В тот день, уже с рассвета, и на душе и в природе было нехорошо.
Тайга гудела. Непогода была переменчива — то чуть стихала, и тогда из-за рваных облаков к земле проскальзывало солнце, а то налетал порывами сильный ветер, от которого в округе на разные голоса скрипели готовые повалиться деревья. Чаще ветер был пустой, лишь срывающий с деревьев отжившие желтые иглы и обламывающий сухие ветки, покрывая ими белый снег. Но, время от времени, он толкал впереди себя снежно-крупяной заряд, и тот обрушивался со всей силы на тайгу, поглощая всё вокруг, забеливая снегом стволы деревьев и забивая глаза.
С выходом Сергей с отцом припозднились, и собаки, не дождавшись их, самостоятельно ушли на охоту. На призывные выстрелы вернулись только Вулкан и Шпана, а Загря где-то затерялся.
Километра через полтора, на гари, им попалась пара свежих лосинных следов. Звери ночью стояли здесь, а к утру с непогодой пошли в гору. Вся гарь была избегана ещё и соболями. Кобели, судя по следам, покрутились здесь изрядно, и подались, как хозяевам показалось, в нужном направлении, а лосей преследовать не пожелали. Дожидаться собак охотники не стали — путь предстоял долгий, а груз на плечи давил тяжелый, и поэтому гарь прошли без остановки. Через полчаса стало понятно, что впереди нет ни одной собаки.
Побросав в снег котомки, они долго и напряженно вслушивались в стонущую и временами замирающую тайгу, но что-либо расслышать было сложно. Ветер гонял звуки, и если здесь он затихал, то где-то там — вдали – шумел, и от этого казалось, что они улавливают лай, да только непонятно — где. То вдруг взлаивал Шпана, а то Вулкан ревел злобно и с надрывом, то вдруг всё стихало, и собачьих голосов на фоне таежного шума различить было нельзя.
Надежда, что кобели придут сами, иссякла через четверть часа, и, взяв лишь один карабин, Сергей пошел обрезать следы сохатых. Из гари они вышли в чистый, без валежника и кустов, снизу пологий распадок, заросший могучими елями и кедрами, и направились по нему вверх, к хребту. След Вулкана прыжками тянулся по их тропе, а обратного следа не наблюдалось. И это означало только то, что где-то там, впереди, он мог их остановить, поскольку здесь пробегал уже часа полтора назад.
Такая мысль подстёгивала охотника, и через каких-то сорок минут он был уже почти на хребте, где сохатые и лежали. Их лёжки видны были издалёка, здесь их Вулкан и стронул, но подойти незаметно ему не удалось, хотя он и пытался это сделать, стараясь развернуть зверей «взадпятки».
Те сначала галопом пошли вдоль хребта, удаляясь от чудницы, но скоро перешли на рысь, и стало понятно, что задержать их Вулкану не удастся — две его попытки выйти им в лоб и разбить пару успехов не принесли. То, что собака не смогла лосей остановить, Сергея не удивляло, но изумило другое: уже по их следам успел набегать соболь! Его нарыск тянулся рядом со следами, навстречу их хода, и дошел до лёжек, где он всё вокруг избегал. И это уже был второй свежайший след — первый он подсёк ещё на подъеме. Но если там сомнения ещё оставались из-за мимолётности взгляда на него и неимения времени разбираться, то здесь уже сомневаться не приходилось. Соболя бегали! Они все повылазили в эту непогоду из своих убежищ, с желанием чем-нибудь под шумок поживиться!
Остаться в такой день без лаек было очень досадно, — любого из этих соболюшек каждая из собак могла найти в течение десяти минут. И с этой обидой Сергей начал призывно орать, силясь перекричать ветер, но его усилия ни к чему не привели, и тогда настало время открывать беглый огонь из карабина в воздух. Пальнув три раза и выждав какое-то время, он ни с чем покатился по своей лыжне вниз.
У первого соболиного следа, истоптавшего собачьи и лосиные следы, он вновь остановился и продолжил свой ор и стрельбу, на которую тотчас отозвался откуда-то издалёка, из самой поймы, отец.
Красный от натуги, виновато улыбающийся, в сбитой набекрень шапке, прикрывающей взмыленные волосы, с топором в руках, прервавшись от разрубания очередного корня и разводя в разные стороны руки, Петрович встретил сына громким восклицанием:
— Ну ничё не могу поделать! Всё уже здесь изрубил. Вон он! И сидит-то совсем недалеко, уркает, а выгнать никак не получатся!
