Кажется, что можно найти привлекательного в этой охоте?
Но именно в том состоит тайна всех охот, что их нельзя объяснить и определить.
То, что покажется не охотнику смешно, кучно и нелепо — горячит, тревожит и радостно волнует сердце охотника.
С.Т.Аксаков
Начало
Сумерки превращались в ночь, когда я вышел на берег озера. Стояла оттепель. Дождь согнал со льда снег, его темная поверхность терялась вдали, и было непонятно, лед или полыньи занимают середину водоема. Я не захотел рисковать и повернул назад.
Но тут с другого берега донесся голос Айны. Она лаяла злобно, с азартом, явно по делу. Все страхи были забыты, и я рванулся на лед. И тут же упал навзничь. По покрытому водой льду можно было двигаться, только, не поднимая ног, как на лыжах. Поминутно оскользаясь, я спешил на голос собаки и молился про себя: » Господи, ну дай нам, наконец, удачу!»
Другой брег уже смутно темнел рядом, когда лай Айны стал звучать глухо, а потом и вовсе смолк. Я наугад брел вдоль брега, не в силах примириться с неудачей. И вдруг услыхал глухое рычание и возню совсем рядом, на береговом откосе. Я нашел Айну в глубине старого бобрового хода. Луч фонарика высвечивал только напряженные ноги и пушистый хвост собаки.
Я пытался рубить стенку норы топором, но крепко схваченный морозом песчаник не успел оттаять, лезвие отскакивало от него, как от бетона. А грызня в норе продолжалась. Несколько раз Айна принималась пятиться, но на крутом участке хода она теряла то, что с такими усилиями волокла вверх. Наконец, мне удалось дотянуться до хвоста собаки и вытащить ее наружу. В свете фонаря стало видно, что подземный ход кончается лазом в воду, а над ним стоит мокрый, изрядно потрепанный Айной енот.
Зверь был рядом, но оставался для меня недоступным. Собака рвалась обратно в нору, но вытащить енота у нее явно не хватало сил. Я привязал Айну, а сам пытался надеть на шею енота петлю, закрепленную на конце жерди. Сделать это мешал изгиб бобрового хода, да и енот отклонял от петли голову. Наконец, я догадался высыпать из патрона дробь, сунул стволы ружья в нору и выстрелил. Это подействовало: очумевший зверь сам вылез мне в руки. Он оказался нашей первой с Айной ночной добычей.
К этому успеху мы шли долгим и трудным путем. Лайку я завел поздно, уже в немолодом возрасте. Охота на белку меня не слишком увлекла, я мечтал о более трудной, но ценной добыче. Хищные звери в природе обычно невидимы, об их присутствии узнаешь больше по следам. А мне, с помощью лайки, хотелось их не только ловить, но и видеть, следить за их состязанием с собакой в ловкости, хитрости и смелости, самому принимать участие в их борьбе. Это мне долго не удавалось. Нет, кое-что мы с Айной добывали, но больше капканами, неинтересно.
Опытные люди подсказали заняться ночной охотой. Идея мне очень понравилась: ночью зверь ходит, его легче встретить и застать врасплох, чем днем. Идешь себе по удобной лесной дорожке, любуешься на луну, а собака рыщет вокруг и находит добычу. Осваивать ночную охоту я отправился в дальний район Псковской области.
Действительность оказалась иной, чем воображалось. Бродить в темноте без дорог в незнакомых местах трудно, а удобных путей для охоты не нашлось. Как и везде в обезлюдевшем Нечерноземье, многочисленные в прошлом тропы, лесные дороги и дорожки заглохли, ходить по ним ночью было невозможно. Еще хуже оказались проселки, разъезженные тракторами. Пока тепло, тонешь здесь в жидкой грязи чуть не по колено, схваченные же морозом глубокие колеи становятся еще хуже: в них выкручиваешь ноги, спотыкаешься, а лед даже в стужу проламывается под сапогами с оглушительным треском.
