Егор Ботов проснулся от холода. Голова болела, тело ныло, как после тяжелой работы. Во рту сухо, а язык, как клешня у рака, — за все цепляется и плохо слушается. Со стороны спины ему было тепло и приятно.
— Где это я? — произнес он вслух и стал шарить рукой за спиной, пытаясь понять, откуда идет тепло к пояснице. Нащупав теплый мех, он услышал легкое поскуливание и почувствовал прикосновение шершавого языка к щеке.
— Умка! Так это ты, сердешная! — воскликнул Егор, тронутый преданностью любимой собаки.
Не впервые Егор просыпался в своем сарае после очередной выпивки и каждый раз в недоумении озирал его стены и долго не понимал, где он.
— Опять я, подлец, вчера набрался! — злясь на себя, проговорил Егор.
Умка выразительно поглядела на хозяина и, как привыкла, легла рядом, прижавшись к его спине. Хозяин и она всегда так отдыхали на привалах в тайге.
— Умница ты моя! Лежи, грей, — сказал Егор и задумался.
А задуматься было над чем. Вспоминая последние месяцы своей жизни, он с удивлением спрашивал себя: как могло случиться, что он, Егор Ботов, лучший бригадир охотников коопзверопромхоза, чья фотография постоянно висела на Доске почета, так низко опустился, что потерял доверие и уважение людей? Как-то не верилось, что он, лучший стрелок-следопыт, сильный и неутомимый, теперь лежит в похмельном бессилье в сарае на соломе, укрытый овчинным тулупом, рядом с собакой.
«Наверное, Оля укрыла», — подумал он и вспомнил, как вчера шел домой и кричал, чтобы соседи слышали, что вот он пьян, но жену уважает и любит и в наказание будет спать в сарае.
Вспомнив это, Егор скрипнул зубами и застонал от стыда — перед собой, женой, сыном и соседями. Умка сидела рядом, и Егору казалось, что и она с укоризной смотрит на него.
С чего все началось, ведь до этого он жил в почете и уважении? Егор сел, обняв руками колени. Он помнил, как вернулся с армейской службы в родное село. Классному механику-водителю, ему сразу дали новую автомашину, а затем предложили и должность завгара, но он, к удивлению сельчан, отказался и пошел к директору коопзверопромхоза Алексею Васильевичу Фролову проситься в бригаду охотников. Его просьбу поддержал охотовед Илья Андреевич Косов, и Егор Ботов был зачислен штатным охотником. Егор уважал охотоведа, умный он человек. Сегодня много говорят и пишут о бригадных методах работы, а Косое уже двенадцать лет назад упорно внедрял этот метод, создал четыре бригады. Через год работы Егор стал бригадиром, а через три — его бригада достигла таких результатов, что о ней заговорила областная печать, а зарплата охотников поднялась вдвое. Охотовед учил их передовым методам работы, как сохранить маточное поголовье, учитывать дичь и какой процент ее изымать из угодий.
За бригадой закрепили угодья, и как-то незаметно она стала полноправным хозяином своего охотничьего участка. Работали с увлечением, заботливо, и результат сказался. Бригаду занесли на Доску почета, а Егора не раз приглашали на районные, областные слеты и совещания охотников, где он делился своим опытом.
Личная жизнь у Егора тоже удалась. Приглянулась ему ладненькая медсестра Оля Быстрых. Застенчивостью, скромностью и каким-то удивительным девичьим обаянием она тянула к себе, как магнит. Они подружились, и через месяц Егор понял — без Оли ему не жить… Затем была свадьба. Родился сынок Сережа. Это было счастье. Живи, радуйся, работай от души, и вдруг такое… Егор в волнении стал шарить по карманам, ища папиросы. Он прикурил только от четвертой спички, дрожали руки, но дрожали они уже не с похмелья, а от волнения.
Началось же все с того дня, когда к ним в дом рябой пронырливый Степан Кучерявый привел пожилого интеллигента.
— Вот, Яков Абрамович, это и есть Егор Батов, лучший добытчик мягкого золота, — вкрадчиво проговорил Кучерявый.
Егор помнил, как они с Олей растерялись при виде столь хорошо одетого в роговых очках солидного мужчины.
— Яков Абрамович! — представился гость, пожимая им руки. — Я из центра и… не надолго. Мне хотелось бы познакомиться поближе с вашей семьей, бытом и поговорить с вами, Георгий Иннокентьевич, о вашей работе. Ведь я человек заинтересованный. Если не стесню, разрешите остановиться у вас на сутки.
