В стороне от шоссе, в отрогах Западных Саян, раскинулось большое сибирское село Разъезжее. Издавна сюда поздней осенью съезжались промысловики из далеких деревень и заимок, разузнавали друг от друга про «урожай» зверя, расспрашивали о тропах в далекие угодья, справляли праздник охотников, а потом разъезжались по своим зимовьям. Отсюда и название села — Разъезжее. Поселенцы, у которых охота была главным занятием,. проторили тропы в тайге, забираясь В глухомань отрогов хребта Куламыс, где водились соболи, белки, маралы с ветвистыми рогами и древняя птица — глухарь.
В каждом доме вы услышите сказы, полные поэзии, о дремучей тайге, о ключах с хрустальной водой и о мужественных промысловиках.
В Разъезжем я хотел повидать Степана Михайловича Матросова, потомственного зверолова, и рассказать о нем.
— Наш зверолов давно в тайге! — сказали мне его односельчане.
Как добраться до зимовья?
— Верхом, на коне, попадете дня за два. До Taxтая дорога торная, а дальше держитесь по берегу Нарысы. Путик-то, правда, сказывали охотнички, сильно зарос. Да вы посматривайте на затесы и найдете избушку Матросова. Она у Староверского ключа, — советовали мне люди.
В горы к промысловикам ехали охотовед Ермаковского промхоза Константин Сергеевич и паренек лет шестнадцати Гаврик. Я примкнул к ним. Часов через пять мы добрались до Тахтая. За Тахтаем дорога терялась в зарослях кустарников по берегу Нарысы или в непролазных ельниках. Не раз звериную тропинку мы принимали за путик охотников, но, поняв ошибку, возвращались на прежнее месть, находили свежий затес на дереве и двигались дальше.
— Гнедой бывал на Староверском ключе, — сказал Гаврик, когда мы искали пятый или шестой брод через реку. — Он доведет, — добавил юноша.
Нарыса течет узким ущельем. Тропинка жмется к отвесным скалам, вьется крутым берегом или по мелколесью у подножья сопки.
Гнедой конь переходит брод и уверенно идет тропой по левому рукаву Нарысы, поднимаясь все выше в горы.
— В зиму приехали! — кричит Гаврик.
Снег запорошил тропу, склоны гор и осел на густых лапках кедров.
Мне хочется устроить привал, взять ружье и бежать на голос лайки Бурана. Но до зимовья еще далеко, а солнце уже над вершиной сопки, от нее падает тень на ущелье.
— Ключ Саенкова, — улыбается Гаврик. — Еще четыре километра до избушки дяди Степана.
Тихо в тайге. Я слышу монотонный шум реки и глухой топот, наших, лошадей. Где-то впереди залаяли собаки. Кони приободрились и пошли проворнее.
С утеса мы увидели охотничью избушку. Она приютилась у высокого кедра. Дым из трубы поднимается кверху и рассеивается в ветвях кедра.
— Милости просим! — встречает нас Степан Михайлович.
Из зимовья вышел его напарник Федор Уральцев и стал помогать расседлывать лошадей. Вокруг вертелись собаки, обнюхивая лошадей. Они было заворчали на Бурана, но наш пес не из трусливых, огрызнулся, а через минуту четыре лайки промысловиков признали его равноправным членом своей семьи. Буран в свою очередь обошел избушку, обнюхал и выбрал место для ночлега под кедром.
Тепло в избушке. В тайге тихо и только неумолчно ворчит ключ, да изредка всхрапывали лошади. Я вышел из зимовья. Над тайгой разливается свет луны, звезды низко повисли над кедрами, точно искали в их густых ветках пристанища на ночь…
* * *
Утром, наспех позавтракав, охотники пошли на промысел. Мы со Степаном Михайловичем направились на соседнюю сопку. Собаки Лапка и Черный бегут впереди.
Подъем очень крутой и нам приходится идти зигзагом, постепенно поднимаясь все выше и выше. Мы часто отдыхаем на огромных колодинах, обросших, зеленым мохом. Минут через тридцать достигли вершины сопки. Она от подножья до вершины заросла кедром. Есть такие великаны, что двум охотникам не обхватить ствол. С вершины далеко просматривается тайга — зеленые горы, серебристое русло Нарысы и снежные поляны. На юге высится хребет Куламыс с белыми скалами.
— Места, парень, здесь добрые, — говорит мне Степан Михайлович.
Мы идем не торопясь. Да и зачем торопиться, когда собачонки впереди нас. Я вижу, как Лапка, мелькая в редколесье, вдруг остановится, навострит ушки. Вскоре мы услышали отдаленный лай.
— Собака Федора нашла зверька, — прислушиваясь, высказывает догадку Степан Матросов. Раздается выстрел. — Пусть будет удача! — замечает старый охотник.
Но вот залаяла Лапка. Степан Михайлович заторопился. Собака звала настойчиво. К ней поспел Черный и баритон его слился с голосом Лапки.