Я выбираю лед
Добытый енот подсказал верное решение. На следующий день я осмотрел берега озера и убедился, что они испещрены интересными для нас следами. Отныне российское бездорожье перестало меня волновать. Ходить по ночам я стал больше по льду — пусть скользкому и не всегда надежному, но зато ровному. Озера в моих охотничьих угодьях соединяются друг с другом протоками и тянутся длинным ожерельем на много километров. Словом, есть, где разгуляться.
Наши ночные маршруты тянутся под самым берегом, следуя его причудливым изгибам. Нередко мы выходим на сушу и обследуем заманчивые урочища, но основной путь идет по кромке льда. Когда ночь пасмурная, Айна сразу растворяется в темноте, и я подолгу не знаю, где она. В ясную погоду ее след хорошо заметен. Он то ныряет в сухие тростники, то надолго пропадает в береговых зарослях, а потом возвращается на лед и тянется по нему неровной строчкой.
В оценке угодий наши с Айной взгляды порой расходятся. Иные участки берега собака упорно обходит по льду, а мне хочется, чтобы она их проверила. Добиться этого можно только личным примером — ломиться, чертыхаясь, сквозь стегающую по глазам непролазную урему или вязнуть в кочкарнике. Айна делает вид, что ищет, но при первой возможности бросает меня и убегает дальше. Чем она руководствуется при этом, остается ее тайной.
То исчезает, то тянется впереди неровной строчкой след собаки. Идешь по льду час, второй. По зимнему глухая, особая тишина стоит ночью на застывших озерах. Какое—то особое чувство не позволяет лишний раз зажечь фонарик, свистнуть Айну, кашлянуть. Охота этого не требует, но хочется двигаться бесшумно, раствориться невидимкой в ночи. Если лед ненадежен, постоянного внимания требует выбор. В крепкий мороз быстро забываешь, что под ногами не земная твердь. Можно отвлечься, задуматься о далеком, но подсознательная настороженность совсем тебя не покидает. И постоянное ожидание.
Голос собаки раздается всегда неожиданно. Вроде и ждешь его, но всегда он для меня как разряд тока, как удар по нервам. Замираешь и вслушиваешься в темноту, стараешься понять, что происходит.
«Грубый», низкий по тону и протяжный лай означает, что Айна встретила человека или крупное животное. Людей ночью на дальних озерах не бывает, наверняка это лось или кабан. Они мне не нужны, но все равно стараешься тихонько подойти, хотя увидеть зверя удается редко, чаще слышишь шум его ухода. Голос собаки быстро удаляется, но долго преследовать копытных Айна не приучена.
Азартный, частый и злобный лай как бы взрывает тишину. Если он несется без перемолчек с одного места, значит, Айна вошла в непосредственный контакт с посильным для нее зверем и начала боевые действия. Это самый волнующий, самый желанный для меня лай.
Еноты
Иногда в голос собаки вплетается высокий по тону вибрирующий звук — не то вой, не то протяжное рычание. Тогда ясно, что Айна работает по еноту. Енот — это почти верняк, собака его не отпустит. Но все равно волнуешься, торопишься, повторяешь про себя: » Айнушка, я сейчас, я быстро, подожди чуть-чуть, не потеряй его». И ломишься через полузамерзшее болото, по бобровым запрудам или через лесные завалы на далекий голос собаки. Редко случается, чтобы енот попался в удобном для подхода месте.
Наконец, луч фонаря зажигает впереди звездочки глаз, а потом высвечивает напряженные силуэты собаки и енота. До моего подхода Айна енота обычно не давит, а только крутит, не дает уйти. Зверь топорщит шерсть, раздувается и производит внушительное впечатление. Он злобно огрызается и делает броски в сторону собаки. Подхожу вплотную, но все внимание енота сосредоточено на Айне. Для нее же мой приход — сигнал к атаке. Если зверь попался очень крупный и агрессивный, полезно крикнуть или замахнуться. В следующее мгновение Айна уже яростно его треплет.