— Пожалуйста, место есть. Располагайтесь вон в той комнате, — сказала Оля и кинулась в кухню готовить ужин.
— Вы идите, Степан Васильевич, а то мы и так стеснили хозяев, — обратился Яков Абрамович к Кучерявому. Тот сразу ушел. Гость стал раздеваться, а Егор, войдя в кухню, шепотом спросил жену:
— Как ты думаешь, кто он?
— Может, корреспондент из газеты. Уж очень обходительный. Ты, Егорушка, с ним поаккуратней.
Яков Абрамович к ужину поставил бутылку дорогого коньяка и, лукаво подмигнув Егору, весело проговорил:
— Вот и поужинаем вместе. Люблю забиться в глушь, повидать жизнь глубинки. Хорошо! И мне польза и людям. Должность у меня такая — ладить с людьми и… помогать им…
Егор после третьей рюмки охмелел, язык стал заплетаться, зато пропала скованность и робость перед гостем.
Ольга смеялась, видя мужа захмелевшим. Она знала: Егор если выпьет, то добрей его человека нет. Это понял и гость и, разлив остатки вина, предложил тост за хозяина и хозяйку. Егора совсем развезло, а Якову Абрамовичу хоть бы что!
— Вот чудно-то! — изумлялась Ольга. — Егор моложе, крепче, а поди же, охмелел.
Даже в праздники ее муж пил не более трех рюмок и, как ни упрашивали его друзья, всегда был тверд.
Егор отлично помнил, как после ужина гость предложил выйти на крыльцо покурить. Когда вышли, неожиданно на ступеньках появилась Умка. Она злобно оскалила на чужого зубы и, если бы не окрик хозяина, вцепилась бы в гостя. Егор тогда очень удивился: такую злость собака проявляла только на медведя, но чтобы на человека… не было такого никогда. Егор сейчас не мог уже вспомнить, как сумел гость уговорить его в конце сезона продать с десяток соболей для его пятерых дочек… Он помнил только, как отнекивался, ссылаясь на то, что бригадир, а бригада работает в котел, и таиться от ребят он не будет.
— И не надо таиться от ребят! — воскликнул Яков Абрамович. — В бригаде ежегодно бывают излишки соболей от плана. Ведь прошлый год ты сколько мыкался с двенадцатью шкурками? Сдать-то их так и не смог. И пошли они в план этого года! — со знанием дела, убежденно закончил гость.
Егору, действительно, надолго запомнились эти двенадцать соболиных шкурок. Когда до плана оставалось шесть соболей, то, как на грех, за несколько дней не сумели поймать ни одного зверька. Тогда капканы и плашки перенесли на другие путики — резервные. Вместо шести поймали восемнадцать соболей. Но, когда сдавали пушнину, приемщик принять «лишних» категорически отказался, ссылаясь на инструкцию. Шкурки так и хранились у Егора до нового сезона. Сколько он их проветривал, перетряхивал, пересыпал химикатами! В общем, помыкался, хоть плачь, хоть тащи на черный рынок.
Соболь — дикий зверь, — продолжал вспоминать Егор, — ему не скажешь: нам нужно сто двадцать по плану и ни одним больше. А он, хитрюга, за нос долго водил. Не идет в капканы на самые «ходовые» приманки. Подойдет, понюхает и… стороной. И чего только ему ни предлагает охотник: и кусочки беличьей тушки, и лосиный ливер, и «сдобренные» отходы бойни, а он привередничает, не идет и все. И доходит до смешного: молодой охотник Вася Белибин рассердился и вместо мясной приманки укрепил в трех капканах беличьи хвосты, шкурки которых испортили росомахи. И что же? Диво, да и только — во всех капканах оказались зверьки! Нередко бывает и так, бригада рассчитывает за неделю взять тридцать, как минимум, соболей, а берет половину, хотя все учтено, проверено. И наоборот, как в прошлом году, думали поймать шесть-семь, а попалось — восемнадцать! А куда этих «лишних» девать? Приемщик не берет, ибо за излишек его взгреют. Остается одно: оставить на следующий год или на рынок. Вот так и уходит пушнина»,- думал Егор и вспомнил, как Яков Абрамович попал в самое больное место, сказав, что вот, мол, и у тебя, может, будет дочка, так что, ты ей и не подаришь собольева воротничка?..
