Бывает и такое.

То, о чем пойдет речь, сложно втиснуть в одну из узаконенных форм повествования. Что это – рассказ, сказ или очерк? И то, и другое. Очерк – это факты. Уклоняться от них не следует. Иное дело — рассказ, где все от начала до конца может плодом вымысла. А тут?..
Место, где все происходило, вы найдете на карте. Имена действующих лиц настоящие. События подлинные. И документы есть — квитанция с печатью и шестизначным номером. Из нее явствует, что Туринским заготпунктом такого-то числа принята шкура волка. Есть шкура, значит и был волк..
— Стало быть, очерк, — скажет читатель.
— А может, все-таки рассказ?
Впрочем, я и сам не знаю что. Прочтете — скажете. Мое дело изложить все, как было.
Поскольку обещаны факты, начнем с географии. Километрах в трехстах к северо-востоку от Туруханска, среди отрогов заполярного хребта Путо­рана, лежит система больших и малых озер. На берегу одного из них — несколько домиков, хозяйство радиометеорологической станции Агата. А кругом на сотни километров полнейшее безлюдье. Но зимовщикам Агаты до этого нет дела. Все мы люби­тели охоты и рыбалки, да и служеб­ных забот хватает. Скучать некогда, даром что на зимовке всего четыре че­ловека: ваш покорный слуга, моя жена Марья Степановна, да Колпаков Геннадий Зиновьевич с Альбиной Кар­ловной. Мы с женой на Севере давно, а Колпаковы всего второй год. Отдавая дань заполярной романтик, Геннадий Зиновьевич пока ходит бо­родатым. Поживет еще годик-другой — сбреет!
Летом хлещем озеро спиннингом, а зимой ставим под лед сеть. Без этого прожить трудно.
В ноябре с Таймыра мимо Агаты идут на юг олени. За стадами оленей кочуют и волки. Ни тем, ни другим возле зимовки делать нечего. Идут не задерживаясь.
Лет пять тому назад вместе си мной в Агату прилетели и мои псы родом из эвенкийских лаек. Старая сука вскоре погибла, попав под копы­та лосю, а молодежь на вольных агатских харчах превратилась в прекрас­ных рабочих собак. Варнак светло-серый, коренастый, с хвостом, загнутым в крутую баранку, вырос суще­ством редкого добродушия, когда дело касалось людей, и весьма злобным на охоте. Его сестра Девка вышла тонкой, прогонистой и очень легкой на ногу. Оба работали и по птице, и по соболю. Случалось — медведя са­живали. Вообще дома сидеть не лю­били. Когда мне бывало недосуг, ухо­дили одни, иной раз дня на два, на три. Вернутся с запавшими боками, но прежде чем приняться за еду, не­пременно «прольют слезу». Сунут но­сы хозяину подмышки и жалуются. Варнак — басом. Девка — тонким дискантом: «Вот, дескать, не пошел с нами, и ничего у нас не вышло. Не­хорошо, хозяин!»
Собаки всегда бегали с нами на озеро к сетям. Однажды мы замети­ли, что ведут они себя как-то странно. Обнюхивали кучу заметенных поземкой налимов, с ворчанием отбегали в сторону. Подняв морды к ветру, ста­рались что-то выяснить, и если ветер приносил то, что они искали, разра­жались злобным лаем. А мы, олухи, не придавали всему этому никакого значения. На то, мол, они и собаки, чтобы лаять. Причина же собачьего волнения была основательной: на на­лимах кормился волк! Пока не обнаг­лел, занимался этим только ночами, и никто его не видел. Но в один раз­несчастный день, спускаясь к озеру, мы увидели, как серый разбойник вы­шел из-за кучи битого льда, скопив­шегося возле лунок, глянул в нашу сторону и неторопливым скоком отправился через озеро. Собаки, истош­но лая, кинулись следом, и тогда зверь припустил во весь мах. До дру­гого берега километров пять. Вскоре большое расстояние смыло детали. Видны были только три темных точки.
Что бы случилось, нажми собаки на волка обе враз, — сказать трудно. Только вышло не так. Девка оторва­лась от Варнака в самом начале по­гони и, пока они пересекали озеро, опередила его метров на триста. Столько же примерно оставалось ей до волка, когда тот достиг берега. Видим, как скрывается в кустах волк. Немного погодя, Девка. Еще с пол­минуты и Варнака не видно…