Енота не сразу отберешь от разъяренной собаки: поднимаешь его вверх на всю длину рук, а Айна прыгает, повисает на нем, злобно рвет к себе. Наконец, она успокаивается и можно рассмотреть добычу. Поздней осенью енот тяжелый от жира, очень пушистый и красивый. Он давно перестал сопротивляться, тело его податливо обмякшее, но желтые глаза открыты и смотрят немигающим, лишенным выражения взглядом. И тут начинается самое тяжелое, о чем принято стыдливо умалчивать. Известный парадокс охоты: я любуюсь зверем, я люблю его за доставленную охотничью радость. Но это наша с Айной добыча, которую нужно убить.
Есть лайки, которые сами душат енота. Айне это сделать трудно, и убивать его приходится мне. Нет зверя более живучего и крепкого, чем енот. Знающие люди научили меня плашмя ударять его спиной вдоль ствола толстого дерева. Если удар получился полновесный, этого достаточно. Однако бывали случаи, что уже подвешенный за спину зверь вдруг оживал, Айна тут же вцеплялась в него и своими рывками едва не валила меня с ног. И все приходилось начинать сначала.
Я остро завидую тем охотникам, чьи лайки сами душат енота. Необходимость убивать его портит радость от этой охоты. И когда я бегу ночью на голос Айны, в глубине души звучит чуть слышный пока голос: » Хорошо бы не пришлось убивать». Когда этот голос наберет силу, придет пора бросать охоту.
Искать по ночам енотов можно до наступления устойчивых морозов и в оттепели. Главное в этой охоте — угадать место, где можно встретить зверя. Происходит это так. Днем потеплело, закапало, вечером спешишь на любимое енотами Большое болото. Бродишь без толку пол ночи, а днем выясняется, что следами истоптан лед на озере, где енот добывал из лунок снулую рыбешку. Спешишь вечером на озеро, а следы назавтра встречаешь в Большом болоте. На третью ночь успеваешь побывать и там, и там, а енот лакомился пропастиной у колхозного свинарника. Тут бы его и прихватить, но возвращаются морозы, еноты засыпают…
Есть разновидность Айниного лая по еноту, который всегда вызывает у меня тревогу. Он отличается частыми перемолчками и нередко переходит в обиженное, плаксивое взвизгивание. Этим голосом собака извещает, что «енот в норе, его не достать, но я все-таки попробую».
Ночью я стараюсь далеко обходить барсучьи и лисьи городки. Айна знает их не хуже меня и пускается на любую хитрость, чтобы туда завернуть. Она пристрастилась лазать в норы после совместной охоты с таксой, в которой я легкомысленно принял участие. Для крупной русско-европейской лайки это мало подобающее занятие, но где на брюхе, а где боком Айна протискивается в те ходы, что пошире. Пользы от этого мало, еноты обычно уходят в недоступные для собаки отнорки, а риск потерять ее достаточно велик.
Той памятной ночью Айна из норы не вышла. Сперва ее голос перемещался, затем доносился вроде бы с одного места, но как-то странно: то казалось, что собака находится близко к поверхности земли, то ее становилось еле слышно. Шло время, лай доносился все реже, а затем и вовсе смолк.
Пол ночи я топтался у норы, потом побежал в деревню и вернулся на рассвете с лопатой, ломом и напарником для раскопок. Мы настроились на долгую работу, но дело закончилось неожиданно легко. Песок под лопатой стал вскоре обваливаться и на дне ямы показался бурый лохматый шар — спина здоровенного енота. Я вытащил его, а следом показалась красная от песка Айна. Она стала жадно хватать пастью снег и, против обыкновения, не пыталась трепать добытого зверя. За многочасовое лежание морда к морде он ей, видать, изрядно опротивел.
