларион давно собирался всерьез заняться волками, но все как-то находились другие неотложные дела. Теперь же он почувствовал незримую взаимосвязь между нападением серых хищников и пропажей собаки.
В обед Илларион вернулся домой — Джека не было! Он снял со стены ружье и двинулся по направлению к лесу. Пройдя минут пять вдоль стены деревьев Илларион выстрелил вверх. Прислушался. Тихо. Прошел немного, посвистел. Тайга мрачно смотрела на человека и также молчала…
Илларион бродил по подлескам и оврагам несколько часов, стрелял, наконец, вышел к подлеску, где лежала злосчастная коза. Здесь он постоял некоторое время, рассматривая следы волчьего пиршества. Зарядил последний патрон и выстрелил…
Сквозь туман беспамятства Джека услышал выстрел друга, и жизнь, чуть теплившаяся в нем, подняла тяжелую голову. Слабое повизгивание донеслось до охотника. Илларион в несколько мгновений, перепрыгивая кусты багульника, достиг места, откуда послышался визг. Все было ясно без слов — помощь друга запоздала… Джека почувствовал его теплую руку. Илларион пробовал приподнять собаку, но только ухудшил ее состояние — пес взвизгивал от резкой боли. Тогда охотник сорвал с себя рубашку и побежал в лес, разгреб в небольшом овражке землю и намочил рубашку в слабо пробивающемся сквозь почву ключике.
Джека с наслаждением глотал воспаленным нутром тоненькую струйку воды, выжимаемую Илларионом из рубашки. «Хозяин пришел — охота не кончилась! Все будет хорошо». Илларион склонился ниже и положил голову на шелковистую шею Джека.
Вначале Илларион предположил: во всем виноваты волки, но вскоре отбросил эту мысль, так как заметил четкие следы картечи на ноге и животе собаки. Все ясно! Илларион поднялся и зашагал по направлению к селу, к хозяину коз. В нем все кипело. Почему, почему стреляли в собаку? За что? Казалось, встретился бы ему тот, кто это сделал и… пальцы судорожно сжали ложе ружья.
Большие тесовые ворота преградили дорогу. Илларион ударил в них несколько раз кулаком. Во дворе заворчала собака, скрипнула дверь дома и к воротам не спеша проплыла полная женщина, видно, жена хозяина дома. Илларион не знал ни хозяина, ни его семьи — люди в село переехали недавно из окрестного хутора. Старался держаться повежливее:
— Здравствуйте! Где хозяин? Его можно увидеть?
Женщина, не спеша разглядывавшая его, немного побледнела при виде ружья за плечом Иллариона.
— Николай, что ли? — Она старалась держаться как можно более непринужденно. — В город поехал. Председатель вроде послал… части какие-то нужны.
От Иллариона не укрылось промелькнувшее выражение испуга на лице женщины. «Врет она все, ясно — дома хозяин!» Охотник уверенно отстранил ее и широкими шагами пересек двор. Даже сидящая на цепи собака, увидев такую решительность, не посмела кинуться на него. Илларион распахнул дверь в дом — никого. Взгляд остановился на двустволке, висящей на ковре над кроватью. Патронташа не видно. В тот же миг в комнату вихрем влетела рассерженная хозяйка;
— Вы кто такой?! Я сейчас милицию позову! Как вы посмели?! — завопила она, срываясь на визг.
На подоконнике Илларион заметил штук пять патронов шестнадцатого калибра, два — заряженных пулями, один — картечью, остальные — пустые. Это обстоятельство еще больше уверило его в том, что виноват во всем хозяин коз, но тот заблаговременно скрылся, и Иллариону ничего не оставалось, как покинуть злополучный дом. «Ну, погоди, козлятник! Все равно вернешься в село!» Зло сплюнув, охотник возвратился в свой дом, показавшийся ему каким- то чужим и неприветливым…
Как нарочно в лесу в тот день комары и жара царствовали над всем остальным, а тропа все круче забиралась вверх. Сейчас небольшой глоток воды… трудно, тяжело, невыносимо горько! Ну, ничего, стерпишь, ты должен донести друга к последнему пристанищу на вершине горы. Скользят ноги по осыпи.
Как же так, Илларион? Почему не уберег Джека? Видимо, умирая, он верил: ты спасешь его, ждал тебя, как всегда в тяжелые минуты, когда ты уезжал или уходил ненадолго. Глаза пса сверкали при одном упоминании об охоте. «Вперед, Джека, на охоту!..» И радости не было конца, и весь воздух наполнялся азартом охоты, и пела земля, и деревья не били по лицу ветками, как сейчас. Деревья ласково принимали тебя и собаку под свои своды, и вечер, и утро, и погоня проносились мгновенным вихрем, и тропы не становились такими крутыми.
Каменистый «пятачок» на вершине, с востока окаймленный кустами стланика, привлек внимание Иллариона. С запада и юга открывалась большая панорама заснеженного станового хребта, сверкающего далекими глетчерам и контрастными на фоне снега скалами. Ты останешься здесь, Джека, с этими горами, тайгой, голубым небом, а я спущусь один, впервые за последние годы… и охотник опустил на землю свою тяжелую ношу, вытащил небольшую саперную лопатку и стал долбить каменистую почву «пятачка». Ничего не выходило. Камни не позволяли углубиться, и тогда Илларион стал вытаскивать их руками.
Прошло много времени, прежде чем яма достигла полуметра. Срезав ножом несколько веток стланика, охотник застелил ими дно ямы и осторожно опустил Джека, последний раз провел рукою по его бархатистым ушам: «Прощай, дружище!»
Долго не смолкало в горах эхо шести выстрелов…
А. Гузенко
Рисунки Б. Игнатьева
“Охота и охотничье хозяйство” №8 – 2008