И тогда Егор представил себе маленькую пухленькую дочку, обязательно похожую на Олю, сердце его дрогнуло, и он обещал гостю помочь.
«Наверняка лишние будут, — подумал он, — не возиться же с ними снова год, а деньги на всех…»
Настроение Егора четко уловил гость и, потрепав по плечу охмелевшего хозяина, ласково заговорил:
— Ну вот, Георгий Иннокентьевич, спасибо, что понял меня, отец всегда отца поймет. Я в мае приеду. — И вдруг, как бы спохватившись, спросил, глядя прямо в глаза Егору:
— А рысей добываете?
— Добываем. Каждый год четыре-пять.
— Уважь, а, Егорушка! Жене исполняется пятьдесят. Вот подарочек будет так подарочек. Радехонька будет, уж!
Егор почесал затылок, что-то обдумывая, но мысли путались, в голове был какой-то сумбур. Ему нравился гость, обходительный, интеллигентный и, как видно, заботливый отец и муж, у которого пять дочерей!..
— Да приезжайте!
Яков Абрамович этого только и ждал.
— Вот спасибо! Ты настоящий сибиряк. Знаю, слов на ветер не бросаешь.
— На том стоим! — с достоинством ответил Егор.
Утром, после завтрака, Ботов проводил гостя до автобусной остановки. По пути тот расспрашивал о работе, о ценах на меха и, только прощаясь, напомнил:
— В мае, числа пятнадцатого буду. Уговор дороже денег, а я заплачу хорошо.
Его глаза сузились, и казалось, он смотрит Егору прямо в душу. Помнит Егор, как он почувствовал смутную тревогу, но не знал тогда еще ее причины.
Прошло несколько дней, и встреча с Яковом Абрамовичем стала забываться. Неожиданно Егора вызвали к директору. У него сидели двое мужчин.
— Вот, это товарищи к тебе… — сказал Алексей Васильевич.
— Мы следователи. Нам необходимо у вас кое-что уточнить. Нами задержан некто Капельман — спекулянт, скупщик мехов. У задержанного обнаружено два мешка шкурок ценных зверей на большую сумму. Часть этих мехов закуплена в нашем районе. Капельман неделю назад ночевал у вас. Расскажите, не упуская даже мелочей, как он у вас оказался, что говорил, что просил…
Егор сразу все понял. Его бросило в жар. Он никак не мог собраться с мыслями…
— Не волнуйтесь! Начните с того, как он к вам попал и откуда вы его знаете?
Справившись наконец с волнением, Егор рассказал все, как было. Таить-то нечего.
— Так, значит, пять дочерей у Капельмана? — улыбаясь, переспросил следователь.
— Пятеро! — повторил Егор и понял: дочерей у Капельмана нет, просто он клюнул на удочку, находясь под хмельком…
Дальнейшие события прошли, как в тумане или в кошмарном сне… Егор смутно помнил суд над Калельманом, где он проходил как свидетель; как потом директор зачитывал на общем собрании частное определение суда; как на собрании бригады его освободили от должности бригадира.
— Пусть заслужит доверие снова, а там видно будет! — высказал общую мысль лучший охотник бригады Кустов. Его уважали за честность и справедливость, за большую физическую силу и знание охотничьего дела. Кустов и был избран бригадиром.
Прошло три дня, а Егор все никак не мог прийти в себя. Работа валилась из рук. В поселке его все знали и слышали об этой истории. Молва ходила разная, и Егор понимал: многие осуждали его, хотя виду не показывали.
На четвертый день после суда Егор шел домой в подавленном состоянии. У чайной стояли двое знакомых плотников.
— Здорово, Егорша! — приветствовали они его.- Ты что как туча?
— А чего веселиться-то? Вы же знаете мою дурацкую историю.
— Э-э… Плюнь на все! Пойдем с нами, посидим, поговорим, пропустим по маленькой, глядишь, душа-то и отволгнет.
— Пошли! — согласился Егор и подумал: «Выпью немного, может, на душе полегчает».
Действительно, после третьей рюмки Егор почувствовал себя раскованно, люди показались приветливее, мир добрее.
…К вечеру Егор шел домой под хмельком. Мысль о проступке его больше не терзала. И он, ходивший последнее время подавленным, старавшийся избегать разговоров с соседями и знакомыми, теперь бодро здоровался и даже шутил с ними.