Спасаясь от собаки, енот заскочил в тупик близ поверхности земли. В азарте погони Айна попала в тесный ход с крутым изгибом вбок и вверх. Думаю, что, пятясь назад, преодолеть этот поворот она уже не смогла. Впрочем, не уверен. Быть может, я недооцениваю собаку, и она просто не желала бросать настигнутого зверя.
Эта история имела продолжение. Известно, что поздней осенью еноты ходят парами. Невеста была поймана, но жених мог оставаться в норе. Я поставил у выхода капкан и на следующее утро он исчез: капроновый шнур, которым я надставил цепь капкана, оказался оборван или перекушен. Тонкий слой не то снега, не то изморози, покрывал землю лишь на открытых местах и был сильно истоптан собакой. Выходных следов енота я не обнаружил и решил, что он ушел с капканом обратно в нору и второй раз вряд ли попадется.
Терять попавшего в капкан зверя — последнее дело, поэтому исчезнувший жених не выходил из головы. На следующий день я убедился, что никто из норы не выходил, еще раз сделал вокруг нее широкий круг, и углядел, наконец, вчерашние отметины лап енота и волочившегося за ним капкана. Что бы Айна не затаптывала едва заметный след, пришлось взять ее на поводок. Скоро след вышел на болото. На этом болоте, наверно, выплаживались многие поколения енотов. Я впервые видел протоптанные ими в сырой почве глубокие тропы-траншеи, прикрытые сверху заломами сухого тростника. В один из таких лазов и уходили следы зверя.
Пути дальше не было, лед на болоте меня не держал. Сгущались сумерки, пошел снег, шансы найти зверя казались ничтожными. Тоской веяло от захламленной топи, хотелось быстрее уйти. Но я рассудил, что еноту с капканом на лапе через тростники, кочки и бурелом продираться трудно, а лучшего места, чтобы залечь, ему не сыскать. Вся надежда была только на Айну. Я расстегнул ошейник и скоро уже ломился через лед на яростный лай собаки. За двое суток жених успел открутить попавшую в капкан лапу, она держалась на одной коже.
Хори и норки
Я отвлекся от голоса Айны, в который жадно вслушиваюсь на льду ночных озер. Иногда с берега раздается короткий негромкий взлай, а после следует долгое молчание. Обычно это значит, что Айна зачуяла под землей норку или хоря, но не совсем уверена, здесь ли зверек. Если лай повторяется, значит, он тут.
Хоря только раз нам удалось добыть без хлопот. Я услышал издали голос Айны и по птичьи пронзительное стрекотание, источник которого не сразу понял, а потом отнял у собаки задушенного зверька. Обычно же охота на хоря — что ночью, что днем — трудная, но увлекательная работа.
Меня всегда восхищает, как уверенно находит Айна место, где скрывается под землей зверек, и следит за его перемещениями. Чует или слышит она его, с уверенностью сказать не могу. Сперва она с хрюканьем выдувает, а затем втягивает в себя воздух, в нескольких местах скребет лапами землю, находит нужную точку, подает голос и начинает яростно копать. Можно не сомневаться, что хорь тут.
Очень волнующее для меня чувство, что невидимый зверек совсем рядом, под тонким слоем земли. Но размышлять на эту тему времени нет, нужно работать. Моя роль сводится к тому, чтобы выгнать хоря наружу, где его поджидает Айна и сеть обмета, либо загнать зверя в один из капканов, поставленных в раскопанные участки его убежища. Руки для такой работы должны быть свободными, поэтому рефлектор фонаря я закрепляю на груди или на лбу. Орудиями труда служат топор и здесь же срубленный кол. Чаще хори попадаются нам в болотистых местах, где мягкая земля легко протыкается колом.
