Впервые Николай попал сюда три года назад. Он занимался учётом охотничьих животных, имея в дипломе редкую запись: биолог-охотовед. За семь предшествующих сезонов он собрал богатый материал по биологии соболя в казырской тайге. Исходил вдоль и поперёк закреплённый под стационар участок, тропил, добывал соболей, исследовал их тушки, изучал плодовитость, поведение животных, их повадки, описывал погодные явления. Составил рекомендации, но хотелось проверить выводы в другой обстановке.
Приглашение Виктора Борисовского — директора промхоза, расположенного в верховьях Абакана, было как нельзя кстати. Николай уже участвовал там в единовременном учёте. Прошёл с небольшим отрядом р. Ону с притоками, видел следы снежного барса, таёжных кабанов (редкого азиатского подвида), обнаружил много кабарги, соболя, других пушных зверьков. Помог составить отчёт о послепромысловых ресурсах.
На Стрелке в избе проводника Георгия оказались посторонние. Одного задержали с кабарожьей струёй и составили протокол о незаконной охоте с петлями на кабаргу. Западная оконечность Саянского хребта отличалась обилием курумников, протянувшихся местами на километры. По округлым скользким камням с многочисленными щелями трудно передвигаться маралу или лосю; они обходят такие места, прокладывая тропы. Человеку в сырую погоду тоже опасно ходить по камням. Даже собаки, однажды преследуя выскочившего из убежища соболя, безнадёжно отстали на курумнике, а выстрелить он тогда не успел.
Скольких соболей укрыли курумы от охотничьих пуль?! Николаю вспомнился другой эпизод. Его собака Чара загнала как-то соболя на единственный кедр, стоящий посредине россыпи. Может быть, он зазевался, охотясь на пищух-сеноставок. Тогда, от волнения, первой пулькой Николай не попал в зверька, соболь пошёл, ворча, вниз. А потом, сбитый дробью, медленно, медленно валился по веткам.
— Чара, держи его! — хрипло кричал на бегу Николай, почти не слыша собственного голоса. Собака успела-таки поймать дорогого соболька.
Тогда, в первый сезон, Николай добыл двадцать два соболя. Его забросили на незнакомый участок вертолётом. Хозяин участка Василий, считавшийся одним из лучших охотников промхоза, (высокий, жилистый, выходец из Брянской области, осевший надолго в Сибири) на второй день после приезда показал ему путик до четвёртой избы, сказав на прощание:
— Я здесь мало охочусь, тут вроде резерват для соболей, добывать их трудно — камней много. Старайся по низам подрезать, по крутякам не лазай. Вот «караулку» насторожи. Каждый год соболь попадается, а то и два, место ходовое, под деревьями снег не заметает капкан.
Василий не обманул — соболя здесь Николай всё-таки изловил. Теперь они с Василием друзья, срубили вместе избу на краю обширной гари — для рыбалки. Успели там порыбачить, поймали три десятка хариусов.
Во второй гол Николаю повезло меньше: соболя были хорошо упитанны, линька у них затянулась, в капканы почти не ловились. Еще до заброски на участок представилась возможность поохотиться на марала. Охотовед промхоза предложил выкупить «горящую» лицензию. На охоту отправились втроём: Василий, его брат Александр и Николай. Карабин был только у Николая — «Лось» 9 мм. У маралов продолжатся гон, голоса рогачей призывно звучали над тайгой. На зов спешили трепетные самки, пора любви была в разгаре. С вечера засекли двух быков. Одного при подходе спугнули, а второй не пошёл на сближение с воображаемым соперником, очевидно заподозрив обман. Охотники спустились к машине и переехали на новое место, по пути спугнув косулю. Здесь на манок никто не ответил. Решили вернуться к первой стоянке. По дороге назад встретили барсука, в свете фар показавшегося толстым и неуклюжим. Николай посчитал встречи косули и барсука хорошим предзнаменованием.