Я вижу собак. Лапка сидит, подняв морду кверху; Черный подпрыгивает, намереваясь схватить зверька… на дереве. «Соболя прищучили», — шепчет охотник, снимая ружье с плеча, и подходит к дереву, на котором укрылся зверек.
Зверька хорошо видно. Он распластался на суку сухостойной лиственницы и злыми черными глазами смотрит на собак. Лапка только на мгновение скосила глаз на хозяина, будто упрашивала: «Поскорее, охотник, как бы он не перепрыгнул на соседний кедр». Степан Михайлович вскидывает ружье, прицеливается — и эхо катится по тайге. Зверек падает; его проворно ловит Лапка, встряхивает в зубах и бросает на землю.
Охотник отдыхает несколько минут, а потом опять неторопливо идет, то продираясь сквозь густые заросли ельника, то обходит или переваливается через колодины.
Лапка нашла белку. Она редким, я бы сказал, ленивым лаем, зовет хозяина. Серый зверек, чувствуя себя на кедре в безопасности от собаки, не заметил, как подошел охотник.
— Еще добыли, — приговаривает Степан Михайлович и подвешивает белку к поясу.
Устраиваем привал на каменистом выступе сопки. Степан Михайлович, прищурив серые, добрые глаза, всматривается в синие дали, а потом говорит:
— Я занимаюсь охотой не только ради добычи зверьков. Посмотри, красота-то какая вокруг нас. Где еще повидаешь такую благодать! — восклицает он. — Нынче, парень, у меня юбилей. Пятьдесят лет промышляю в тайге. Походили мои ноги по тайге, повидал места, а вот пришел этой осенью и не могу насмотреться, будто все вновь вижу. И опять пью ключевую воду.
Охотник замолчал, закурил, видно припоминал тропы, которыми хаживал он.
— Пойдем к зимовью, — отдохнув, предложил Степан Михайлович.
…К избушке мы пришли, когда сумерки сгущались над ущельем и лишь на западе над вершиной сопки уходящее солнце оставило оранжевую линию заката.
Вскоре вернулся Федор Уральцев с темным соболем и тремя белками.
Мы входим в избушку. Жарко горят дрова в железной печке. Гаврик сбегал за водой и поставил котелки на печь. Степан Михайлович стал снимать шкурки соболей. Уральцев смотрел — учился.
Темнота постепенно заливала тайгу — сперва комли кедров, ручеек и, подвигаясь все выше, окутывала вершины деревьев, вытесняя дневной свет. В тайге стало совсем тихо, только в ключе с серебряным звоном неумолчно журчит вода.
Матросов снял шкурки, встряхнул их и прибрал в дальний угол, подальше от печки.
— Тайга-матушка всю жизнь меня манила, — негромко заговорил Степан Михайлович. — Я начал заниматься охотой давненько, — продолжал он. — Первого соболя добыл, охотясь вместе с отцом. Как радовался, как ликовал! С того дня соболь стал моей судьбой. Люблю ходить за ним. Один раз изрядно помаял меня зверек. Собака гнала его по горячему следу. Да, видно, справный и расторопный зверек попался. Правда, меня бог силенкой не обидел, смолоду устали не знавал. Бегу за собакой час, другой, а она все дальше. Ну, думаю, не видать мне зверька. И вдруг собака лает близехонько. Подхожу, а он, соболь, Забрался на макушку кедра. Много я добывал их, но этого зверька помню по сей день. Фантазия! — воскликнул Степан Матросов.
— Дядя Степан, — робко заговорил Гаврик, — а медведя не трудно взять в берлоге?
Первая заповедь: не робей. Я с отцом убил медведя такого, что шкурой можно закрыть весь пол этой избушки, 22 четверти от головы до хвоста. А дело было так. Заделали мы чело берлоги и стали выгонять хозяина. Не идет. Что делать? Отец взял лесину и проткнул берлогу — затронул хозяина. Метнулся зверь… Я первой пулей положил его. Главное на медвежьей охоте — не робей. Ты знаешь, — обратился Степан Михайлович к Гаврику, — нашу Настю. Вот слушай. Недалеко от поселка появился изнеженный (стервятник) медведь. Притаится на тропе и ждет. Пугал людей, нападал на лошадей. Вот и случись на этой тропе Настя верхом. Он и кинулся. Девка не сробела, а карьером в поселок. Потом прибегает ко мне и говорит: «Дедушка, у тебя заряжено ружье?» — «Заряжено», — отвечаю. — «Дай мне». — «Зачем тебе ружье?». — «Гуси на полосе». — «У меня патроны с пулями». — «Это еще лучше», — сказала Настя. Дело было весной. Дал я ей ружье и ушла Настя. Вскоре прибегает и кричит: «Дедушка, пойдем за гусями»… Пошел. Смотрю на поле убитый медведь, Видишь — смелые города берут, как говорили в старину.