Дома его ждали жена с сыном. Увидев, что муж пьян, Оля встревожилась, а Сережа с недоумением и испугом уставился на отца. Он первый раз видел его таким. От друзей-мальчишек Сережа знал, что отец попал в какую-то неприятную историю. И все же, чтобы ни говорили, Сережка верил — его отец самый хороший, самый сильный, самый лучший охотник! Отец любит маму, они так весело и дружно живут. А сейчас…
Хоть и пьян был Егор, но понял — жена и сын испуганы. Он еще раз посмотрел на них виновато, взял тулуп и сказал:
— Прости, Оля! Не бойся. Это первый и последний раз. Мешать и беспокоить не буду. Лягу в сарае, на сене.
Как ни уговаривала его жена лечь в доме, Егор не согласился и ушел в сарай…
Неделю Ботов не пил, работал хорошо, но ходил как в воду опущенный и, чтобы отвлечь себя от тяжелых мыслей, снова выпил, и снова ночевал в сарае. С тех пор так и пошло…
Его поведение дважды обсуждали на собрании бригады. Егор еще больше замкнулся, хотя отлично понимал — во всем виноват сам. Он стал стесняться ребят из бригады, избегал знакомых. Дальше так продолжаться не могло, и Ботов уволился из хозяйства. Он поступил работать оператором в котельную, где сутки дежурил, а трое был свободен. Охоту же бросить не мог и заключил договор на добычу пушнины уже как охотник-любитель.
Неожиданно к нему домой пришел секретарь парткома Андрей Васильевич Силин. Егор даже растерялся, когда увидел его входящим во двор. Силину до всего было дело. Он знал всех, и все знали его. Силину верили, Силина не только уважали — его любили. Коммунист с высокой моралью, он жил открыто и честно. Егор слышал, что Андрей Васильевич перенес серьезную операцию желудка и только на днях вернулся домой.
Долго они разговаривали. Разговор был по душам и не очень приятный для Егора, но странное дело — ему было как-то хорошо с этим человеком. Уже прощаясь, Силин сказал:
— Не выдержишь ты долго, Егорша. Бойлерная — не твое дело. Твое призвание тайга! А тайга, она, брат, манит и не только манит, а как магнит тянет…
— Андрей Васильевич, не судите пока. Дайте прийти в себя. Да и ребят стыдно. А вы правы — вся душа там, в угодьях.
— Это хорошо, что стыдно. Греха на тебе большого нет, я ведь все знаю и тебя, чертушку, знаю. После лечения я был в Москве у руководства. Инструкция по приемке пушнины будет изменена, и прошлый год не повторится. Ну, будь здоров! Ольгушке привет.
Силин не спеша шел по улице. А Егор стоял и смотрел вслед этому прекрасному человеку, прошедшему через суровое горнило Отечественной войны, дважды раненному, имеющему более двадцати правительственных наград, замполиту полка прославленной дивизии генерала Родимцева.
— Что же я делаю?! Ведь Силин был у меня на той неделе. Ну и росомаха я после этого! — воскликнул Егор и почувствовал, как его бросило в жар. Рядом оказалась Умка. Приподнявшись, она внимательно смотрела ему в глаза. Егор обхватил шею собаки, прижал к себе и с дрожью в голосе проговорил: — «Все, Умка! Завтра в тайгу. Хватит позориться. Силин верит мне, а ты тоскуешь…»
Егор не договорил, уткнулся в пушистый собачий загривок и с минуту оставался неподвижным, пока комок, подкативший к горлу, не прошел…
Ольга спешила домой на перерыв. Она тревожилась за Егора, но, войдя во двор и увидев его, коловшего дрова, сразу успокоилась. Егор повернулся, заметил жену, воткнул топор в колоду и, улыбаясь, пошел ей навстречу. В его взгляде, улыбке и движениях — сразу уловила Ольга — был прежний Егор, сильный, красивый и уверенный в себе.
За обедом Егор предупредил жену, что завтра собирается в тайгу:
— У меня два дня свободных, а договор на сдачу пушнины мне надо выполнить досрочно.
Ольга с улыбкой потрепала волосы мужа, прижала его голову к своей груди и нежно поцеловала в широкий лоб. Егор почувствовал, как волна приятного тепла разливается по телу. Как был он ей благодарен. Ни слова упрека за все эти тяжелые дни, ни одной жалобы. Он порывисто встал, обхватил ее милую голову руками и быстро стал покрывать поцелуями ее щеки, глаза, губы, шею. Она застенчиво и мягко сопротивлялась, приговаривая:
— Замучаешь, Егорша!..