Потрудились они здесь на славу. В корнях огромного, более метра в диаметре кедра, всё было изрыто-ископано. Снег отсутствовал, а вместо него была сплошная снежно-земляная каша, истоптанная собачьими и человечьими следами, обильно сдобренная щепками из-под топора. Под корнями зияли ямы, и сейчас с остервенением копаемые Загрей и Шпаной, иногда тонко взлаивающими, задыхающимися и визжащими от азарта. Каждый из кобелей к соболю добирался своим путём, из-под земли торчали только их грязные, постоянно помахивающие хвосты, и грунт из закопух летел метра на три. Временами они вдруг переставали рыть, падали в ямах на спину и с рычанием начинали рвать клыками мешающий им корень, постоянно отплёвываясь от попадающей в пасть щепы.
Перекинувшись парой фраз о сергеевом походе, охотники начали осматривать соболиный «запуск». Перейдя на другую сторону дерева, где отец вырубил большое ромбовидное отверстие в дупло, Сергей заглянул в него и, пристраиваясь послушать, что там внутри происходит, уловил сильный и стойкий запах старого соболиного жилища.
— О! Так вы, паря, тут хату соболью в расход пустили! — с сожалением за содеянное воскликнул он, поскольку разорять такие логова в тайге не принято.
— Да вот так уж получилось. Сам думаю. Ну чё уж теперь делать? Давай добывать, — кивая головой и разводя руками, виноватым голосом ответил Петрович.
Действительно, делать было нечего, он тут возился уже больше двух часов, время перевалило за полдень, надежды дойти сегодня до следующего зимовья уже не было. Все соболя на хребте давно разбежались, и бросить сейчас эту мамашу в её родовом гнездовье, где она принесла, возможно, уже не один десяток соболят, казалось им неразумным.
Из необходимых вещей, нужных для добычи соболя в «запуске»: одного или двух капканчиков, сетчатого рукавчика, остренького крючка-тройничка, заячьей петли и чего-нибудь такого, что можно сжечь с едким вонючим дымом, — у них с собой почти ничего не было, всё осталось в далёких отсюда котомках. В карманах нашлась только одна их фирменная дымовушка — пластмассовая гильза двенадцатого калибра, набитая серой из стандартной дымовой шашки в смеси с дымным порохом для ускоренного горения и вставленной охотничьей спичкой вместо капсюля; немного тонкой проволоки и кусок сетчатого полотна, размером с квадратный метр.
Повытаскав за хвосты грязных, обезумевших от близкого соболя кобелей и встав на карачки, они щупом, сделанным из длинной и тонкой талины, обследовали полость, где соболюшка сидит, и, определив единственное для неё место, где она должна выскочить, принялись загораживать его сеткой.
В это время прибежал Вулкан и с ходу, лишь рыкнув на Загрю, нагло влез в его закопушку, начав в ней бесноваться так, как будто вся его жизненная энергия дана ему была только для того, чтобы он добрался именно до этого соболя и разорвал его в клочья.
Скоро загородка в виде загончика с полом и крышей из натянутой на колышки сетки, как раз напротив предполагаемого выхода, была готова. Зайдя с обратной стороны собольего убежища, где буйствовал Вулкан, Сергей чиркнул коробком по спичечной головке дымовушки, привязанной на конец щупа проволочкой, и раздавшееся шипение от искрящегося извержения плотного едкого дыма враз образумило собак. Они отскочили от дерева и стали с интересом поглядывать на хозяев. Дымовуха была сунута в заранее приготовленное отверстие, которое тут же было заткнуто подошвой сапога.
Соболька вылетела почти мгновенно и с ходу попала в загончик. Сергей с отцом рухнули на неё, пытаясь поймать, но она чудом вывернулась из сети и стремительно замелькала между плотно стоящими кустами и небольшими деревьями. Кобели в один миг, все разом взревели и на бешеной скорости бросились её догонять.
Антрацитово-чёрная, первоцветная лента, сжимаясь вдвое при приземлении и вытягиваясь в прыжке, молнией неслась по снегу, а собаки, мешая друг другу, молча, лишь слышимо лязгая зубами, висели у неё на хвосте. Охотники с замиранием сердца смотрели на эту погоню, ожидая скорой развязки.