Первая встреча с хорем кончилась для Айны позором. Собака загнала зверька под корни большой сосны. Торфяная почва вокруг была пронизана сообщающимися пустотами, покидать которые хорь был не намерен. Я гонял его с места на место часа два, и, наконец, зверь залетел в капкан. Гордый своим умением, я забормотал похвальные слова себе и Айне:- «Ах, какие мы молодцы! Смотри, какого мы зверя поймали! Какая умная у меня собака!» — и за тросик стал вытягивать капкан. Как только я поднял хоря в воздух, Айна вырвала его из капкана и …бросила. Хорь тут же юркнул в ближайшую дыру под корнями.
Развороченная вокруг земля выглядела так, будто ее рыло стадо кабанов. Спина моя была мокра от пота и еле разгибалась от усталости. С черного неба падал мокрый снег и смешивался с торфяной грязью на руках, лице, одежде. Фонарик еле светился. Собака для вида продолжала лаять, но без прежнего азарта и явно сконфуженно. Слова, которые я ей тогда высказал, не предназначены для печати.
Больше таких недоразумений с Айной не случалось. Если хоря удается выгнать из укрытия, Айна действует решительно и молниеносно. Занятый работой с колом, я успеваю заметить лишь метнувшуюся в сторону собаку, рычание, иногда визг, и тело хоря мотается в пасти Айны.
Раз собаке хорошо досталось от маленького хищника. Она застала хоря в расширенной им норе водяной крысы и принялась яростно копать. Другого выхода из норы не было, и, когда морда собаки приблизилась вплотную, хорь мертвой хваткой вцепился ей в губу. Ночь огласилась жалобным воплем. Айна трясла головой, скребла морду лапой, но зверек не отцеплялся, пришлось разжимать его зубы лезвием ножа. С тех пор собака стала относится к хорям уважительно.
Хорошо запомнилась одна необычная встреча с хорем. Айна коротко взлаивала и фыркала у большого пня. Было очень поздно, поведение собаки казалось неуверенным, а кол плохо входил в промерзшую землю. Я позвал Айну и ушел. Собака за мной не пошла, и минут через десять с того же места послышался сперва лай, потом визг. Я вернулся и сразу увидел хоря. Вид у него был величественный и грозный. Из норы высовывались лишь голова и грудь зверька. Он хранил неподвижность, но стоило морде Айны слишком приблизиться, хорь делал встречный выпад, его непомерно длинное тело как поршень выдвигалось вперед, а затем втягивалось обратно. На свет фонарика и мое приближение хорь не обращал внимание.
Я единственный раз встретил хоря, который по собственному желанию вылез наружу и с успехом оборонял свое жилище. Мне захотелось дать ему шанс спастись, и я поднес к морде зверька прутик. Хорь злобно размочалил его конец зубами и не подумал убегать. Покусанная им Айна жаждала крови, помиловать храбреца было по отношению к ней нечестно и непедагогично. Я приставил фонарик под стволы ружья и прицелился чуть в сторону от головы зверька. После выстрела он исчез, но Айна принялась копать и вытащила хоря с другой стороны пня. Думаю, что редкий охотник добывал хоря ночью из-под лайки с помощью ружья.
Признаюсь, что мне было жаль храброго зверька. Оставалось утешаться, что в нашем с Айной лице действовал Его Величество естественный отбор. При столкновении с врагами больше шансов уцелеть имеет осторожный хорь с крепкими нервами, который упорно отсиживается в своем укрытии. Не раз такие упрямцы оставляли нас «с носом», их приходилось бросать из-за невозможности выгнать из норы. Безоглядные же храбрецы, как и везде, обречены на скорую гибель.
Охота на хоря увлекает меня своей активностью. В добыче енота главная роль принадлежит Айне. В ловле хоря мы почти равноправны и не можем обойтись друг без друга. Поэтому я люблю эту охоту больше других.
С норкой нам не везет. Собака всегда отыскивает ее в таких гиблых местах, что и днем не вдруг поймаешь, приходится работать капканами. Но надежды мы не теряем. Я не раз тропил ночной ход норки и убедился, что она подчас очень широко бродит по льду замерзших озер. Рано или поздно, но на чистом месте мы с ней должны встретимся.
