— Это чего они там?— вслушиваясь в странный лай собак, с напряжением в голосе спрашивает подошедший сзади Петрович.
— Сам не пойму! — лихорадочно пытаясь сообразить, что там произошло, отвечает Сергей.
· · ·
Все лаи собак в тайге им известны и давно изучены – опытом наработаны. Их, в общем-то, и немного совсем, но все разные, как, впрочем, разнятся и сами собаки с их манерами облаивать зверя.
Своих же они понимают без переводчика:
— взлаяла собачка коротко раз или два, считай, что на рябчиков напоролась, гавкнула на их заполошный взлёт и дальше подалась;
— начинает редко лаять — отдельными гавками, а потом колокольчиком или колоколом, как кобели, беззлобно в азарте зазвенела, — считай, бельчонку бегала нюхтила от дерева к дереву, от посорки к посорке, и нашла наконец, увидела.
— лают «у чёрта на куличках» – скорее всего, соболь, хотя тут от собачки зависит, от её пристрастий. Сучки, бывает, такое вытворяют: вроде за соболем пошла, бежишь за ней три километра. «А мы тут белочку лаем! Лучше синица-белка в руке, чем журавль-соболь вдалеке!» И непонятно, бить её этой белкой или миловать.
На следующий день то же самое: голосит Лайка в горе, где километр через гарь, сплошь заваленную павшими деревьями, лезть надо. «Всё! — думаешь. — Если там белка, издевательств её терпеть больше не будем!» Подходят – соболь. Да такой котяра! — прям как росомашонок, только чёрный, по дереву лазит, на собачку фыркает и шипит.
«Ну, угодила, хорошая наша!» — радуешься до следующей белки, найденной на пределе слышимости.
Иные пишут и говорят: «А я вот точно по голосу различаю – белка там или соболь!» Но лукавят они наверно, для форсу болтают. Есть разница в азарте лая – видимый зверёк или запал, а скольких собак-пушников они слышали-переслышали, различий до сих пор не понимают. Может, конечно, им и не дано.
Вот глухаришек лаять, это наука особая и далеко не всем собакам доступная. Глухари как чувствуют вроде, под какой собакой сидеть, а от какой срываться. Иная всего пару раз гав скажет, а он уже полетел. Другой беснуется каждый раз внизу, дерево грызёт и на него запрыгнуть пытается, а глухарь лишь внимательно за ним наблюдает и обязательно тебя дождётся.
Лучше всех у них Вулкан их лаял, да так, что думалось: «Это больше, чем природа! Тут интеллектом попахивает!»
Он глухаришку найдёт, сядет под другое дерево, метрах в пятнадцати-двадцати, и орёт как придурок, да длинно так: «Га-аф!». Секунд через десять снова: «Га-аф!». Потом снова через десять… Идут к нему и думают, что он спятил. Да и другие собаки прибегут, издаля на него посмотрят – только что пальцем у виска не крутят, и дальше подадутся. А они всё же усомнятся в своём диагнозе, и давай поверху глазеть. Как взглядом на птичку наткнутся, так сами обалдеют.
Но это только первые разы бывало, потом привыкли.
Копытные — особая статья. К ним и отношение разных собачек разное. Есть такие, для которых и нет вроде лосей да оленей всевозможных. Таким собачкам на пушной охоте цены нет, не отвлекает их ничего от основного занятия.
Иной, бывает, хвастается: «А вот у меня кобель зверовой – сохатого влёт берёт! Ничего ему больше не надо!»
«Ну, раз ничего другого не надо, так ты сохатых одних и гоняй, что толку его по соболю пускать?» – ответят.