Не глядя на клацающие челюсти трёх кобелей, соболюшка упорно пропускала одно за другим большие деревья, а в них все больше и больше зрело удивление оттого, что она это делает. Каждый раз лишь вспыхивала искорка надежды, что вот сейчас она взлетит на следующее, но и эта искра мгновенно гасла, затмеваемая всё возрастающим убеждением, что вот сейчас — в следующее мгновение, — собаки тормознут в едином рычаще-визжащем клубке, и от неё останется только воспоминание.
Она взлетела на большой, сильно наклонённый кедр и сразу же ушла в его вершину. У Сергея с отцом отлегло от сердца, что в собачьих зубах она не погибла, и над всеми чувствами взяла верх уверенность в том, что теперь осталось лишь подойти к дереву, высмотреть затаившуюся в его кроне зверушку, тщательно прицелиться и нажать на спуск.
Кедр был старый и умирающий, готовый, казалось, завтра свалиться сам. На две трети от комля ветки на нём отсутствовали, а выше их было совсем немного. Росли они редко, и то какими-то пучками. Вершина проглядывалась хорошо, и надежда на скорую добычу у охотников только возросла. Но они долго ходили вокруг дерева, задрав головы и вглядываясь во все потаённые места, однако соболюшки там не наблюдалось. Во всей вершине было всего два места, в которых можно было затаиться, и Сергей начал их планомерный обстрел. Он тюкал и тюкал по этим местам, стараясь класть пульки так, чтобы они только выпугнули её, но ни в коем случае не зацепили. Но всё было тщетно.
Потом они вновь продолжительно и упорно ходили вокруг кедра, пытаясь хоть что-то разглядеть — всё было напрасно. Ветер качал ветки, и казалось, что это шевелится их потеря, но, зайдя с другой стороны, они видели, что в том месте никого нет. Всё это было похоже на мистику, но, ощущая себя завзятым материалистом, Сергей вновь открывал огонь.
Опыт говорил о том, что, скорее всего, где-то есть дупло, но увидеть его они никак не могли, и от отчаянья он расстрелял все плохо видимые места дробью. Соболька исчезла!
Пора было подумать о доме. Ветер не умолкал, и их собаки, давно уже перестав обращать на хозяев внимание, занимались своими делами: Вулкан со Шпаной безучастно лежали в сторонке, а Загря самозабвенно лаял в полусотне метров на очередную — уже вторую — белку. Но белки их сейчас ничуть не интересовали, и потому Сергей не пошел стрелять первую — рыжехвостую, и также не сделал этого, когда чернохвостка из-под собаки прискакала по деревьям почти к ним в руки.
Им нужен был соболь! А он не давался!
На коротком, из нескольких фраз, совещании постановили дерево срубить. Тревога в охотничьих душах нарастала, и они теперь боялись, что Сергей ненароком, в тёмном месте, соболюшку убил, и она лежит там сейчас, бедная, и просто напрасно пропадёт, если они это дело сейчас бросят.
Рубить деревья им было не привыкать, и они немедленно приступили к этому, может быть, не очень благородному занятию.
Кедр был дуплистый, как и все таёжные кедры. Он был старый, и значит, его дупло было настолько велико, что ствол от комля представлял собой трубу с толщиной стенки не более семи сантиметров.
Они без разговоров, меняясь, превращали в щепу нежно-розовую кедровую плоть, начав рубить его с тыльной стороны наклона и разводя проруб то в одну, то в другую стороны. После того как он ушёл за половину, дерево начало качаться, и с каждым последующим ударом дыра видимо увеличивалась.
Топор сломался в тот момент, когда кедр, казалось, должен был рухнуть ещё десять минут назад. Сломался Петровичем насаженный топор! Сломался «по живому»! Это было невероятно!
Дабы исключить любые случайности, каждый их ходовой топор имеет длинный приваренный язычок, прилегающий к топорищу со стороны лезвия, и приваренную к обуху пластину, которая на двух длинных, но тонких шурупах, через дырки «в потай», дополнительно удерживает топорище, сделанное из несколько лет выдержанной, заболонной части берёзы. Топор насаживается «на века», с клиньями «на клею», и не расшатывается годами даже при интенсивной работе!
Топорище не лопнуло, не расщепилось, а просто переломилось в том месте, где кончалась пластина. Просто переломилось!