Еще не проснулись вороны, а Егор уже стоял на лыжах. Уходя, он предупредил жену, что будет охотиться в Лосиной пади, и, посвистав обрадованной Умке, двинулся огородом к темневшей тайге. Ольга Смотрела ему вслед и почему-то тревожилась. Она не могла понять причину волнения, ведь не первый раз провожала мужа и на более удаленные участки, провожала спокойно, а сегодня…
«Немного отвыкла я», — успокоила себя Ольга и пошла готовить сыну завтрак.
Умка работала в этот день с таким старанием и азартом, что Егор, не дойдя до Лосиной пади, взял из-под нее восемь белок и куницу. И это по пути, в тех местах, где он уже охотился. Молодец Умка! Завтра в нетронутой Лосиной пади Егор надеялся удвоить добычу. Втайне думал о соболе — он там водился. Егор это знал точно.
В Лосиной Нади, с краю покосных ложков, стояла старая маленькая избушка. В покос в ней почевали косари. Егор еще с лета подремонтировал избушку, поправил печку-каменку и теперь расположился здесь на ночлег. В печке ярко горели сухие дрова и закипал в котелке чай. Стало тепло, привычно и уютно. Умка, набегавшись за день, свернулась в углу калачиком и во сне дергала ногами. Кругом стояла тишина, изредка нарушаемая треском горевших поленьев и постреливанием красных угольков. Все так Г1ривычио, Дорого…
Незадолго до рассвета Егор вышел из избушки. Надев лыжи, он двинулся через ложки к пади, а войдя в пихтач, пустил Умку в поиск. Егор шел вдоль ручья по более чистым местам, и лыжи легко скользили по неглубокому снегу. Он знал этот путь: вон там поворот ручья, слева спелый ельник, в котором лежит поваленная летней бурей огромная ель, там возьмет три-четыре белки, затем поднимется на пологий увал, где можно увидеть след соболька; дальше он обогнет кедровник, в котором постоянно водятся белки, колонии, куницы и нередок соболь. Недалеко, внизу пади, по густым мелочам осинника и Тальника постоянно жируют лоси, их следы Егор уже дважды пересекал.
Когда охотник подходил к ельнику, где лежала упавшая ель, послышался лай Умки. Егор поспешил к собаке, чтобы быстрей высмотреть белку и добыть ее. Он оглядывал густую ель, под которой была собака, но зверька не видел. Егор решил зайти с другой стороны и, чтобы не обходить поваленное дерево, сняв лыжи, стал перелезать через него. Придерживаясь левой рукой за торчавшие сучья, он закинул правую ногу за ствол, и в этот момент Умку как подменили. Перестав лаять, собака бросилась к корням упавшего дерева, которые, как причудливые рога изюбра, торчали вверх, обросшие мхом. Егор глянул туда и обмер — там стоял пригнув голову, медведь. Шатун! Быстрым, заученным движением Егор достал пулевые патроны из бокового кармана дохи и только успел вложить их в патронники, как медведь кинулся на него. На гачах у него висела Умка. В какую-то долю секунды охотник сообразил, что нужно перенести перекинутую ногу назад, тогда он будет в выгодном положении, для медведя же дерево, хоть и небольшое, но препятствие, а это драгоценные секунды. Егор еле успел вскинуть к плечу ружье, когда медведь ринулся через дерево, стараясь с ходу подмять охотника. Но как ни силен был зверь, а тяжесть висевшей на гачах собаки не давала точно рассчитать прыжок, и медведь как-то боком, с секундной задержкой, перевалил через дерево, а Умка, сбитая сучьями, отлетела в сторону. Для Егора же эта секундная задержка была спасительной. Слегка откачнувшись вправо от прямого удара, охотник в упор, под левую лопатку сдвоил выстрелы — и в то же мгновение страшный удар опрокинул его навзничь. Теряя сознание, Егор успел почувствовать, что когти умирающего медведя, пропоров козью доху, свитер, белье и достав до тела, замерли… Егор очнулся. Умка лаяла и лизала его лицо, тормошила за куртку и рукав. Это помогло Егору быстрей прийти в сознание. Первое, что он увидел, когда открыл глаза, была лохматая туша медведя. Зверь лежал на боку, придавив ноги охотника. Левая передняя лапа его с вонзенными в доху когтями покоилась на груди Егора. Плечо ныло от боли. Пошевелив правой рукой, Егор обрадовался — рука цела и невредима. Он медленно вытащил ею когти и скинул с себя тяжелую лапу. Дышать стало легче. Умка, видя, что хозяин зашевелился, обрадовалась и ткнулась Егору под правый рукав, где и замерла, дрожа всем телом. Егор ласково провел рукой по ее загривку, левому боку и вздрогнул — рука была в крови. Повернув голову, он увидел рану во всю левую лопатку, из порванных мышц сочилась кровь. «Заклеить бы надо лейкопластырем», — подумал он. Но как это сделать, когда его ноги под многопудовой тушей медведя, а левая рука не работает?
