То, о чем пойдет речь, сложно втиснуть в одну из узаконенных форм повествования. Что это – рассказ, сказ или очерк? И то, и другое. Очерк – это факты. Уклоняться от них не следует. Иное дело — рассказ, где все от начала до конца может плодом вымысла. А тут?..
Место, где все происходило, вы найдете на карте. Имена действующих лиц настоящие. События подлинные. И документы есть — квитанция с печатью и шестизначным номером. Из нее явствует, что Туринским заготпунктом такого-то числа принята шкура волка. Есть шкура, значит и был волк..
— Стало быть, очерк, — скажет читатель.
— А может, все-таки рассказ?
Впрочем, я и сам не знаю что. Прочтете — скажете. Мое дело изложить все, как было.
Поскольку обещаны факты, начнем с географии. Километрах в трехстах к северо-востоку от Туруханска, среди отрогов заполярного хребта Путорана, лежит система больших и малых озер. На берегу одного из них — несколько домиков, хозяйство радиометеорологической станции Агата. А кругом на сотни километров полнейшее безлюдье. Но зимовщикам Агаты до этого нет дела. Все мы любители охоты и рыбалки, да и служебных забот хватает. Скучать некогда, даром что на зимовке всего четыре человека: ваш покорный слуга, моя жена Марья Степановна, да Колпаков Геннадий Зиновьевич с Альбиной Карловной. Мы с женой на Севере давно, а Колпаковы всего второй год. Отдавая дань заполярной романтик, Геннадий Зиновьевич пока ходит бородатым. Поживет еще годик-другой — сбреет!
Летом хлещем озеро спиннингом, а зимой ставим под лед сеть. Без этого прожить трудно.
В ноябре с Таймыра мимо Агаты идут на юг олени. За стадами оленей кочуют и волки. Ни тем, ни другим возле зимовки делать нечего. Идут не задерживаясь.
Лет пять тому назад вместе си мной в Агату прилетели и мои псы родом из эвенкийских лаек. Старая сука вскоре погибла, попав под копыта лосю, а молодежь на вольных агатских харчах превратилась в прекрасных рабочих собак. Варнак светло-серый, коренастый, с хвостом, загнутым в крутую баранку, вырос существом редкого добродушия, когда дело касалось людей, и весьма злобным на охоте. Его сестра Девка вышла тонкой, прогонистой и очень легкой на ногу. Оба работали и по птице, и по соболю. Случалось — медведя саживали. Вообще дома сидеть не любили. Когда мне бывало недосуг, уходили одни, иной раз дня на два, на три. Вернутся с запавшими боками, но прежде чем приняться за еду, непременно «прольют слезу». Сунут носы хозяину подмышки и жалуются. Варнак — басом. Девка — тонким дискантом: «Вот, дескать, не пошел с нами, и ничего у нас не вышло. Нехорошо, хозяин!»
Собаки всегда бегали с нами на озеро к сетям. Однажды мы заметили, что ведут они себя как-то странно. Обнюхивали кучу заметенных поземкой налимов, с ворчанием отбегали в сторону. Подняв морды к ветру, старались что-то выяснить, и если ветер приносил то, что они искали, разражались злобным лаем. А мы, олухи, не придавали всему этому никакого значения. На то, мол, они и собаки, чтобы лаять. Причина же собачьего волнения была основательной: на налимах кормился волк! Пока не обнаглел, занимался этим только ночами, и никто его не видел. Но в один разнесчастный день, спускаясь к озеру, мы увидели, как серый разбойник вышел из-за кучи битого льда, скопившегося возле лунок, глянул в нашу сторону и неторопливым скоком отправился через озеро. Собаки, истошно лая, кинулись следом, и тогда зверь припустил во весь мах. До другого берега километров пять. Вскоре большое расстояние смыло детали. Видны были только три темных точки.
Что бы случилось, нажми собаки на волка обе враз, — сказать трудно. Только вышло не так. Девка оторвалась от Варнака в самом начале погони и, пока они пересекали озеро, опередила его метров на триста. Столько же примерно оставалось ей до волка, когда тот достиг берега. Видим, как скрывается в кустах волк. Немного погодя, Девка. Еще с полминуты и Варнака не видно…
Стоим. Смотрим. Ждем…
Снова появляется на озере черная точка. Вот — другая. Бегут обратно. Первая наращивает скорость. Вторая отстает. Опять, думаем, впереди Девка стелет. Вот ближе… Ближе… Что такое?! Первым бежит Варнак, а за ним волк! На середине озера зверь переходит на редкий скок, потом останавливается и не спеша трусит обратно.
