Уже несколько дней подряд дует холодный северо-западный ветер. Сумрачно и жутко в открытых просторах Рыбинского моря, где разгулялись большие штормовые волны. Огромные валы воды вздымают седую пену на своих гребнях и глухо бьют в борта пароходов и в отмели мелких песчаных островков. В эту глухую осеннюю пору лишь немногие заводи водохранилища сохраняют относительно спокойное зеркало воды. Только в этих заводях может укрыться утка от непогоды, и набивается ее туда много. Иногда огромные площади таких заводей буквально сплошь покрыты стаями уток, и издали они кажутся островками. На вечерней заре потянут косяки уток к берегам водоема, на болота и грязи, туда, где ночью можно безопасно кормиться и отдыхать на суше. Неприятна такая погода для прогулок, но для охоты на перелетах она неплоха.
Утиные перелеты регулярно повторяются каждую зорю и особенно тогда, когда дуют постоянные ветры. Обычно к вечеру ветер стихает, и утки покидают места своих дневок — начинается перелет.
Иногда, в удачную зорю, охотник может сделать до нескольких десятков выстрелов, если ему удастся попасть на «торную» дорожку утиного перелета.
Условия стрельбы на утиных перелетах очень неодинаковы и зависят обычно от выбора места. Встанет охотник там, где утки садятся на кормежку, и будет стрелять их и спереди, и сзади, и над головой, и низко, почти над землей, и даже садящихся на воду. Встанет на «транзитной» дороге — будет стрелять только высоко над головой, но зато в совершенно одинаковых условиях: летящих в одном направлении.
Утиный перелет начинается поздно и длится немногим более 20—30 минут. Часто охотнику приходится стоять на черной, лишенной растительности отмели среди массы гниющих остатков древесных стволов, сучьев и пней. Туда и засветло не скоро проберешься, а уж в темноте и говорить нечего. Но утки особенно охотно посещают такие места, и поэтому, кто хочет хорошо пострелять, тот не должен бояться трудностей ходьбы по вязким и захламленным отмелям. Охотники — народ бывалый, и если известен хороший перелет, то каждый вечер кто-нибудь да стреляет на нем. Сколько подранков отпустят каждый вечер, сколько битых не найдут, сколько раз помянут «добрым» словом и грязь непролазную, и тьму, и весь этот чертолом из мертвого леса — плавника!
Между тем все эти неудобства и досада исчезнут, коли охотник пойдет на перелет не один, а вместе со своей остроухой собакой. Умный пес не оставит ни одной свалившейся птицы, и ни одна из них не минует сумки охотника.
Никакого шалаша не следует устраивать на утиных перелетах, так как обычно они начинаются в густых сумерках, когда фигуру охотника трудно заметить среди вороха пней и сучьев.
Как-то осенью 1954 года мне пришлось побывать на утином перелете около села Веретея Некоузского района. Горизонт водохранилища невысоко стоял в ту осень, и огромные территории мелководья не были залиты. Узкая дамба бывшей шоссейной дороги уходила в водохранилище, в ту сторону, где когда-то находился город Молога.
Наблюдая днем за зеркалом водохранилища, я рассмотрел в бинокль огромные косяки уток, сидящих на дневке, и мог рассчитывать на хороший перелет.
Завечерело, когда я собрался на место охоты, ведя на поводке черненькую лайку Чибрика.
На отмелях не хотелось вести собаку на поводке, да и не было нужды в этом — мы были совершенно одни.
Собака тщательно искала, но, кроме юрких бекасов, ничего не встречала по пути. Увлекшись стрельбой по куличкам, я потерял время и не дошел до того места, где было бы удобно стоять и стрелять на перелете. Яркая осенняя заря на горизонте была чиста, но выше ее жиденькие темные облака тянулись длинными изогнутыми полосами. Такие облака к ветру.
Выбрав поваленный ствол сосны, я сел около вывернутых корней и снял с плеча ружье. Стихнувший ветер обещал хороший лет уток, но место было выбрано неудачное — сырое и слишком захламленное.
Где-то в стороне, над островами, кружились стаями чайки, изредка пролетал какой-нибудь куличок или, медленно махая крыльями, показывался темный силуэт цапли. Две эти крупные птицы сели в ста шагах и, отряхнувшись, стали расправлять светло-пепельные крылья.
Цапли медленно шагают и ловят мелкую рыбу, оставшуюся в болотах. Чибрик заметил птиц и вопросительно смотрит в ту сторону. В сгустившемся сумраке цапли степенно расхаживают, напоминая ссутулившиеся человеческие фигуры. Собака не знает, бежать туда или нет. Я шепчу ей: «Тише, тише», — и это успокаивает ее. С годами охотнику изменяет слух, и я иногда не слышу тонкого свиста утиных крыльев, особенно когда утка летит стороной. Чибрик с успехом помогает мне: его чуткие уши быстро настраиваются на звук. Стоит взглянуть в ту сторону, куда направлено внимание собаки, как сейчас же в глазах мелькнут силуэты уток. На заре их хорошо видно — такими они кажутся черными, точно нарисованными тушью.
Перелет начался, и в стороне кто-то открыл стрельбу. Выстрелы глухо бухают, а звуки точно отскакивают от воды и делаются еще сильнее. Налетают утки и на нас. Летят хорошо, в меру, и стрелять приходится прямо над головой. Некоторые птицы падают совершенно отвесно, некоторые в стороне, а бывают и такие, которые, махая уцелевшими крыльями, опускаются в 60—70 шагах.
Чибрик ни одну сбитую утку не оставил не найденной. Вот они все пять лежат рядком и сереют брюшками, а собака, словно черная куколка, сидит и внимательно слушает.
Быстрый поворот головы Чибрика, движение ушей, и я готовлю ружье к выстрелу. Надо уловить очень короткий момент, когда силуэт птицы неясно мелькнет над головой. Чуть дальше — и его уже не видно в сгустившемся сумраке. Щелкнет выстрел, и острая игла пламени блеснет навстречу птице. Иногда я не вижу результата выстрела и только по поведению собаки сужу — убита утка или нет.
На земле так темно, что черную собаку трудно рассмотреть, и лишь белые подкрылья утки виднеются в темноте. Это верный пес работает и подает очередную птицу. Как он их находит, что видит в темноте —трудно понять. Только лайка способна на такое мастерство.
Совсем уже стемнело, когда я ударил в последний раз по налетевшим чиркам. Чибрик бросился в сторону выстрела и пропал. «Ну, — подумал я, — нашла коса на камень, видно, этот чирок отвертелся».
Прошло минуты три-четыре, а собака все еще не возвращалась, и я уже хотел позвать ее, как вдруг услышал ее лай.
Что за оказия?
Уж не зверя ли какого нашел пес?
Я положил уток в рюкзак и поспешил на лай. Спотыкаясь, цепляясь одеждой за сучья, выдергивая ноги из грязи, подошел, наконец, к собаке и увидел, что она лает на дерево.
Сухая, лишенная хвои сосна совершенно гола, на фоне зари ясно видны все ее сучья, и ни на одном из них не заметно ничего такого, что бы могло заставить лаять собаку. Я подошел ближе и только тогда рассмотрел, что в одной из развилок сучьев, у самого ствола дерева, белеет брюшко мертвого чирка.
Птица, падая, попала в эту развилку и застряла в ней.
И этот последний трофей не пропал бесцельно!
Я не собрал бы и половины сбитых уток без помощи собаки. А смогла бы работать в таких условиях собака другой породы? Не знаю. Может быть, и смогла бы, но лайка как-то больше подходит к нашей суровой природе. Она у себя дома.