Стоим. Смотрим. Ждем…
Снова появляется на озере черная точка. Вот — другая. Бегут обратно. Первая наращивает скорость. Вторая отстает. Опять, думаем, впереди Дев­ка стелет. Вот ближе… Ближе… Что такое?! Первым бежит Варнак, а за ним волк! На середине озера зверь переходит на редкий скок, потом ос­танавливается и не спеша трусит об­ратно.
Что оставалось делать? Берем ружья. Идем искать вторую собаку. Нашли, конечно. Только мертвую. С перекушенным горлом и вырванным боком.
Как погибла Девка, скупо, но пре­дельно точно рассказали следы.
Из волка можно было бы выкроить и Варнака, и Девку вместе. Но зверь и с одной собакой не пошел на чест­ный поединок. Он, сделав небольшой круг, залег под свой же след. Залег с под ветра, за толстой валежиной. И из этой засады бросился. Рассчитал точно: с первого броска сбил Девку с ног.
Повторить прием с засадой против Варнака зверюга не успел. Едва рас­правившись с Девкой, бросился на­встречу, но Варнак повернул вспять.
Трусость?.. Предательство?.. Ду­май, читатель, как хочешь, только не забывай одного: животные в своем поведении руководствуются иными чувствами, чем мы. И даже, умей со­баки рассуждать, такие понятия, как трусость и предательство, имели бы у них совсем другую окраску. Пред­положим, что Варнак пошел бы один на зверя — было бы две зарезанных собаки вместо одной. А толку ни малейшего. И мы рады были, что хоть одна собака осталась живой.
Осталась. А вот надолго ли?
— Кровь за кровь! — решили мы.
— Волка нужно уничтожить.
Решили, ладно. А как это сде­лать?.. Настораживали на озере воз­ле налимов капканы и осрамились: зверь продолжал по ночам уписывать рыбу, а капканы обходил так умело, словно работал с миноискателем. От­равить?.. Было бы чем. Но в Агате никакого зелья крепче аспирина не было. Убрали налимов. Сложили их поленицей в сарае. Авось голод за­ставит зверя подойти поближе. Обе­щали друг другу клятвенно — стре­лять только наверняка. Из нашего карабина значит не далее ста метров.
Волчина меж тем, лишившись лег­ких харчей, не терял, видимо, надеж­ды поправить свои дела за счет Вар­нака. Если ветер тянул в сторону озера, можно было с уверенностью сказать — зверь на льду. Посмот­ришь — и в самом деле: маячит мет­рах в трехстах, а ближе ни-ни! Когда бывал ветер в другую сторону, волку, чтобы знать, что делается на станции, приходилось околачиваться где-то в лесу, и тут он на глаза попадался ред­ко. И все же осада не снималась ни на минуту. О ней иной раз забывали люди, а Варнак помнил всегда. Он ка­ким-то непонятным образом всегда очень точно определял, в каком нап­равлении находится его враг и даже на каком приблизительно расстоянии. Чутье тут явно не играло никакой роли: зверь всегда заходил только из-под ветра. Чем ближе бывал волк, тем беспокойнее вел себя пес. И все же он не увиливал от своих обязанностей. Стоило позвать, будь то хоть днем, или ночью. Варнак кидался провожать очередного дежурного, ко­гда тот шел снимать показания при­боров.
Делалось это и раньше, но имело скорее символический смысл. От кого охранять-то в Агате? Теперь опас­ность нападения стала реальной. Только, случись такое, пострадать должна была именно охрана. Пытал­ся я уверять наших женщин, что на­падение волка на человека полней­ший абсурд, хоть такие случаи и опи­сываются в литературе малокомпе­тентными беллетристами. Однако ска­жи я, будто волки больше всего на свете любят манную кашу с сахаром, результат был бы тот же.
— Ты ручаешься, что волк никог­да-никогда на нас не нападет?
— Ручаюсь. Никогда. Напасть мо­жет только бешеный. А этот, видать, вполне нормальный. Отощал только.
— Ну так вот — возьмет от го­лода и сбесится!
Что тут ответишь? Впору стало вдвоем на наблюдения ходить. Оно тем бы и кончилось, да втроем спа­ренные дежурством никак не получа­ются: меня спешно вызвали в Красно­ярск. Предстояло отлучиться недели на две. С тяжелым сердцем садился я в самолет. Не иначе — сожрет все-таки проклятый волк Варнака. Не до­глядят без меня.
Обычно все тяготы долгой осады и в первую очередь голод достаются на долю осажденного гарнизона. В Агате получалось наоборот. Сколько Варнак ни ворчал, чуя злобного зве­ря, сколько ни лаял до хрипоты, ко­гда тот нахально разгуливал по озе­ру, — все это не выходило, так ска­зать, за рамки душевных пережива­ний. Верно, аппетит стал у собаки не­важным, пес даже похудел. Но это не шло ни в какое сравнение с положе­нием волка. Есть зверю было бук­вально нечего. Можно было опасать­ся с его стороны любого безрассудст­ва. Так оно и случилось.
Первое, что я сделал, вернувшись в Туруханск, это связался по радио с Агатой.
— Как там волк? — выстукиваю на ключе.
— Полный порядок, — отвечают, — добыт!
— А Варнак?
— Здоров. Хозяина ждет.
Подробности узнал уже в Агате. Бесславно, оказывается, кончил свои дни серый бандит.
Постороннему человеку, окажись он в Агате после моего отъезда, по­казалось бы, что зимовщики не то пьяны, не то просто рехнулись. Каж­дый выход к метеоприборам сопро­вождался несусветным шумом. Всяк изощрялся по-своему. Кто песню гор­ланит, не шибко заботясь о художе­ственной стороне исполнения, лишь было бы громче. Кто палкой по пусто­му ведру колотит. Какофонию допол­няют лай и рычание Варнака. А волк меж тем день ото дня подбирается ближе да ближе. То мелькнет приз­рачной тенью в кустах, окружающих станцию. То луч фонаря наблюдате­ля зажжет невдалеке зеленоватые огоньки голодных глаз…
Видно было — трагическая раз­вязка стала делом ближайших дней. Собаку стали выпускать из дому толь­ко по нужде, да и то на поводке, имея наготове ружье. Но и эта мера не давала уверенности, что добро во­сторжествует над злом. Настало са­мое дрянное в Заполярье время — конец декабря. Лишь к полудню хи­лый сумеречный свет позволял раз­личать контуры ближайших кустов и истерзанных пургами лиственниц. Доведись стрелять — попади попро­буй!