— Потерпи, Умочка… Потерпи! — проговорил Егор, прижимая к себе дрожащую, обессилевшую собаку.
Отдохнув немного, охотник с трудом освободился от рюкзака. С правого плеча лямку стянул быстро, подсунув снизу под нее руку. С больного плеча скинуть лямку долго не удавалось, пока не догадался нагнуться к Умке, которая, ухватившись за лямку, стащила рюкзак. Хотя боль оставалась острой, ему стало полегче. Подтянув к себе рюкзак, Егор, придерживая его зубами, развязал одной рукой веревки, достал аптечку и, протерев снегом рану собаки, наложил лейкопластырь. Обессиленный, он прилег на спину. Умка примостилась у его бока. Так они и лежали рядом, набираясь сил.
Наконец Егор попытался вытащить правую ногу, но остановила сильная боль в голеностопном суставе. «Неужели перелом?» — тревожно подумал охотник и вдруг осознал, что это только начало его борьбы за свою жизнь и жизнь собаки.
Попробовал вытащить левую ногу и… О радость! Боли нет! Ногу постепенно вытянул, но унт остался под медведем.
— Как-нибудь вытащу, — вслух проговорил Егор и ухватился за унт здоровой рукой. Умка тоже потянула. Унт медленно вылезал из-под туши и наконец показался весь. Отдохнув, Егор с трудом надел его. Теперь осталось вытащить больную ногу, и Егор стал обдумывать, как это сделать. Он долго приспосабливался. Нужно было упереться во что-нибудь спиной, чтобы левой ногой попытаться сдвинуть с правой ноги тушу. Но упереться не во что. Тогда Егор подвинулся к медвежьему — боку как можно ближе, правой рукой ухватился за ушко, унта, а левой ногой уперся зверю в бок. Упираясь ногой, он рукой потянул унт. Тот немного сдвинулся, но боль в ноге была такой острой, что на лбу выступила испарина, а в глазах потемнело.
— Умка! Помоги, родная! — крикнул Егор и указал рукой, где надо ухватить. Умка знала, что делать. Она часто помогала тащить лодку или легкие санки, нередко, ухватившись за веревку, тянула из воды сеть. И сейчас она схватила зубами унт, на который показал Егор, и, уперевшись ногами, с урчанием потянула. Егор вложил в рывок всю силу руки и дернул так, что со стоном опрокинулся на спину, но ногу выдернул.
Медленно, чтобы не вызывать сильной боли в плече и правой ноге, Егор перевернулся спиной к зверю и с большим трудом взобрался на медвежий бок. Еще раз проверил левое плечо и правую ногу, окончательно убедился, что плечо и голеностопный сустав вывихнуты, а ключица сломана. И плечо и нога опухли. До поселка без посторонней помощи, по всему видно, не дойти. В пяти шагах он увидел березку с рогулькой и смог до нее добраться ползком. Но, когда с помощью топора сделал костыль и, подложив в рогульку меховую рукавицу, попытался пойти, боль в ноге и плече оказалась настолько острой, что в глазах замелькали красные всполохи. При перестановке костыля подогнутая нога от малейшего встряхивания ныла. Такой способ передвижения не годился, и Егор снова сел на еще теплую медвежью тушу.
Егор сидел, курил и внешне будто бы был спокоен, но тревога за жизнь нарастала. Он перебрал все возможные варианты и понял, что надежда только на жену. Егор знал, что, если он не вернется завтра домой, Ольга забьет тревогу и его начнут искать здесь, в Лосиной пади. Но это будет в лучшем случае через день-два, выдержит ли он?