О других и немного о тех же
Неровной строчкой тянется след моей собаки по кромке озерного льда. Он всегда подворачивает к тем местам берега, где живут или жили бобры. Отсюда часто раздается короткий, с долгими перемолчками, лай Айны.
Бобровые норы полны тайн и часто ставят меня в тупик. Собака может отдавать голос и на бобровое семейство, если оно на месте, и на норку с хорем, которые нередко забегают в бобровые ходы. На их дне, заваленном древесными поедями, следы не остаются. Невольно завидую в таких случаях Айне: имел бы я ее чутье, вмиг бы разобрался в обстановке.
В бобровых норах случаются негаданные встречи. Глухой метельной ночью собака отдала голос в провал старого бобрового хода. Свежий снег закрыл все следы, я решил, что там скрывается хорь. Мелкого капкана с собой не оказалось, пришлось чутко настораживать двухпружинный. На следующий день капкан оказался утащенным в глубину норы, привязанный к нему стальной тросик был так натянут, что сил вытянуть его у меня не хватало. Я подумал, что в нору вернулся бобр и дуром попался в мою ловушку. Пришлось использовать в качестве ворота топорище и осторожно накручивать на него тросик. Наконец, сопротивление ослабло, и в глубине норы показалась голова…енота.
В другой раз, еще до ледостава, Айна подала голос и принялась раскапывать бобровый ход на высоком береговом склоне. Я подумал, что по нему ходит норка, и начал ладить капкан, но собака вдруг бросила раскоп и стало азартно лаять у самого уреза воды. Я засуетился, оставил на месте ружье, и подбежал к собаке со светом. Айна неистовствовала, и пока я соображал, что предпринять, из подводного выхода скользнула выдра. Медленно, как при ускоренной киносъемке, он длинной тенью проплыла по мелководью у моих ног и растаяла в темноте, как воплощение прозеванной мечты. Неожиданности случаются не только у бобровых нор. Отчаянный лай Айны раздался в тот раз из леса. Я поспешил к ней, перебирая в голове возможные причины тревоги. Собака голосила на высокую сосну — случай на ночной охоте крайне редкий. Неужели куница? Я водил лучом фонаря по густой кроне дерева, и вдруг два крупных желтых глаза ярко засветились навстречу. Рысь! Вмиг от волнения пересохло горло, а рука уже искала патрон с крупной дробью. Я приготовился к выстрелу, но никак не удавалось совместить ружье со светом фонаря: как только я прицеливался, глаза исчезали, опускал ружье — они зажигались снова. Только после долгой, казавшейся бесконечной возни, глаза и стволы ружья оказались на одной линии. После выстрела я не увидел, а скорее угадал падающую с дерева тень. «Назад! Нельзя!» — заорал я, но Айна уже была под сосной. Я не опускал ружья от плеча, но вопля раздираемой когтями рыси собаки не последовало. В свете фонаря стало видно, что Айна остервенело давит деревенского кота. На ночной промысел кот ушел по мелкоснежью километра на три от ближайшего дома.
Голос собаки далеко не всегда предупреждает, кого она в этот раз нашла. Днем это легко понять по следам, ночью же до последнего можно не знать, с каким зверем сейчас встретишься. Поэтому, наверно, всегда так волнуешься, когда спешишь в темноте на лай собаки.
Праздные мечтанья и раздумья
На ночной охоте все кажется немного иным, чем при трезвом свете дня. Чары зимней ночи шепчут тебе о возможности невероятного, внушают веру в фарт, в исполнение охотничьей мечты. Грезится, что за тем вот лесистым мысом обязательно раздастся голос Айны и мелькнет силуэт зверя, встретить которого мечтал долгие годы. Ожидание этого бывает так реально, что снимаешь с плеча ружье. Увы, все остается спокойным, но другой лесной мыс уже темнеет впереди.