Что оставалось делать? Берем ружья. Идем искать вторую собаку. Нашли, конечно. Только мертвую. С перекушенным горлом и вырванным боком.
Как погибла Девка, скупо, но предельно точно рассказали следы.
Из волка можно было бы выкроить и Варнака, и Девку вместе. Но зверь и с одной собакой не пошел на честный поединок. Он, сделав небольшой круг, залег под свой же след. Залег с под ветра, за толстой валежиной. И из этой засады бросился. Рассчитал точно: с первого броска сбил Девку с ног.
Повторить прием с засадой против Варнака зверюга не успел. Едва расправившись с Девкой, бросился навстречу, но Варнак повернул вспять.
Трусость?.. Предательство?.. Думай, читатель, как хочешь, только не забывай одного: животные в своем поведении руководствуются иными чувствами, чем мы. И даже, умей собаки рассуждать, такие понятия, как трусость и предательство, имели бы у них совсем другую окраску. Предположим, что Варнак пошел бы один на зверя — было бы две зарезанных собаки вместо одной. А толку ни малейшего. И мы рады были, что хоть одна собака осталась живой.
Осталась. А вот надолго ли?
— Кровь за кровь! — решили мы.
— Волка нужно уничтожить.
Решили, ладно. А как это сделать?.. Настораживали на озере возле налимов капканы и осрамились: зверь продолжал по ночам уписывать рыбу, а капканы обходил так умело, словно работал с миноискателем. Отравить?.. Было бы чем. Но в Агате никакого зелья крепче аспирина не было. Убрали налимов. Сложили их поленицей в сарае. Авось голод заставит зверя подойти поближе. Обещали друг другу клятвенно — стрелять только наверняка. Из нашего карабина значит не далее ста метров.
Волчина меж тем, лишившись легких харчей, не терял, видимо, надежды поправить свои дела за счет Варнака. Если ветер тянул в сторону озера, можно было с уверенностью сказать — зверь на льду. Посмотришь — и в самом деле: маячит метрах в трехстах, а ближе ни-ни! Когда бывал ветер в другую сторону, волку, чтобы знать, что делается на станции, приходилось околачиваться где-то в лесу, и тут он на глаза попадался редко. И все же осада не снималась ни на минуту. О ней иной раз забывали люди, а Варнак помнил всегда. Он каким-то непонятным образом всегда очень точно определял, в каком направлении находится его враг и даже на каком приблизительно расстоянии. Чутье тут явно не играло никакой роли: зверь всегда заходил только из-под ветра. Чем ближе бывал волк, тем беспокойнее вел себя пес. И все же он не увиливал от своих обязанностей. Стоило позвать, будь то хоть днем, или ночью. Варнак кидался провожать очередного дежурного, когда тот шел снимать показания приборов.
Делалось это и раньше, но имело скорее символический смысл. От кого охранять-то в Агате? Теперь опасность нападения стала реальной. Только, случись такое, пострадать должна была именно охрана. Пытался я уверять наших женщин, что нападение волка на человека полнейший абсурд, хоть такие случаи и описываются в литературе малокомпетентными беллетристами. Однако скажи я, будто волки больше всего на свете любят манную кашу с сахаром, результат был бы тот же.
— Ты ручаешься, что волк никогда-никогда на нас не нападет?
— Ручаюсь. Никогда. Напасть может только бешеный. А этот, видать, вполне нормальный. Отощал только.
— Ну так вот — возьмет от голода и сбесится!
Что тут ответишь? Впору стало вдвоем на наблюдения ходить. Оно тем бы и кончилось, да втроем спаренные дежурством никак не получаются: меня спешно вызвали в Красноярск. Предстояло отлучиться недели на две. С тяжелым сердцем садился я в самолет. Не иначе — сожрет все-таки проклятый волк Варнака. Не доглядят без меня.
Обычно все тяготы долгой осады и в первую очередь голод достаются на долю осажденного гарнизона. В Агате получалось наоборот. Сколько Варнак ни ворчал, чуя злобного зверя, сколько ни лаял до хрипоты, когда тот нахально разгуливал по озеру, — все это не выходило, так сказать, за рамки душевных переживаний. Верно, аппетит стал у собаки неважным, пес даже похудел. Но это не шло ни в какое сравнение с положением волка. Есть зверю было буквально нечего. Можно было опасаться с его стороны любого безрассудства. Так оно и случилось.
Первое, что я сделал, вернувшись в Туруханск, это связался по радио с Агатой.
— Как там волк? — выстукиваю на ключе.
— Полный порядок, — отвечают, — добыт!