На соболёвке с такой собакой маята одна. Ты пару раз из-под неё зверя возьмешь, и если ей понравилось это занятие, то, считай, собаку будешь только ради лосей и кормить. Пропала она теперь для соболёвки. Тут, как ни крути, но одно её ждёт – смерть на рогах или под копытами любимого объекта, либо от руки хозяина, которому надоест постоянно терять работника и от него зависеть. В тайге ведь жизнь выбора тебе почти не оставляет. И сантименты тут неуместны, поскольку всё бытиё направлено в сторону жёсткого рационализма, где та же собака, пусть она и друг и товарищ твой, подлежит ликвидации, если её поведение противоречит промысловому уставу. И вина за потерю хорошей собаки чаще лежит не на ней самой, а на её владельце, из-за того, что это он когда-то не просчитал возможных последствий каких-либо собачьих деяний.
Не очень часто встретишь собачку, составляющую единое целое со своим хозяином, когда не ты под неё подстраиваешься, а она под тебя. Когда она чувствует, как добрая жена или мать, что тебе в тот или иной момент надо – то ли мясо добывать, то ли соболюшек гонять. И этого никаким битьём добиться нельзя – одной лишь любовью к ней, за которую она тебя возблагодарит во сто крат своей работой.
Чаще всего встречу с копытным обозначит только собачий взрёв: «Ававававав!», а дальше последует молчаливая гонка, продолжительность которой может зависеть как от собаки, так от самого зверя. Обычно от лайки срывается любой зверь, а дальше всё зависит от того, что у него на уме. Согжои, лосихи с тарагаями и косули по лесостепным местам идут от собак безостановочно, а изюбришки, да кабарожки, где они есть, те могут на отстой заскочить, если такой имеется поблизости.
Встают бесстрашно под собакой в основном только быки – сохатые, которые силу за собой чувствуют, и собачка-две для него, вроде как, и не угроза для жизни вовсе. Этот смело в бой вступит, и кто из них битву выиграет, никто не ведает. Чем больше агрессия зверя, тем больше агрессия у собак. Иная не только на хребет запрыгнет, но и на носу у сохатого повиснет, но такие долго не живут. Хороша собачка та, которая заигрывает со зверем, вроде как балуется. Чуть потявкает, приблизившись, и отбежит, потом с другого боку зайдёт и снова потявкает. Да если она ещё и масти светленькой, а не черна как голяшка, так под такой собачкой любой зверь встать может — поиграться.
И лай всегда по зверю характерный, не ровный, а быстро переменчивый и злости разной, без которой здесь не обходится.
Зато по медведю лай иной — от всех отличный. Тут сразу поймёшь, на кого собаки напоролись. От этого рёва иная, слабая нервишками и нутром своим собачонка, от страха под ногами у тебя дрищет. А волосы дыбом встают не только на загривке у собак, но и у двуногих, подобных той собачонке.
На него и не лай вроде вовсе, а вой какой-то нутряной, у-ух! – неприятный. Правда, для иных собак, таких как Шпана, медведей, как и копытных, не существовало. Так, разве что, побрехать в ту сторону — за компанию.
Я это, конечно, только об их собачках толкую, — с вашими, может быть, всё по-другому.
· · ·
Лай действительно был странным. Вначале взревел Вулкан — пронзительно и азартно, как по видимому зверю, но вскоре к нему присоединился Шпана, и тон лая заметно возрос, перейдя в визгливую, задыхающуюся от задора фазу. Потом он вдруг, резко оборвался, выждал какое-то время и возродился звуками драки.
— Это живой соболь в капкане! – почти одновременно озвучивают они свою догадку, и эта мысль срывает их с места и заставляет бежать к собакам.
И Сергей уже точно знает, в каком капкане был соболюшка:
«На той стороне Дикой, на угоре — высокий капкан. Потому они сразу и не смогли до него добраться!»
И ему жалко этого соболя, жалко. Не из-за потери добычи, как потенциальных средств в хрустящих бумажках, а из-за бестолковой и никчёмной утраты живого существа. И он злится на собак из-за того, что они живодёры и сволочи, хотя и осознаёт, что не будь они такими, не видать бы им соболей вообще.