Умка подошла к хозяину и, как обычно, прижалась к его ногам. Егор осмотрел рану — лейкопластырь держался хорошо, и тут его осенило: надо Умку послать домой! Но дойдет ли, ведь она тоже потеряла много крови и до сих пор как-то нервно вздрагивает?
«Умка должна понять, чего я от нее хочу, ведь не раз с полпути посылал ее к дому. Она всегда прибегала, лаяла, и Оля знала — скоро приду», — думал Егор, глядя на собаку. Но догадается ли Ольга о том, что случилось? Должна догадаться, как увидит рану.
Егор решился, достал носовой платок, привязал его к ошейнику со стороны раны, прижался щекой к голове собаки и произнес повелительно:
— Спасай, Умочка! Домой! Домой!
Умка, что-то соображая, сделала несколько нерешительных шагов, остановилась, посмотрела в глаза Егору и хотела вернуться. Но он властно приказал вновь:
— Домой! Домой!
И собака побежала, а Егор смотрел ей вслед с верой и надеждой. Однако, пробежав шагов пятьдесят, Умка остановилась и обернулась. Егор крикнул:
— Домой, Умка! Домой! — И только после этого собака скрылась за деревьями.
Егор остался один. Он перезарядил ружье и стал думать, как развести костер. Свалившееся дерево сухое, не» как его перерубить, когда при незначительном движении боль становится невыносимой? Но огонь нужен, это тоже жизнь, и Егор осторожно, легким взмахом топора начал рубить.
Когда стало смеркаться, запылал костер. Егор, обессиленный, лежал рядом. Боль была тупая, ноющая, и охотнику казалось, что еще немного, и он не выдержит…
Половину расстояния до дома Умка пробежала довольно бодро, но вторая половина ей далась с великим трудом. Она часто садилась, отдыхала, снова поднималась и бежала трусцой, на галоп уже не хватало сил.
Показалось село, донеслись звуки его жизни и такие знакомые запахи. А вот крайние дома и школа. Силы были на исходе и Умка не легла, а упала около школьного крыльца. Ее, еле плетущуюся, увидел из окна учительской завуч Николай Петрович Фролов и, когда она, обессиленная, упала, догадался, что с собакой творится неладное. Подойдя к Умке, он не сразу узнал ее: так она была измучена. Фролов погладил собаку по голове и, когда она поднялась на ноги, увидел рану, на которой, оторвавшись наполовину, висел лейкопластырь, а на ошейнике — узлом завязанный носовой платок. Николай Петрович знал от своего ученика, Сережи Ботова, что отец с Умкой ушли на промысел. Он оглядел собаку и понял: с охотником что-то случилось.
Не прошло и часа, как четверо мужчин: Фрол Кустов, хирург Игнат Савельевич Андреев, охотовед Косов и Николай Петрович Фролов вышли из села. Впереди бежала Умка. Ей еще в учительской дали теплого молока, но она, полакав немного, хрипло взлаяв, направилась к двери. Всем своим поведением собака выражала нетерпение, и все поняли — зовет…
— Только бы с дороги вышла на свой след, — озабоченно сказал Кустов. Он видел: собака идет из последних сил. Умка дошла до своего следа. Тогда ее завернули в мешковину и уложили на санки, а сами двинулись, размашисто передвигая охотничьи лыжи, по путеводной цепочке Умкиного следа…
Стало темнеть. Костер догорал. У Егора уже не было сил не только нарубить дров и поддержать огонь, но даже двигаться, чтобы хоть немного согреться. «Вот так и пропадают люди в тайге», — с тоской подумал он и вспомнил охотоведа Косова, который настаивал, чтобы на промысел всегда выходили по двое. В случае беды один всегда поможет другому.
«А что, если попробовать ползком», — мелькнула мысль, но Егор тут же отбросил ее. Охотник прижался спиной к остывающему медведю и тоскливо осмотрелся вокруг, впав в какое-то оцепенение. Вдруг в мелочах он заметил зверя, который шел прямо на него. Егор взял ружье, но уже в следующее мгновение к нему кинулась Умка! За ней в просвете деревьев виднелись люди. Переднего Егор узнал сразу, это великан Фрол Кустов, других он рассмотреть не успел: Умка бросилась на грудь, и Егор, обхватив здоровой рукой ее шею, прижался к собачьей морде щекой и, уже не сдерживая рвущихся наружу слез, зарыдал…
А Умка радостно скулила, перебирала лапами, лизала Егору руки и наконец тоже замерла, уткнувшись в грудь вздрагивавшему от нахлынувших чувств хозяину. Когда ее везли сюда на санях, она смотрела с нетерпением вперед. До Егора оставалось не более километра, когда она вывернулась из мешковины и, превозмогая боль и усталость, бросилась в лес. Она чувствовала, знала, что хозяин ждет, и вот теперь они вместе, сидят, обнявшись, радостные, полные надежд, два живых существа — человек и собака!