— А Варнак?
— Здоров. Хозяина ждет.
Подробности узнал уже в Агате. Бесславно, оказывается, кончил свои дни серый бандит.
Постороннему человеку, окажись он в Агате после моего отъезда, показалось бы, что зимовщики не то пьяны, не то просто рехнулись. Каждый выход к метеоприборам сопровождался несусветным шумом. Всяк изощрялся по-своему. Кто песню горланит, не шибко заботясь о художественной стороне исполнения, лишь было бы громче. Кто палкой по пустому ведру колотит. Какофонию дополняют лай и рычание Варнака. А волк меж тем день ото дня подбирается ближе да ближе. То мелькнет призрачной тенью в кустах, окружающих станцию. То луч фонаря наблюдателя зажжет невдалеке зеленоватые огоньки голодных глаз…
Видно было — трагическая развязка стала делом ближайших дней. Собаку стали выпускать из дому только по нужде, да и то на поводке, имея наготове ружье. Но и эта мера не давала уверенности, что добро восторжествует над злом. Настало самое дрянное в Заполярье время — конец декабря. Лишь к полудню хилый сумеречный свет позволял различать контуры ближайших кустов и истерзанных пургами лиственниц. Доведись стрелять — попади попробуй!
И вдруг, как отрезало, — исчез!
Варнак суетится, бегает вокруг дома, принюхивается и ничего не может обнаружить. Виновато поглядывает на зимовщиков, трясет «баранкой» и тихонько повизгивает, словно прощения просит:
— Извините, не доглядел. Ушел волчина-то!
Люди тоже в недоумении. Куда девался зверь? Неужели сдох?..
Не успели как следует отоспаться и оправиться от всех треволнений — снова ЧП: Варнак на третий день обнаруживает волка… в погребе! Пес с ревом вламывается в дом, крутится у всех под ногами, скачет на грудь, снова кидается к двери. Зовет куда-то.
Пошли. Путь оказался недалек, всего метров полтораста. Там, возле ручья, что зовется у нас Банным, землянка, которой летом пользуется как погребом. В ней оставалось с полбочки особого посола рыбы (по мнению некоторых самой вкусной — «с душком»). Она-то и привлекла смертельно голодного волка. Самого-то, конечно, не застали, успел удрать, а по следам видно, — подходил к погребу, пользуясь глубоким и узким ручьем, как ходом сообщения. Дверь у землянки на ржавых петлях, скупят они, как немазанная телега. Но голод не тетка. Черт с ним и со скрипом!
Геннадий Зиновьевич в вопросе охоты искушен слабо. Как настораживаются всякого рода ловушки и подавно не знает. Разве что мышеловки бывали в руках. «А чем погреб не мышеловка?» — решает он. Попытать счастья можно. И вот налаживается приспособление. Дверь погреба открывается во внутрь. Надо сделать так, чтобы, закрывшись, она не могла открыться вновь. В дело идет тонкое бревешко. Одним концом оно упирается в стену, другим лежит на полуоткрытой двери. Когда она захлопнется, бревешко соскользнет пониже и заклинит. Теперь — хитрая комбинация из веревочек и палочек — насторожка. Стоит сунуться в бочку, и бревешко захлопнет и припрёт дверь. Все. Теперь ждать результатов. Может быть, дня два, может быть, и неделю.
Нет! Уже на следующее утро Агата снова оглашается лаем Варнака. Он уже проверил — «мышеловка» сработала. Лай веселый:
— Победа!!!
…Трое зимовщиков стоят у двери погреба и по очереди заглядывают в дверную щель. За дверью мрак и тишина.
Пока Геннадий Зиновьевич носком топора расширяет щель, чтобы можно было посветить фонариком и пристрелить зверя, Варнак тоже грызет дверь снизу и от нетерпенья повизгивает. Не в силах сдержать избыток радостных чувств, он то и дело бросает это занятие, скачет, пытается лизать носы настороженно притихших женщин.
Вот и все.
Теперь, если когда зайдет речь о волках, Геннадий Зиновьевич со знанием дела заявляет:
— Их проще всего ловить в погребах…
— Только нужно полбочки соленых сигов, — прерывает его Марья Степановна, — тогда…
— И небольшое бревешко, — в свою очередь вмешивается Альбина Карповна, — и палочки с веревочками.
А я, я помалкиваю. Мой охотничий стаж к сорока годам подходит. Но добывать таким способом зверей не приходилось. Пусть уж об этом рассуждают те, у кого за плечами опыт.
В. Никольский
“Охота и охотничье хозяйство” №5 – 1966