И вдруг, как отрезало, — исчез!
Варнак суетится, бегает вокруг до­ма, принюхивается и ничего не может обнаружить. Виновато поглядывает на зимовщиков, трясет «баранкой» и тихонько повизгивает, словно проще­ния просит:
— Извините, не доглядел. Ушел волчина-то!
Люди тоже в недоумении. Куда де­вался зверь? Неужели сдох?..
Не успели как следует отоспаться и оправиться от всех треволнений — снова ЧП: Варнак на третий день об­наруживает волка… в погребе! Пес с ревом вламывается в дом, крутится у всех под ногами, скачет на грудь, снова кидается к двери. Зовет куда-то.
Пошли. Путь оказался недалек, всего метров полтораста. Там, возле ручья, что зовется у нас Банным, землянка, которой летом пользуется как погребом. В ней оставалось с полбочки особого посола рыбы (по мне­нию некоторых самой вкусной — «с душком»). Она-то и привлекла смертельно голодного волка. Самого-то, конечно, не застали, успел удрать, а по следам видно, — подходил к погребу, пользуясь глубоким и узким ручьем, как ходом сообщения. Дверь у землянки на ржавых петлях, ску­пят они, как немазанная телега. Но голод не тетка. Черт с ним и со скрипом!
Геннадий Зиновьевич в вопросе охоты искушен слабо. Как настора­живаются всякого рода ловушки и подавно не знает. Разве что мышелов­ки бывали в руках. «А чем погреб не мышеловка?» — решает он. Попы­тать счастья можно. И вот налаживается приспособление. Дверь погре­ба открывается во внутрь. Надо сде­лать так, чтобы, закрывшись, она не могла открыться вновь. В дело идет тонкое бревешко. Одним концом оно упирается в стену, другим лежит на полуоткрытой двери. Когда она за­хлопнется, бревешко соскользнет по­ниже и заклинит. Теперь — хитрая комбинация из веревочек и палочек — насторожка. Стоит сунуться в бочку, и бревешко захлопнет и припрёт дверь. Все. Теперь ждать результа­тов. Может быть, дня два, может быть, и неделю.
Нет! Уже на следующее утро Ага­та снова оглашается лаем Варнака. Он уже проверил — «мышеловка» сработала. Лай веселый:
— Победа!!!
…Трое зимовщиков стоят у двери погреба и по очереди заглядывают в дверную щель. За дверью мрак и ти­шина.
Пока Геннадий Зиновьевич носком топора расширяет щель, чтобы мож­но было посветить фонариком и при­стрелить зверя, Варнак тоже грызет дверь снизу и от нетерпенья повиз­гивает. Не в силах сдержать избыток радостных чувств, он то и дело бро­сает это занятие, скачет, пытается лизать носы настороженно притихших женщин.
Вот и все.
Теперь, если когда зайдет речь о волках, Геннадий Зиновьевич со зна­нием дела заявляет:
— Их проще всего ловить в по­гребах…
— Только нужно полбочки соле­ных сигов, — прерывает его Марья Степановна, — тогда…
— И небольшое бревешко, — в свою очередь вмешивается Альбина Карповна, — и палочки с веревоч­ками.
А я, я помалкиваю. Мой охотни­чий стаж к сорока годам подходит. Но добывать таким способом зверей не приходилось. Пусть уж об этом рассуждают те, у кого за плечами опыт.

В. Никольский
“Охота и охотничье хозяйство” №5 – 1966

Назад к содержанию.