Он уже поднялся на террасу и вышел на лыжню чудницы, когда драка, судя по звукам, была давно завершена, и ему навстречу из-за поворота появляется Шпана с видом нашкодившего, но осознающего свою вину собачьего субъекта, держа в зубах заднюю половинку соболя. Отлично понимая, чем может ему грозить эта встреча, он загодя благоразумно сходит с лыжни и, поджав хвост, вжимаясь всем телом в снег, лишь бросая в сторону Сергея косые взгляды, начинает по склону его оббегать. Замах на него таяком и вырвавшаяся тирада с выражением того, что охотник думает конкретно о нём и о собаках вообще, придаёт тому заметное ускорение.
Оббежав его, Шпана вновь выскакивает на лыжню и спешит к приближающемуся Петровичу. Но, не добегая до него десяти шагов, аккуратно, как бы с поклоном, кладёт перед ним остатки соболя, выслушивая заодно и его тираду, из которой можно различить только: «…гад такой!…», и скрывается с глаз долой.
Вулкашкин же, как ни в чём не бывало, со спокойным выражением на морде лежит чуть поодаль от ловушки и нагло жрёт сойку, когда-то подвешенную под капкан в качестве дополнительной наживки. И всё его обличье говорит о том, что он тут товарищ сторонний, он вот де только мимо пробегал и увидел валяющуюся внизу под капканом птичку и, дабы добру не пропадать, решил её скушать. Что он не имеет никакого отношения к оставшейся в капкане лопатке соболя, а про весь истолченный в округе снег, забрызганный кровью, он и знать не знает и ведать не ведает. Не особо обращая внимание на высказывания хозяев, он дожёвывает свою нечаянную добычу и, отойдя чуть поодаль, усаживается и принимается внимательно наблюдать за своими двуногими коллегами.
А они приступают сначала к хаотичным, а потом планомерным поискам второй половинки соболя, перерывая снятыми лыжами весь снег в тех местах, где нынче ступала нога собаки. Но это занятие успеха не приносит, и вскоре становится ясно, что ничего они здесь не найдут. Больше всего на эту мысль наталкивает хитренькое лукавство в глазах поглядывающего со стороны Вулкана, который, как кажется, скоро должен начать ухмыляться, приговаривая: «Ищите, ищите! Авось обрящете!»
— Ну он же не должен его съесть! – негодует Петрович, и Сергей просит его уйти в зимовьё и увести с собой собак.
Увидав, что поиски хозяева прекратили и намерились тронуться в путь, Вулкан с радостью победителя срывается с места и исчезает по путику в сторону зимовья. А Сергей вновь осматривает всё в округе и не найдя вблизи ловушки ничего подозрительного, с чувством обманутого человека разворачивает лыжи домой, взглядывая на ходу по сторонам в надежде разгадать собачий подвох. И вскоре замечает чуть потревоженный снег на кусте, вплотную примыкающем к большому кедру и отстоящем в двух метрах от лыжни. Хотя и перед кустом и за ним никаких следов он не видит, смело разворачивается к нему и уже через два шага открывает, что в створе кедра тянется ровненькая цепочка собачьих следов, уходящая вглубь леса. Понять, в какую сторону шла собака, по ним нельзя, но он догадывается, что этот хитрец прошел здесь след в след туда и обратно, выдав себя только тем, что во время прыжка сбил немного кухту на кусте. Найти его захоронку под поваленным деревом труда не составило, и вскоре Сергей подходит уже к зимовью.
— Ну, что! Нашел? — из открытой двери зимовья доносится голос отца, растапливающего печку.
– Нашел! — отвечает он и начинает снимать с себя лыжи, ружьё и котомку.
Собаки радостно крутятся возле ног, и только Вулкан подозрительно поглядывает на хозяина из тамбура, понимая, что обмануть охотника ему не удалось.