С тех пор как Дембрен впервые появился у Малинового плеса, на берегу около старого дуба выросли четыре высокие сосны. Тогда Дембрену было восемь лет, а теперь он уже старик.
Охотник хорошо помнит, как почерневшая от времени долбленая лодка медленно подплыла к берегу. Отец неторопливо стал выносить на берег мешки с сухарями, шубы, меховую обувь. Две остроухие лайки выпрыгнули из лодки на берег, обнюхали подпертую толстой жердью дверь маленькой избушки, угли прошлогоднего костра и побежали в лес.
— Верни-ка собак, а то, не ровен час, увяжутся за сохатым — бегай тогда за ними,—сказал отец.
Дембрен поманил собак и, когда они вернулись, виновато поджав хвосты, привязал их около избушки.
— Вот так. Надо чтобы они тебя слушались. Ты ведь теперь таежный охотник,— говорил отец. Он отворил дверь избушки. У окна стоял маленький стол, сделанный из вытесанных топором досок.
Около печи виднелись прокоптившиеся от дыма деревянные нары. Из открытой двери потянуло запахом сажи и сырой земли.
— Пусть продует, а мы пока давай посидим на берегу, отдохнем.
— Тятя, а сколько дубу лет?
— Никто, милый, не помнит. Я приплыл сюда первый раз таким вот, как ты, маленьким мальчиком. Дуб этот тогда стоял. Да и дед твой его таким же кряжистым видел. А вот смотри,— отец указал на черный ствол дерева, лежавшего рядом с хатой.
Это тоже дуб. Он долго лежал в воде, почернел, огрубел и теперь не гниет. Должно быть паводком принесло его сюда.
— Видишь на нем зарубки? Зиму проведем в тайге — знак такой зарубим. Дед твой больше всех сделал отметок. Он соболей промышлял годов, почитай, до девяноста. А дядя зарубил мало — его медведь сломал в молодости. Рядом с моими ты свои отметки делай.
Глухо шумели сосны. В небе тоскливо перекликались журавли. Солнце, выглядывая из разорванных ветром облаков, тускло освещало избушку, черный дубовый кряж и русобородого следопыта — его отца.
Дембрену часто вспоминался потом этот первый осенний день в тайге.
Так кончилось его детство, и началась жизнь труженика тайги.
Каждый год перед началом сезона промысла охотники приплывали к своей избушке, утепляли ее, осыпая землей стены до шестого бревна, заставляли сухие дрова. Потом ежедневно с рассветом уходили на промысел. В первые дни стреляли глухарей, добывали сохатых.
— На зиму надо мясо,— говорил отец.
Как-то раз Дембрен видел, как собаки остановили лося. Вместе с отцом он побежал на лай собак, осторожно, прячась за деревьями. Заметив зверя, прицелился, уверенно выстрелил.
Дембрен не слышал выстрела рядом стоявшего отца, но тут же заметил дымящийся ствол его шомполки.
— Тятя, и ты стрелял? — удивленно спросил он.
— Мы с тобой вместе/ сынок, выстрелили. Это хорошо. Особо не горячись, но и долго никогда не целься. Ты будешь хороший охотник. Смотри… Пули прошли под левой лопаткой рядом, и не угадаешь, какая твоя.
Дембрен запомнил на всю жизнь эту первую охоту.
Один за другим проходили годы.
Каждую осень, как только над тайгой раздавались прощальные крики журавлей, на берегу Малинового плеса появлялись два охотника: Дембрен и его отец.
Еще больше почернела и прокоптилась избушка. На стволе прибавилось много зарубок. Однажды перед началом сезона охоты к плесу приплыли три лодки. На этот раз вместе с Дембреном в тайгу вышли два его сына.
Слышался стук топоров, лай собак, эхо далеко уносило гулкие выстрелы, а по вечерам в окне одинокой избушки мерцал огонек.
Высокий, широкоплечий Дембрен, сидя у печи, готовил ужин. На нарах два молодых охотника снимали шкурки с белок и соболей. Под нарами, устало облизывая лапы, лежали собаки.
Охотники вспоминали забавные случаи из своей таежной жизни, подсчитывали заработок от добытой пушнины.
— Пожалуй, больше нас пушнины никто не добывает,— с гордостью говорил Дембрен…
Время рушит скалы, валит на землю леса. И вот глубоким старцем Дембрен сидит один на берегу залива у полуразвалившейся избушки. Слушает, как лениво плещутся волны, как шепчется листва дуба. Незаметно прошла долгая охотничья жизнь. О ней множеством зарубок рассказывает почерневший ствол старого дуба.
