След куницы привел на вырубку и кончился в завале лесного мусора, некогда стащенного на край лесосеки. Гряда слежавшихся, переметенных снегом древесных верхушек, сучьев и стволов лесного подроста тянулась на много метров. Выходных следов не было, куница скрывалась под завалом где-то совсем рядом.
Меня эта встреча сильно взволновала. Я только постигал азы охоты на пушного зверя, добыть куницу было моей заветной мечтой. Да и какого охотника оставит равнодушным близость такого зверя?
Мою собаку куница заинтересовала мало. Молодая лайка приносила одни огорчения. Она была явно неспособна к работе, но признать это было слишком обидно, и я продолжал таскать ее в лес. Вот и на этот раз собака как-то скучно, без азарта, залаяла в темноту оставленного куницей лаза, но даже не пыталась искать место, где притаился зверь.
Выгнать куницу из ее неприступного убежища казалось мне невозможным. Больше для воспитания лайки я стал шуровать в завале жердью. Я надеялся, что испуганный зверь себя обнаружит; я науськивал сучку, приглашал ее исследовать проткнутые в снегу отверстия и побегать вокруг завала, но понимания не встретил. Собаку интересовал только входной след куницы, отходить от которого она не желала.
Бесполезная работа жердью стала меня утомлять. Замерз и начал роптать на задержку и мой деревенский спутник. Пастух Толя не был охотником, он увязался со мною в лес по причине тяжкого похмелья и был от того вял и мрачен. При нем тоже была собака. Лохматый Тобик был приучен пасти коров, но, как утверждал хозяин, при случае гонял и дикого зверя. Равнодушный к происходившему кобелек спокойно выкусывал снег между пальцев, но вдруг насторожился, вскочил и резво побежал в сторону леса. Куда это он? — заинтересовался я, сунул ноги в лыжи и пошел смотреть. Следы пса шли поверх свежего куньего следа, которого раньше тут не было. Я проследил его в пяту: он вел от дальнего конца завала. Тут только меня осенило, что куница незаметно покинула убежище и сейчас удирает, но далеко уйти еще не могла. Собачий лай из ближнего ельника подтвердил это.
Что было духу я бросился туда, на ходу снимая ружье «Соли возьми на хвост сыпать!»- издевательски орал вслед мой безоружный товарищ. Мне было не до него. Как лось, я мчался вдогонку, продирался через густой подлесок, перескакивал ветровал, падал, вставал и снова бежал вперед, одолеваемый одной мыслью — не упустить, догнать.
Тобик загнал куницу на дерево, и та стала уходить верхом. Собака за ней не пошла. В другое время и я быстро потерял бы зверя среди еловых крон, но спасали многоснежье и тихая погода. Под тяжелыми прыжками куницы с елей потоками сходила кухта, эти снежные водопады, подсвеченные низким солнцем, указывали мне путь зверя.
Я догнал куницу. Первый раз удалось выстрелить, когда она переходила голую крону осины. Было далеко, да и выстрел показался необычно слабым. Куница пошла дальше. Опять погоня за сыпавшимся с елей снегом. Лыжи я сбросил, без них бежать через частый ельник казалось легче.
Густые еловые лапы надежно скрывали куницу, она показывалась лишь на короткие мгновения, когда переходила с дерева на дерево. Улучшив момент, я снова вскинул ружье, и… все дальнейшее происходило, как в дурном сне. Один ствол дал осечку, другой «плюнул»: место привычного тугого удара послышалось шипение, затем хлопок, будто вышибло пробку из бутылки. Раз за разом я бил по кунице с тем же результатом осечки или бессильные затяжные «плевки».