Обстановка ночной охоты способствует не только игре воображения, но и долгим размышлениям. Неровной строчкой тянется впереди след собаки. Ничто не отвлекает, за долгие часы пути можно обдумать то, что не успеваешь в городской суете.
На ход мыслей очень влияют результаты охоты. Если она не задалась, мысли принимают печальное направление. Вот уже и старость не за горами, нечего людей смешить, шляться впустую по ночам с собакой. Да и что это за собака! Горе одно, ленивая и бесчутая, который день ничего не найдет. Пора завязывать с охотой, время о душе думать и внуков нянчить.
При удачной охоте жизнь и мир вокруг прекрасны, душа пребывает в полной с ними гармонии. И мысли приходят больше утешительные. Жив, мол, еще курилка, кое-что мы с Айной умеем, с чем не всякий молодой справится. Нет, рано ружье продавать и о пенсии думать.
В молодости я не задумывался о своем праве на охоту. К старости душа смягчается, она противится тому, что красивые, полные жизни звери превращаются с моей помощью в пушнину. Я любитель, охота меня не кормит, могу ли я позволить себе губить «меньших братьев»? Возможно ли примирить жалость с охотничьей страстью? Сознаюсь, что разумного ответа на эти вопросы я так себе и не дал. Его подсказывает практика. Стоит голосу Айны прервать мои размышления, как они враз забываются. И я готов, сломя голову, бежать на зов собаки.
Проблемы
Пусть мой личный опыт, спрессованный на нескольких страницах, не создает иллюзию большой добычливости ночной охоты. Он не включает описания длинной череды «пустых» ночей, когда даже не слышишь голоса собаки. Или упускаешь добычу. В небогатых угодьях путь дикого зверя и собаки пересекается не так уж часто. Но зато как радуешься каждой удаче, как ярко помнятся все подробности дела! Помнит их и Айна, она никогда не забывает проверить заново места наших удачных охот.
Что бы приносить добычу, надо постоянно разнообразить маршруты ночных охот, много и широко ходить. Выдержать такую нагрузку не просто. Возвращаешься с охоты в середине ночи с твердым намерением уж в этот раз хорошо выспаться и отдохнуть. Однако утром дома не усидеть. На охоту отведены считанные дни, кто же согласится терять драгоценное время? Когда же искать белок, тропить куницу, да и просто смотреть следы, чтобы выбрать маршрут ночной охоты? Возвращаешься к концу дня еле живой и решаешь провести вечер дома. Отдыхаешь час-другой, за окном давно темно, и смутное беспокойство начинает томить душу. Мысленно представляешь себе, как по заветным местам скачет гибкий хорь или неторопливо рыщет енот, и тепло комнаты кажется уж не таким желанным. Спавшая калачиком Айна в урочный час потягивается, подходит к двери и вопросительно смотрит на меня: » Пора, чего ты возишься?» Я надеваю еще сырую одежду, натягиваю сапоги и выхожу в зябкую темноту. Забыта дневная усталость, знакомая тропка ведет к озеру, а собака с восторженным лаем прыгает вокруг и валяется в снегу. И так каждый день.
Был случай, когда Айна не выдержала двойной нагрузки. Она исчезла днем из леса, и услужливое воображение уже рисовало мне картину гибели собаки в волчьих зубах. Я вытропил ее и обнаружил безмятежно спавшей в стогу сена. Но ни разу, как бы не была утомительна дневная работа, Айна не отказалась идти на ночную охоту. Она приворожила ее не меньше, чем меня.
Волки — источник не только воображаемых страхов. Уж много лет в наших охотничьих местах бродит зимой большая стая, я узнаю ее по исключительно крупному следу матерого, он с трудом закрывается рукавицей. В основном из-за волков я таскаю ночью ружье, хотя в душе не верю, что в случае нападения собаку можно отбить выстрелами.