Они долго и молча смотрели на то, что недавно было топором, и лишь хмуро бросив отцу: «Отойди!» — Сергей начал сосредоточенно долбить тот малый остаток недоруба, который теперь был не более двух дециметров в длину и пяти сантиметров по толщине.
И это со стороны наклона! Кедру просто не на чем было держаться! По всем земным законам, от тех тонн груза, которые давили сейчас на эти остатки, перемычка должна была лопнуть, как спичка. Но тюканья Сергея успехов не имели — замаха не было, а от тех ударов, что он наносил, смолёвая древесина отбивала топор, как тугая резина. Моральные силы кончались, и он от кедра отошел.
Хмурый Петрович молча взял из его рук топор и куда-то удалился.
Сергей огляделся. В разных местах, свернувшись клубками, лежали собаки, искоса и, казалось, с сочувствием поглядывая на хозяев. Сильный ветер беспрестанно шумел в вершинах деревьев и с огромной скоростью гнал низкие грязно-серые растрёпанные облака. Было зябко. Уже темнело. На душе было гадостно, противно и тревожно.
Подошел Петрович, принесший на плече толстую осиновую вагу. И срубил он её, как Сергей понимал, только из-за того, что любую работу, пусть самую неприятную, не мог бросить, не доделав до конца и не приложив к ней всё своё умение и изобретательность.
Подтесав с двух сторон конец, они молча воткнули её в разруб, и Сергей надавил вагу всей своей массой. Он висел на ней, поджав ноги, но кедр только раскачивался и не падал.
Он не падал!
— Знаешь, отец — после долгого молчания заговорил Сергей. — У меня такое чувство, что если мы её сейчас добудем, то с нами что-то случится! Бог нам этого не простит!
— И у меня тоже, — коротко ответил Петрович.
Вытащив на всякий случай вагу, они молча собрались и пошли в зимовьё.
Вечер прошел в думах и без разговоров. На душе Сергея камнем лежало то состояние, когда казалось, что он уже совершил какую-то непоправимую ошибку, и преступление его омерзительно и гадко.
Беспрестанно мучил главный вопрос: «Зачем мы эту мать соболей калайских так долго и упорно добывали? Зачем?»
«Ради денег?» Нет! В алчности их заподозрить было нельзя.
«Ради азарта, как у собак?» Да нет же! В такой день они могли найти другого соболя.
«Ради охоты как работы, когда привыкли исполнять всё до конца?» Не знаю!..
Всю ночь на нарах ворочался и Петрович.
На следующий день они вышли с рассветом. И перед своротом в пойму, где они вчера упражнялись, Сергей поймал себя на мысли, что идти туда не хочет. Просто боится увидеть убитую им соболюшку!
Кедр упал.
Они обошли его и приближались к вершине с двух сторон. Свежих следов на выпавшей ночью пороше, как саваном подёрнувшей погребальной белизной поверженный ими кедр, не наблюдалось, и сердце начало сжиматься.
Но вдруг он увидел их: аккуратненькие, маленькие, кругленькие следки соболиной самочки, чуть присыпанные снежком, начинающиеся после соскока со ствола. Они неспешно удалялись подальше в тайгу.
От сердца отлегло.
— Ну и к добру, — негромко произнёс Петрович, и они повернули лыжи назад.
Она действительно сидела в дупле, незаметном снизу, которое образовалось от когда-то отвалившейся второй вершинки кедра. Оно было небольшим и круглым и уходило в ствол строго вертикально. И она никак от выстрелов пострадать не могла.
На душе стало спокойно и весело. Они были за неё рады.
За её смелость, хитрость, самоотверженность и удачу!
Собаки без должного энтузиазма сунулись в её след, но он их не заинтересовал.
День начинался яркий, солнечный и тихий.
* * *
Вечером они подходили к другому зимовью. В котомках у них лежали десяток белок, отысканных разными собаками, соболь, найденный Вулканом, сзади приторочен глухарь, облаянный им же; и ещё одного — «дежурного соболя» — они, как всегда, добыли рядом с этим зимовьём, из-под Шпаны.
Уже после ужина, когда по телу разливалась сладкая истома, когда негромко поигрывал в углу приёмник, и уютно потрескивала печь, Сергей вспомнил о вчерашней эпопее, и ему вдруг пришли на ум слова, сказанные как-то одним знакомым старателем:
— Не надо жадовать, друзья! Не надо жадовать!