Уже из последних сил я успевал по глубокому снегу за быстрым зверем. — «Уйдет ведь, уйдет» — билось в голове, «скорее остановить надо!» — Куда там! Очередной патрон оказался разбухшим и засел в патроннике: ни вперед, ни назад. Не прекращая бега, не отрывая глаз от движения куницы, мне кое-как удалось затолкать патрон внутрь, но ружье до конца не закрылось. Я бил по стволам рукой, давил ими о колено, ударял донцем патрона о пень, но все напрасно. Куница переходила крону большой березы, лучшего момента для выстрела не предвиделось. Я с силой хватил казенной частью стволов о ближайшую ель и ружье, наконец, закрылось. Только слушаться оно вдруг стало плохо, я с трудом поймал зверя на прицел. Выстрел получился чуть лучше предыдущих. Куница резко остановилась, покачалась на ветке и замерла.
Чувство невыразимого облегчения наполнило мою душу. Все! Наваждение кончилось, куница теперь моя! Оставалось сбить подранка с дерева. Я подбежал к березе, не глядя, стал переламывать ружье и сразу почувствовал неладное. Посмотрел и обмер: шейка ложи была сломана, будто перерублена поперек, приклад болтался на свернутой вбок предохранительной скобе. Целиться пришлось как из старинного пистолета, сжимая рукой обломок шейки. Без упора ружья в плечо мушка «гуляла» и никак не хотела удержаться на кунице. Стволы от выстрела дернуло в сторону, и снаряд улетел в небо.
Последний раз я стрелял уже с упора: сел на корточки и вложил стволы в развилку небольшого деревца. Ружье снова «плюнуло», бессильная дробь посыпалась мне на шапку. Наваждение не кончалось.
Патронташ был пуст. Я вывернул все карманы, вытряс рюкзак, но патронов больше не отыскал. Помнилось, что несколько штук я обронил в горячке погони. Я побежал назад своим следом, да разве найдешь что в глубоком и рыхлом снегу! Зато отыскалась моя собака. Она упорно облаивала ель, по которой за несколько минут до того прошла куница. У тупой суки не хватило даже соображения подвалить на последние выстрелы. Найдись тогда патроны, лежать бы ей навек в том ельнике.
Куница оставалась на макушке редкой по величине березы, крона громадного дерева возвышалась над окрестным лесом. Стряхнуть оттуда зверька или забраться на березу нечего было и думать. В бинокль я рассмотрел, что передними лапами куница расперлась в развилке ветви, задняя часть ее тела безвольно свисала вниз. У нее, похоже, был поврежден позвоночник или задние конечности. Но не слишком сильно: время от времени куница подтягивала, но затем вновь роняла зад. Зверек вертел головой и внимательно следил за тем, что происходит внизу.
Подошел мой спутник. Вид раненой куницы необычайно возбудил его и мигом превратил из равнодушного наблюдателя в моего сообщника. Причина была ясна — «доля» во взятой пушнине манила похмельного мужика блеском бутылок в деревенском магазине. Теперь Толя желал проявить инициативу. Вдоволь отматерившись, он изрек знаменитое » ну, погоди», потребовал топор и решительно всадил его в неохватный ствол березы.
С первыми ударами топора мы лишились помощника. Тобик был зашиблен когда-то, падавшим деревом, и, с тех пор, боялся, когда рядом с ним стучали топором. Кобелек незаметно ушел, а моя сука в охотничьи расчеты не шла.
Я был уверен, что громадную березу не свалить до ночи, но ошибся. Высокая цель придала работе нужную злость. Скоро пришлось скинуть шапку, рукавицы и куртку, от спины валил пар. Легким топором мы работали попеременно и выкладывались, как могли. Часа через два береза крякнула и пошатнулась. Мы бросились в стороны, но дерево не рухнуло в снег, а мягко оперлось кроной о соседние ели и замерло в неподвижности. Куница в развилке не изменила позы.
Подрубленный ствол березы остался стоять на пне. Была надежда уронить дерево, столкнув его с пня вниз, но многотонная махина не поддавалась. Опять мы остервенело рубили, до боли в глазах давили вагой и с великим трудом спихнули комель в снег. Крона березы только чуть вздрогнула.