Одна картина былой жизни сменяется другой.
Особенно памятна последняя охота с сыновьями. Это было давно. Они ушли на войну и не вернулись в родную тайгу.
Свернувшись у ног хозяина, спит старый Фарт — сибирская лайка.
Как бы в полузабытьи дремлет тайга. Медленно тянется долгая осенняя ночь.
— Пойдем, Фарт,— вздыхая, поднимается Дембрен. Понесем сухари на зимовье,
Собака, повизгивая, зевает, лениво и неохотно встает.
Неторопливо продвигаясь в ночной темноте по тропинке, Дембрен идет к зимовью. За ним, опустив голову, медленно плетется Фарт.
На рассвете старик остановился на берегу небольшого ручейка. Мороз посеребрил увядшую траву, осыпавшиеся; желтые листья деревьев. Следы лося, подходившего к ручью, покрылись тонкой, корочкой льда.
Дембрен опустил на землю около почерневшего пепелища прошлогоднего костра мешок с сухарями.
— Здесь можно и сохатого добыть. Здесь недалеко наш шалаш, — то ли сам с собой, то ли с Фартом говорил Дембрен.
Фарт лизнул ему руку, потом понюхал мешок с сухарями, покружился на одном месте, притаптывая лапами траву, и лег.
Дембрен грузно опустился рядом с ним и тут же быстро задремал.
Недалеко от ручья, поднимаясь вверх по сосне, застучал дятел. Фарт открыл глаза, поводил из стороны в сторону мордой и снова задремал.
Вот, громко хлопая крыльями, вдоль ручья пролетел глухарь. Охотник и собака проснулись.
— Пить прилетал, да камушки клевать,—глядя вслед птице улыбнулся охотник, положив руку на голову собаки.
— Лежи, Фарт, лежи. Подремлем еще на солнышке. Он пододвинул мешок с сухарями и, положив на него голову, снова заснул. По-осеннему, пригревая, светило солнце. Приветливо журчал ручей, чуть слышно шелестела, оттаявшая на берегу трава.
Фарт вдруг встал и насторожился. Раздался легкий треск сломавшегося сухого сучка и в зарослях кустарника на берегу ручья показалась голова лося. Собака глухо зарычала и бросилась к нему. Повышался топот копыт удалявшегося зверя и хриплый, злобный лай собаки.
Дембрен проснулся. Достав заряженные пулями патроны, он перезарядил ружье и побежал за удалявшимся зверем.
Прислушиваясь к лаю собаки, охотник знал, что Фарт остановил зверя. Это придавало ему силы. На краю мохового болота он увидел лося. Фарт яростно лаял — кружил зверя. Он то нападал на него сзади, как бы стараясь укусить, то бросался, подпрыгивая почти к самой морде, и ловко отскакивал. Зверь нападал, стараясь ударить собаку копытами передних ног, но Фарт успевал отскочить.
Дембрен, выбиваясь из сил, подошел почти на расстояние выстрела, но лось бросился на собаку и, отогнав ее в сторону, скрылся в болотных зарослях. Дембрен остановился, чтобы отдышаться. Он знал, что собака может далеко и долго преследовать лося и отстанет только, когда уже совсем выбьется из сил.
— Фарта бросать нельзя,— мелькнуло в сознании Дембрена, и он пошел на голос собаки.
Ноги глубоко вязли в поросшем мохом болоте, Дембрен продвигался с трудом, еще больше задыхаясь. Он падал, поднимался, стараясь шире шагать, шел туда, откуда доносился лай собаки.
Лай то затихал, то снова усиливался. Охотник был уже на краю мохового болота, дальше начинался крупный хвойный лес.
— Там идти легче,— подумал Дембрен и, напрягая силы, снова попытался бежать. Вдруг он почувствовал острую боль в груди. Перед глазами поплыли, то поднимаясь, то опускаясь, зеленые шарики.
Охотник покачнулся и упал. Ему представилось, что он навсегда останется в этом поросшем мохом болоте. Одиноко над ним будет выть, умирая от голода и тоски верный Фарт. Вспомнилось, как провожали его в тайгу жена и дочь. Настя, дочь, просила взять ее на промысел. Да что девке делать в тайге. Жаль было и старуху оставить одну на всю зиму… Дочь, провожая, сердито твердила: — «Я все равно приеду».
Дембрен расстегнул ворот рубахи и, вырвав мокрый у корней мох, приложил его к груди. Ему стало лучше. Издалека продолжал доноситься лай Фарта. Охотник приподнял голову, прислушиваясь. Лай приближался. Не было никакого сомнения, что лось возвращается опять к моховому болоту. Рука Дембрена машинально потянулась к ружью, лежавшему рядом с ним. Вот он приподнялся, взвел курки. Лай собаки вдруг оборвался. Его сменило короткое взвизгивание… и все смолкло.