Волков бояться — в лес не ходить. Мы ходим, и серьезно взволновался я только один раз. В тот вечер волки завыли совсем близко. Высокие и низкие голоса зверей сливались в пронзительно тоскливую и грозную мелодию, которая заполнила, казалось, все вокруг. Чудилось, будто им подпевали замерзшие озера, лес и поля, и не было в этом древнем хоре места только для человека. Завороженный диким пением, я дослушал волчий концерт, взял Айну на поводок и вернулся в деревню.
Разная погода. Отчего я возвращаюсь на озерный лед
Мы с Айной часто ходим одними маршрутами, и всякий раз я получаю удовольствие от встречи с любимыми местами. Тем более что они всегда предстают передо мною в ином виде.
В конце ноября погода на Псковщине капризна: утром может быть мороз, а к вечеру идет дождь, к утру, он переходит в снег, холодно, а вечером опять тает. Случалось и так, что до декабря озера не замерзали. Но и в этом случае можно охотиться: Айна идет по берегу, а я двигаюсь вдоль него на лодке.
Лучше всего ходить по льду озер ясными светлыми ночами. Лунная ночь — это игра теней. Прибрежный лед, как тетрадь первоклассника, расчерчен косыми тенями тростников и кустарников, моя великанская тень дотягивается стволом ружья чуть не до другого берега. Иногда тень облака набегает на лед, сливается с малыми тенями и ненадолго покрывает все вокруг легким сумраком. В такие светлые ночи не приходится пользоваться фонариком, и хорошо видны следы на снегу.
Лунная ночь — это редкий праздник, чаще небо закрыто тучами. Озерные плесы тогда расширяются, кажутся бесконечными. Знакомые места преображаются, ориентируешься по слабым отблескам на небе огней дальних деревушек. Если лежит снег, то видно терпимо. Если снег смыт дождем и стоит новолуние, то бывает не разглядеть, куда ставишь ногу. Мне хорошо запомнилось несколько таких ночей, когда первый снег стаял, вода выступила поверх льда, и открылись полыньи, почти невидимые в темноте. Ходить было страшно, но в эти неприглядно черные ночи случались самые успешные, самые счастливые наши охоты.
В тот раз оттепель простояла три дня, а потом начало подмораживать. Я брел через озеро, когда тугой удар потряс лед и покатился мне навстречу. От неожиданности я обмер, но ничего страшного не произошло, только у самых ног пробежала по льду трещина. Потом ударило в другом и третьем месте. Я догадался, что талая вода стала замерзать, стягивать и ломать старый лед. Озеро вдруг заговорило на разные голоса. Над ним прокатывался то низкий утробный гул, то словно лопался с бульканьем гигантский пузырь, звучали глухие вздохи и уханье. Казалось, что озеро побеспокоили во сне, и оно, будто старик, ворочалось, охало и стонало, готовясь снова уснуть. Хотелось сказать ему: «Доброй ночи, озеро! Вернулся мороз, он укрепит твой лед, закроет трещины, черные полыньи и рыбачьи лунки. Спи спокойно, озеро, и до свидания! Завтра мне уезжать, я перестану тревожить твой покой. Но через год непременно вернусь, и буду снова бродить ночами вдоль твоих берегов». И я держу слово. Я возвращаюсь к озеру каждый год, и нет таких дел, которые удержали бы меня в городе.
Иногда спрашивают, чем так захватила меня ночная охота. Наверно, это и чуть тревожная обстановка ночи, когда моим охотничьим зрением становится только чутье и выучка собаки. И напряженное ожидание ее голоса, который разрывает ночную тишину, словно удар по нервам, и я спешу на этот зов с единственной мыслью: лишь бы не опоздать! Спешу на помощь моей Айне, еще не зная точно, с каким зверем сошелся ее путь.
Думается мне, что такие переживания всегда радовали душу охотника. И будут радовать во веки веков — пока бродит по нашей земле вольный дикий зверь, существует охота и охотничьи собаки.