— Я на берлоге еще не бывал, — с сожалением сказал Гаврик.
— На твой век косолапых хватит, — успокоил Гаврика Степан Михайлович. Он открыл дверцы печки, бросил пару сухих поленьев и печь весело загудела.
— Мне бы, Степан Михайлович, — почтительно заговорил Уральцев, — подучиться» да собачонок добрых заиметь. Ну, тогда меня из тайги не выманишь.
— Тайга, Федор, ленивых не любит, — отозвался Матросов. — Неумеха зря ноги бьет. Вот ты, пока со мной, смекай, присматривайся. Да еще запомни заповедь: собачонок люби. Они твои друзья-помощники.
— Вы когда начинаете промышлять капканами? — поинтересовался Константин Сергеевич.
— Загрубеет снег, я перехожу на капканы. Да, видно, нынче много соболишек добудем до глубокого снега. Правда, план промхоз дал мне не маленький — 24 лицензии на соболей.
— Выполним, — отозвался Уральцев. — Я буду по паре соболей приносить, — загадал он.
— Желаю удачи! Надо постараться, — поддакнул Матросов. — Вчера вон у самой избушки взяли горностая. Фантазия! Лапка его учуяла, бросилась к нему, он под снег… загремели наши собачонки, тыкают носы в снег, стараются прихватить. Добыли.
Теперь нам, промхозовцам, надо решать серьезные дела в тайге. Ехали тропой, видели как заросла? Летом будем чистить. Избушку поставим добрую. У матушки тайги много в кладовой добра: пушные зверьки, кедровые орехи, ягоды, боровая дичь. С умом все можно добыть. Разве плохо на стол рабочему человеку доставить рябчика? В семилетке страна пойдет семимильными шагами. И нам, охотникам, как я понимаю, наказано: не отставайте, добывайте больше пушных зверей.
— Верно, Степан Михайлович, — поддакнули слушатели.
За беседой незаметно проходила ночь. Через открытую дверцу мы видели по-прежнему яркие звезды и большую луну, высоко плывшую над горами.
После полуночи залаяли собаки.
— Медведь бродит, — проговорил Степан Михайлович, надел шапку и вышел. Собаки лаяли метрах в ста от избушки.
— Ишь, видно запоздал и пробирается в горы, к берлоге, — угадывал Матросов.
— А может лошадей учуял? — спросил Гаврик.
— Все может быть… Завтра узнаем, — сказал Матросов.
Собаки вернулись, повиляли хвостами перед охотниками, точно извинились за беспокойство, и опять прикорнули между корней кедра. Старый таежник размочил в миске с водой сухари и покормил своих любимцев.
Утром, поднимаясь на сопку, мы увидели следы медведя.
— Видно, причуял лошадей… Побоялся собак и подался в горы, — рассудил Степан Матросов.
Каждый день рано утром охотники уходили на промысел. Еще, с вечера они намечали маршруты. И новый день не походил на вчерашний. Один из охотников замечал следы марала или лося, другой — следы соболя.
Иногда проворный соболь уводил охотника километров за десять, и, добыв его, он поздним вечером возвращался уставшим в свою избушку.
Весь день в горах лаяли собаки, гремели выстрелы и эхо катилось по распадкам гор.
Устанут охотники, но сколько у них наблюдений за день. Отдохнут добытчики в теплой избушке и начинаются рассказы о необычных случаях.
Вечерами Степан Михайлович часто возобновлял разговор о промхозе.
Порядок в тайге наведем, — убежденно говорил он. — Я, можно сказать, много лет ждал такой организации, — своей охотничьей. Посудите сами, хапуги не пойдут на мой участок, марала не загубят. Выстрел услышу. Пойду и выпровожу непрошенных люден. Теперь браконьерству крах. Охотовед подучит меня, как пособить животным в трудную зиму, как подсчитать зверей и птиц. Поняли! Если ты хозяин, то знай, что у тебя в тайге — сколько соболей, сколько белки, да маралов. Кто пересчитал, тот знает, сколько их отстрелять, — рассуждал старик.
В один из вечеров позже всех пришел в зимовье Уральцев. Он перешагнул высокий порог избушки и доложил у ног старого охотника двух соболей.
— Хвалю. Слово держишь!— проговорил Матросов, осматривая добытых зверьков.
Связка шкурок пушных зверей в дальнем углу избушки все увеличивалась. Это радовало охотников. Они загадывали, что первыми среди охотников промхоза выполнят свое задание.
Недавно я получил телеграмму из Разъезжего: «Добыл 24 соболя и 70 белок. Охотник Степан Матросов». Я прочел телеграмму и меня поманило опять в Западные Саяны.
с. Разъезжее, Ермаковского района. Красноярского края
П. Мануйлов
“Охота и охотничье хозяйство” №6 – 1959