Осмотрев Ботова, хирург приказал развести три костра. Оказалось, что у Егора действительно вывихнут голеностопный сустав, сломана ключица и вывихнуто плечо. Игнат Савельевич решил вывих ноги вправить на месте, с плечом же дело обстояло сложнее. Пока укутывали и укладывали Егора в санки, Фрол Кустов осмотрел лежку медведя. Оказалось, зверь еще накануне задрал лося. Часть туши съел, а остальное мясо перетащил под выворотень и привалил хворостом. Там и лежал сам, стерег добычу. Егор вышел прямо на него. Умка не могла учуять зверя: ветер дул вдоль распадка — от нее к медведю. Опытного охотника удивило только одно: медведь был хорошо упитан. Обычно такие медведи ложатся в берлоги. Но, может быть, его кто-то стронул, поднял, отчего он и стал шатуном.
Долго пролежал Егор в больнице. Ему дважды вправляли плечо. Понемногу стало легче, опухоль постепенно спадала, и боль в ключице беспокоила меньше. У него постоянно дежурила Ольга, навещали друзья по бригаде, приходили соседи и знакомые. Пришел и секретарь парткома Андрей Васильевич Силин вместе с охотоведом Ильей Андреевичем Косовым. Они долго беседовали, а уже перед уходом Силин спросил:
— Скажи, Егор, можно ли было избежать прямого столкновения с медведем и его удара?
— Можно, — не задумываясь, ответил Егор и, глядя на Силина, пояснил: — Я уже думал над этим, сам с собой всегда разберешься по совести. Вялый я был, вот в чем дело. Пошел в тайгу с похмелья. И была не только вялость, но и какая-то притупленность. Сначала белку не смог оглядеть, а потом долго копался, перезаряжая ружье, плохо слушались руки, пальцы, не смог вовремя отскочить и выстрелить раньше, по месту. Глупо, другого не скажешь…
— Хорошо, что ты правильно разобрался. Запомни: в стакане людей погибло больше, чем в Тихом океане.
— Все, хватит, поумнел. Не хочу больше быть дурным. Да и вам, Андрей Васильевич, и всем людям хочу прямо в глаза смотреть.
— А индивидуалистом долго думаешь оставаться? — неожиданно с улыбкой вступил в разговор Косов.
Егор сначала не понял, а потом догадался, о чем спросил охотовед.
— Я все время думаю об этом…
— А тут и думать нечего. Подлечишься — ив хозяйство, в бригаду. Мы уже обговорили все. Ребята будут ждать тебя. Директор в курсе дела, — сказал Силин.
Вскоре они ушли, пожелав Егору скорейшего выздоровления.
Закапало с крыш. Весна приближалась, а Егор еще лежал в больнице. Он чувствовал себя хорошо и был недоволен тем, что врачи не выписывали его. Пришла Ольга с Сергеем. Они долго гуляли по больничному саду, и Сережка в подробностях рассказывал, как Умку лечили и что она, «умнющая», даже не пискнула, когда ей зашивали рану, а при уколах только чуток вздрагивала. «Она теперь у нас на кухне долечивается», — добавил довольный Сергей, видя, как внимательно слушает отец.
Прощаясь с женой, Егор незаметно от сына шепнул ей:
— В сарае, в старом шкафу, стоит бутылка «Столичной». Отдай кому хочешь на… лекарство, что ли. В общем, чтоб ее и духу не было…
Ольга удивленно посмотрела на Егора, а он, поцеловав ее, добавил:
— Все, Оленька. Ни к чему она нам больше…
Вскоре Егора выписали из больницы, и на второй день он, проводив жену на работу, а сына в школу, пошел в коопзверопромхоз. Ребята его приняли радушно, и вопрос о зачислении в бригаду решился быстро.
Домой Егор шел окрыленный: жизнь опять была полна надежд.
П. Осипов
«Охота и охотничье хозяйство» №9 – 1986