И вот я один. И, как ни странно, одиночества не чувствую. Наверное, потому, что я все же не один. Чум-Чок со мной. И я не молчу. Встаю с песней. Далекое эхо не передразнивает, а как будто подпевает мне. Я разговариваю с Чум-Чоком, и он так потешно наклоняет голову, прислушиваясь к моим словам. А темно-карие глаза смотрят напряженно, внимательно. Другой раз и он пробует разговаривать со мной. Его мягкое «ур-р» и поскуливание так разнообразны, что иной раз мне кажется, что и я его понимаю.
Оставленная памятка предусматривала все, чтобы только я не соскучился по работе. Надо было перенести все пробы на пристань Хушмо. Это избушка на берегу таежной красавицы речки, находящейся от Метеоритной Заимки в семи километрах. Надо было расширить тропу к Южному болоту, превратив ее в просеку длиною около километра, навести полный порядок на территории Заимки, «попутно» сложив в штабель подвезенные бревна для будущего строительства. Надо было отловить несколько гадюк и заспиртовать их. Не забывать про гербарий, и еще, и еще…
Я не мог сдержать улыбку, читая при Леониде Алексеевиче Кулике эту памятку.
— Ты чему улыбаешься? — сухо спросил Кулик.
— Я не смогу выполнить это за две недели!
— Знаю. Но две недели — немалый срок, и я надеюсь, что многое все же ты сделаешь.
И я делал. Особенно трудно было возиться с бревнами, закатывать их на штабель. Потом, поглядывая на сложенные бревна, сам удивлялся, как я мог это сделать.
Время шло. Каждый день я ждал, что вот-вот услышу рокот самолета, пилотируемого известным полярным летчиком Чухновским. Согласно оставленной памятке, я должен был расчистить на горе Стойковйча площадку, выложить сигнальное полотнище и ходить каждый день проверять, не сбилось ли оно от ветра.
Так прошло две недели. Не прилетел самолет, не появлялся Кулик, хотя обещал вернуться через 12-15 дней. Оставленный на этот срок запас продовольствия, в основном муки, катастрофически таял. Он бы уже кончился, но я на всякий случай с первого же дня предусмотрительно уменьшил дневной паек. Пришлось пересмотреть и эти нормы. Несколько заряженных патронов для ружья, что оставил мне Леонид Алексеевич, были уже израсходованы. Единственный патрон с пулей я хранил на случай, если мирно не поладим с крупным зверем.
Систематическое недоедание при большой физической нагрузке начало сказываться. Все труднее стало выполнять дневные задания. Подкрадывалась цинга.
Пришлось выделять время на заходы в поисках дичи. Их я старался проводить, возвращаясь с пристани Хушмо, куда каждый день относил пробы. Немного пороха у меня еще имелось. Были и капсюли. Дроби же не осталось. Вечерами катал глиняную «дробь», подсушивал ее и заряжал в патроны, предварительно обернув бумагой, чтобы не царапать такой «дробью» каналы стволов. Большинство выстрелов не достигало цели. Подранков же разыскивал и приносил мне Чум-Чок.
В тот день я не пошел на Хушмо. Решил сходить на охоту, уж очень хотелось есть. По тропе поднялся на Сохатиную сопку. Чум-Чок скрылся из глаз, разыскивая дичь. На одной колодине лежала, греясь под лучами солнца, большая бурая гадюка. Такого чудесного экземпляра в нашей коллекции еще не было. Специально сделанная палочка для отлова змей с расщепом на конце была со мной. Радуясь тому, что нет поблизости Чум-Чока, который молниеносно расправлялся с гадюками, я быстро поймал бурую красавицу и, крепко привязав ее шею, защемленную в расщепе, положил в рюкзак.
Пройдя немного дальше по тропе, свернул, как мне помнится, в сторону ручья Чургима. Гадюка вела себя неспокойно, но вскоре затихла и только изредка напоминала о себе, начиная биться в рюкзаке. Шел медленно, поглядывая по сторонам в надежде заметить хотя бы какую-нибудь дичь. И тут мое внимание привлекла необычного вида каменная глыба. Поражало удивительное сходство с теми метеоритами, которые я специально ходил смотреть в музей перед выездом из Ленинграда. Вот и большие оспинки — «регмаглипты».
— Метеорит, определенно метеорит! — сказал я вслух. — Вот это здорово! Вот это будет сюрприз для Леонида Алексеевича!
Не подошел, а подбежал со всех ног к этой находке. Обошел кругом. Глыба была около двух метров в длину, больше метра в высоту, и в ширину. Я приложил к ней компас. Стрелка, поколебавшись из стороны в сторону, заняла обычное положение и замерла. Прикладывал компас и к углублениям в камне — результат тот же. Пробовал поцарапать охотничьим ножом. Камень оказался очень твердым.
— Нет, это не метеорит. Необычного вида, но только лишь камень.
Глубоко разочарованный я пошел от лжеметеорита. Оглянулся. Нет, определенно это метеорит! Но Кулик говорил, что Тунгусский метеорит обязательно должен быть железным, высказывая предположение о связи его с кометой Понс-Виннеке. Как же так?
Я решил сфотографировать глыбу. Со своим простеньким ящичным фотоаппаратом я не расставался во время заходов. Запас пластинок был небольшой, и, сделав только один снимок, я ушел.
Добыть себе поесть ничего не сумел: охота была неудачной. Стрелял два раза, но глина — не свинец.
Чум-Чок, подбежавший ко мне, когда я осматривал глыбу, озабоченно бегал, принюхивался и не мог понять, чем это так заинтересовался хозяин.