Оставалось последнее — валить ели, на которые опиралась крона подрубленной березы. Заметно вечерело, чтобы управиться до темноты мы взялись за новую работу как бешенные. Злой рок, однако, тоже не дремал и подстроил новую каверзу: не выдержало топорище. Его обломок остался у меня в руках, топор улетел далеко в сторону и затерялся в снегу. Искали его долго, на ощупь, разгребая снег руками. Пальцы быстро коченели, я отогревал их за пазухой, опять шарил в снегу и снова грел. Когда топор нашелся, чинить его уже не оставалось времени. Быстро смеркалось. Мы сели было покурить, но окрепший к ночи мороз не давал расслабиться. Пар от дыхания оседал изморозью, мокрое от работы тело прихватывал под одеждой холод. Все также недоступная куница чернела над головой в прежнем месте.
Ничего больше сделать мы не могли, но и бросить подранка без присмотра казалось после всего невозможным. Решили разделиться. Одетый в полушубок Толя вызвался остаться сторожить зверя, мне выпало идти в деревню за исправным ружьем, парой патронов и фонарем.
Несмотря на холод, расставаться с куницей мне не хотелось. Ревнивое чувство подсказывало остаться, но Толя не пользовался в деревне кредитом, ружье охотники ему бы не доверили. Уходя, я бросил прощальный взгляд на куницу, еще различимую среди ветвей на фоне гаснущего неба. Надежда добыть ее таяла. Из ельников наползала темнота. Скоро куница станет невидимой, без собаки уследить за ней невозможно. Да и что можно сделать без ружья, если зверь оклемается и захочет уйти? Помочь делу могло лишь мое быстрое возвращение, а путь до деревни был не близок.
Я любитель ходить в одиночку по ночному лесу, но в тот раз обычное умиротворение не сходило на душу. Приходилось спешить, а усталое тело плохо слушалось воли. Непривычно было, и чувствовать себя безоружным в глухом, незнакомом месте. Рядом бродили волки, несколько раз я пересекал их свежие тропы. Собака пугливо жалась ко мне, путалась между ног, неудобно наступала на задники лыж. Я твердо решил с ней расстаться, но скормить глупую суку хищникам было жаль. Не давала покоя и главная загадка: что случилось с патронами собственной зарядки, которые никогда раньше меня не подводили.
К моему приходу деревня уже спала. Под яростный лай собак пришлось стучаться в темный дом к едва знакомому охотнику. Его жена приняла меня за выпившего дружка мужа, не давала ему отворять и громко ругалась через дверь. Разбуженные соседи приникали к окнам и с любопытством ждали завершения скандала.
Деревенские переговоры были самой неприятной частью из выпавших мне в тот день испытаний. Особенно огорчил знакомый охотник. Узнав, с кем я связался, он уверенно заявил: — «Ни Тольки, ни куницы больше не увидишь!» Настроение после этого совсем упало, однако я раздобыл все необходимое и поплелся обратно в лес.
Далеко идти не пришлось. Вскоре за околицей деревни из темноты послышался призывный свист а затем и шарканье лыж. К моему удивлению, навстречу шел оставленный в лесу товарищ.
Толя оказался шутником. Приблизившись, он стал лихо притоптывать передо мной лыжами, будто плясал, и огласил ночь частушками собственного сочинения: «Если добыли куницу, полагается делиться. Потому, что без меня ты не взял бы ни…! С веточки куничка пала, парень бросился ловить. Заработали немало, скоро водку будем пить!» До конца я еще не верил, но веселье товарища явно говорило об удаче. И правда, Толя вынул из-за пазухи, и с улыбкой вручил мне куницу. Даже в темноте было видно, какая она большая и красивая.