— Все кончено, сохатый убил собаку, — подумал Дембрен.
Охотник попытался встать, но силы ему изменили, и он беспомощно опустился на мокрый мох.
— Силушки больше нет,— простонал Дембрен. Он уже не прислушивался к лесному шуму, ничего не, ждал. Гибель Фарта казалась ему несомненной, и он воспринял утрату друга как последний удар в его угасающей жизни.
— Эх! Кабы вышли со мной в тайгу ребята мои. Не ушел бы сохатый, и собака была бы жива. Зря Настю не взял…
Дембрен лежал на спине, безучастно смотрел на проплывающие в небе облака и потому, что все ему казалось потерянным, у него постепенно наступало равнодушие.
— А может быть, Фарт жив?.. Эта мысль взволновала Дембрена, и, казалось, вдохнула в него силы. Охотник встал и, пошатываясь, пошел к опушке леса. Он шел неторопливо, но уверенно по следам лося и преследовавшей его собаки.
— Фарт, Фарт, — раздавался в лесной тишине слабый старческий голос.
Маленькая лесная поляна была вытоптана копытами лося. На краю поляны, вытянувшись, неподвижно лежал Фарт. Левый бок и спина его были окровавлены.
Задыхаясь от волнения, Дембрен приблизился к собаке. Фарт открыл глаза и глухо завыл. Охотник осторожно осмотрел рану собаки. Оказалось, что у Фарта перебита плечевая кость левой передней лапы.
— Нельзя тебя тревожить… Кость перебита,— Уклонился над собакой Дембрен.
Потом он достал из-за пояса охотничий топорик и не спеша стал рубить еловые ветки. Собака изредка открывала глаза и, не поднимая головы, смотрела на хозяина.
Делая последние усилия, Дембрен поднимал, вверх руку с топором, но она беспомощно опускалась. Топор не слушался, скользил по хвойным веткам…
Вечером, когда над лесом исчезли последние отблески зари, Дембрен приподнялся, достал из мешка флягу с водой и, немного отлив, стал лить её в полуоткрытую пасть собаки.
— Ничего, отлежишься… Дембрен встал, неторопливо развел костер под вывороченным бурей сухим деревом и, подстелив себе еловые ветки, лег. Вскоре он снова задремал.
К вечеру подморозило. Снова инеем засеребрилась трава.
Дембрен в полусне о чем-то невнятно и беспокойно говорил.
Собака инстинктивно почувствовала и по-своему поняла все, что случилось. Она ползком приблизилась к хозяину, обнюхала его лицо, уши, лизала руки.
Фарт часто и раньше будил охотника, когда тот, утомленный ходьбой, крепко слал, но теперь Дембрен не отгонял его, не заставлял, как раньше, ложиться и не ласкал, как прежде.
…Дембрен лежал на спине, широко раскинув руки. Освещенное солнцем лицо его побледнело и только на щеках остались еле заметные следы недавно исчезнувшего лихорадочного румянца. Охотник открыл глаза и, не поворачивая головы, посмотрел на собаку.
Фарт заскулил.
— Охрип… Всю ночь выл… Я слышал… да меня все в какую-то тьму уносило… Прошло наше время… Отохотились.
Старик ласково погладил голову собаки. Потом он вытащил завернутые в заячью шкурку кусочки баранины.
Выбрав самый жирный кусочек баранины, он разорвал его и отдал собаке. Фарт осторожно взял мясо и неохотно проглотил.
Дембрену хотелось приласкать собаку, но рука непослушно опустилась на землю.
Немного постояв, Фарт лег. Теперь он не проявлял признаков волнения и тревоги: потянулся, судорожно, как в дремоте, расправил лапы и замер.
В нахлынувшей темноте исчезли очертания деревьев. Прорываясь сквозь дымку пепла, тускло мерцали язычки пламени. Где-то поблизости, запутавшись в лесных корягах, голосом неистребимой жизни что-то веселое напевал ручей.
Привалившись щекой к кочке, неподвижно лежал старик Дембрен. И было трудно определить, то ли он крепко спал, то ли был мёртв. Его лицо, густо заросшее сединой, на фоне темнеющей травы, сливалось со всём предзимним покровом земли.
Вдали послышались человеческие голоса. По следу Дембрена шла его дочь Настя…
М. Зайцев
“Охота и охотничье хозяйство” №1 – 1961