Уходя от камня, послал его в розыск, и он послушно побежал выполнять приказ, но, по-видимому, и его преследовала неудача в этот день.
Вышел на тропу. Посмотрел на часы. До метеорологических наблюдений еще не скоро. Можно побродить. И тут почувствовал, как что-то холодит шею. Понял сразу. Гадюка, ослабив привязь, вылезла из рюкзака. Я остолбенел. Так оно и было: змея медленно скользила на грудь, злобно шипя. Я стоял, не шевелясь, и ждал, когда она спустится на землю. Глядя вниз, видел треугольную голову с раздвоенным мелькающим языком. Час от часу не легче, подумал я, заслышав легкий шорох и увидев выбежавшего на тропу Чум-Чока. Лайка пристально смотрела на мою грудь. Гадюка стала раскачиваться, цепко держась хвостом за шею. Чум-Чок медленно подходил. Боясь, что от его приближения змея совсем осатанеет, я еле слышно, не шевеля губами шептал: «Нельзя, нельзя!», а сам медленно поднимал руку, решив схватить и отбросить змею. Бездействовать больше не было сил.
Улучив момент, схватил, как мне показалось, змею за голову и сдавил ее изо всех сил. В ту же секунду сильный удар в грудь сшиб меня с ног. Это Чум-Чок бросился выручать своего хозяина. Вскочив, я увидел, как лайка быстро расправляется с гадюкой.
Почувствовал жгучую боль в кисти руки и увидел две маленькие красные точки. Как видно, я не за голову схватил змею и она успела вонзить свои ядовитые зубы в руку. Достал нож. Из разреза потекла кровь. Высосал ее из ранки. Разрядил патрон. Порох высыпал на разрез. Он вспыхнул не сразу от поднесенной спички. Пришлось присыпать еще. Выше укуса туго перетянул руку.
Когда дошел до Заимки, рука стала красной и опухла. Вспомнил слова Кулика: «В случае укуса змеи сам знаешь, что делать, но не вредно и спирту выпить. В этом случае разрешаю». Спирт-ректификат для консервировки змей был мне оставлен, и я выпил. Перед этим записал в «вахтенный журнал» (так мы называли дневник экспедиции) «события» этого незадачливого дня. Проспал долго. Пробудился со страшной жаждой. Выпил воды и опять уснул. Проснулся второй раз уже утром другого дня, проспав почти двенадцать часов. Опухоль почти спала. Осталась краснота, да болело место ожога. Чум-Чок лежал около самодельной раскладушки, на которой я спал, и, по-видимому, никуда не отходил от меня.
…Снимок камня удался. Отпечатал два экземпляра. Один — для экспедиции, второй — для себя.
Через месяц после отъезда Кулика в Кежму он послал на Метеоритную Заимку двух пожилых ангарцев. Когда они прибыли, я еще держался на ногах, но мои вид, по словам прибывших, был «загробный».
В письме, которое они передали, Леонид Алексеевич просил — «На Заимке оставить все как есть» и приехать в Ванавару. Там ждать его прибытия из Кежмы. В конце — приписка: «Намеченной аэрофотосъемки не будет».
Первым делом вскипятили чай. Товарищи угощали меня «подорожниками» — шаньгами и калачиками. Мне показалось, что никогда в жизни не ел я более вкусного. Несмотря на то, что хотелось есть и очень, я поел совсем маленько. Ангарцы, сами пережившие в жизни немало, поняли меня: «И верно. Привыкай помаленьку. Теперь с голода не пропадешь».
Ехали в Ванавару на двух лошадях втроем. Но к чести товарищей, надо сказать, что большую часть пути я был в седле. «Ты, Костя, не сумлевайея. Сиди. Хоть бы живым тебя доставить. Мы-то здоровые, дюжие. По переменке будем ехать».
Чум-Чок, сытый, накормленный, весело бежал впереди, но часто возвращался ко мне, ехавшему на задней лошади.
…На Заимку мы вернулись с Леонидом Алексеевичем через несколько дней. Проходя мимо штабеля бревен, он вдруг приостановился. Оглянулся на меня и быстро спросил:
— И это выполнил!? Один?
— Нет, вдвоем. С Чум-Чоком, — улыбнулся я.
— Ну и здоров же ты, Коток! (Так Леонид Алексеевич называл меня с тех пор, как мы остались вдвоем на Заимке и то когда был в хорошем настроении.)
— Был и опять буду. Дай только срок.
Ничего не ответив, он быстро повернулся и «пошел в свою избу. Да и что он мог ответить?..
Только вечером того же дня я сказал ему о своей находке. Отдал один снимок и негатив (ведь я работал на экспедиционном материале).
Взглянув на фотографию, он взволнованно спросил:
— Ты нашел осколок Тунгусского метеорита!? Ты нашел его!?
Но когда узнал, что найденный камень не обладает магнитными свойствами, как-то сразу успокоился.
— А я-то думал… Найденный тобой камень не имеет никакого, отношения к метеориту. Я же говорил, что метеорит железный.
Мне очень хотелось, чтобы Кулик сходил все-таки к этому камню. Уж так он был похож на каменный метеорит.
— Ладно, как-нибудь сходим,- сказал он, но так и не собрался и не представил мне возможности вторично сходить к нему.
Видя такое равнодушие к моей находке, я потерял интерес к ней. Знал бы я тогда, как потом мы будем искать этот камень, как буду я ругать себя за то, что не проявил настойчивости!
…Мы до последнего дня пребывания в тайге продолжали исследование западной части Южного болота.
За это время Кулик окончательно пришел к убеждению, что осколки гигантского метеорита должны быть не в воронках-кратерах на северо-западном торфянике, а на дне Южного болота, в западной его части.
Янковский Константин