Последние слова частушки я принял как руководство к действию. Мы заслужили праздника, а соседская бабка очень кстати творила в бане самогон. Толя порадовал меня не только куницей, он укрепил веру в человека. Для безработного зимой пастуха, забубенной головушки, нищего бобыля без кола и двора, первого выпивохи среди вечно нетрезвой деревни, наша добыча была целым состоянием. Утаить ее было легче легкого. А он не захотел меня обидеть, даже частушки для праздника сочинил! Общее приключение неожиданно сблизило нас. Конечно, цели мы преследовали разные, но кто докажет, что тщеславное желание самоутвердится в охоте выше, чем естественная потребность опохмелиться? Мы и в дальнейшем остались друзьями, а в ту ночь нашего триумфа любили друг друга, как братья.
Я жадно расспрашивал Толю, как куница попала ему в руки. После моего ухода он разложил под березой костерок и уселся греться. Как только внизу прекратилось движение и стало тихо, куница оживилась. Она сама решила покинуть злополучное дерево: разжала лапы и мягко упала в снег, где нашла конец под валенками моего товарища. Способна ли была куница убежать низом, осталось невыясненным.
Выходило, что мы зря торопились рубить березу. Наверное, сперва лучше было отойти, дать зверю успокоиться и тихонько наблюдать, что он станет делать. Не век же ему было на березе сидеть. Да и гонца в деревню можно было догадаться отправить раньше, я бы до темноты обернулся. Впрочем, задним умом человек всегда крепок, а невероятный ход событий этой охоты предугадать было невозможно. Куница была наша, а победителей не судят.
Мы добыли замечательно крупного, темной окраски кота. Под кожей на огузке куницы я нашел порядочно дроби двух размеров, явно не из одного патрона. Похоже, что зверь был только контужен единственной дробиной, ударившей в середину крестца у позвоночника.
Наутро я занялся ревизией боеприпасов и разгадал причину своей неудачной стрельбы. Больше года патроны хранились в нежилой избе и постепенно сырели. Думаю, что окончательно испортили их обильные топки промерзшего дома, когда от быстрого нагревания потело и быстро набирало влагу все, что в нем находилось.
Моя мечта сбылась, первая куница была взята. Конечно, торжество портило участие в деле чужой собаки и ее хозяина. Заслуги Тобика были бесспорны. Что касается Толи, оставалось пенять на случай, несправедливо отнявший у меня честь победно завершить охоту. По слабости натуры я старался забыть об этом, а потом и сам уверовал, что не так уж нуждался в посторонней помощи.
Кунья шкурка украсила шляпу моей жены и вызывала зависть окрестных дам. Все было хорошо, однако стоимость трофея казалась чрезмерной. Мое хорошее бельгийское ружье было безнадежно испорченным. Старую ложу пришлось заменить, новая стоила больших денег и не шла в сравнение с прежней ни по удобству стрельбы, ни по красоте. Прежняя ложа была на редкость прикладистой и изящной. Благородно изогнутая, тонкая шейка той ложи стройностью напоминала шею юной девушки, ее хотелось гладить, а рука так ладно сжимала ее рубчатый овал!
Ружья было очень жаль. Не раз я упрекал себя за его порчу и худым словом поминал эту охоту. — » Опять распсиховался, как мальчишка» — обвинял я себя. — «Зачем было молотить ружьем о дерево, плюнул бы лучше на куницу и дома выбил засевший патрон шомполом».
Упреки казались справедливыми, но теперь я сомневаюсь в этом. Все материальное вокруг нас ветшает, приходит в негодность, гибнет. Давно сносилась на шляпе кунья шкурка, нет уж и того старого ружья. Вырублено лесное урочище, где я гонял куницу, безвременно ушел из жизни дружок Толя. Все кругом иное, но память цепко хранит картины того зимнего дня. Сколько лет прошло, а все бьется в голове страшная мысль — «уйдет!» — и я бегу за куницей в напрасных попытках остановить ее выстрелом. Не стареет бессильная обида, с которой мы глядели снизу на подранка, и жива радость от нежданной добычи, врученной мне под звуки озорных частушек. Эти немеркнущие переживания и были главным трофеем той давней охоты, за них стоило платить высокую цену.