Утром по заморозку поднялись на хребет. По пути Василий только дважды подал голос в медную трубу в самом низу и в середине склона. Горы молчали, словно затаились вместе со всеми населяющими их живыми существами. Скоро охотники вышли на край старой вырубки. Шедший впереди Василий сделал вдруг шаг назад и жестом попросил у Николая карабин. Рогач-марал, заметивший опасность, кинулся бежать вдоль вырубки. Василий стрелял, Александр успел подставить в качестве опоры своё плечо, а Николай подавал патроны и корректировал стрельбу. После девятого выстрела олень, пробежавший около двухсот метров, рухнул, как подкошенный, пуля попала ему в шею. На загривке у него были замёрзшие комочки снега, очевидно, спустился он с каменистого безлесного «белка», где уже лежал снег, но на удивление шёл молча, не подавая голоса.
Третий сезон оказался самым трудным. Николай определил его как депрессию. Подтвердилась известная еще по Казыру цикличность: высокая численность соболя бывает раз в четыре года Связана она с обилием корма — мышами, кедровым орехом. И, как следствие, после подъема численности плодовитость падает. Этот биологический закон действует на генном уровне и прослежен не только на соболях, но и на синицах. Чем больше птиц на единице плошали, тем меньше птенцов у них выводится.
В этот раз у Николая было две собаки: Чара и Чуя. Чуе шёл второй год и она проявляла характер: самостоятельно уходила в поиск.
Один соболь уже был на ее счету. Хотя собачка разыскала еще нескольких зверьков, но они ушли в курумы. Николай привязал собак и начал ставить капканы. Ему подсказали хитрый способ. В кучу снега втыкается толстый прут, на конце его вверху вешается приманка. На бугорке маскируется капкан, а вторым прутом ограничивают доступ к приманке. Способ такой называется «на перебеге». Правда, результат сказался не сразу, но с третьего подхода соболь попался.
Ещё с осени у подножия кедровой гривы Николай встретил следы крупного медведя. С медведями у него складывались, в основном, мирные отношения. На Казыре и еще раньше после начала пушного промысла охотился он с «тозовкой» или с «Белкой» — комбинированным оружием. Малокалиберная пулька и дробовой ствол, не точно бивший пулями, не позволяли чувствовать себя уверенно при встрече с крупным зверем. В разные годы Николай участвовал в добыче медведей на берлоге, заламывая чело; стрелял косолапых из карабина на воле с собаками и без. На счету его было уже десять медведей.
В старые времена ели медвежатину, не боясь заразиться, да и где найдёшь в тайге ветеринара для её анализа? Не болели. Постепенно отношение к медведю, как к промысловому зверю, изменилось. Живёт рядом, не пакостит по избам, и то хорошо. Случаи заболевания трихинеллёзом стали притчей во языцех. И медведи в чём-то переменились. Один, чёрный, с лоснящимся мехом, осенью прошлого года переходя лесную дорогу, на виду у Николая демонстративно сделал несколько шагов в сторону охотника, будто понимая, что в стволах его рябчиная семёрка.
В охотнике подспудно живёт ожидание опасности. Оно не должно быть довлеющим. иначе не заснёшь. Просто нельзя расслабляться.
Вот и сейчас на Кедровой гриве он шёл, не таясь, наслаждаясь выглянувшим солнцем. Залаяла Чара. Через несколько секунд — Чуя.
«Наверное, на глухаря», — решил Николай.
В какой-то миг он заметил подпрыгнувшую высоко вверх Чую. Обе собаки мчались к нему, а сзади неслось пыхтящее, громоздкое, лохматое.
Дальше счёт шёл на секунды. Выбросить из ствола дробь, вставить пулю, захлопнуть казённик, взвести курок…
Кстати, несколько секунд он потерял: взвёл курок «Белки», прежде чем переломил ружьё, тут же вновь опустил курок. Вторая заминка произошла из-за высунувшегося малокалиберного патрончика: в долю секунды понял, что деформированный патрончик может заклинить и не позволит перезарядить второй ствол для повторного выстрела, выбросил и его. «Вот так дураков и учат!» — успел подумать он.
— Ты куда прёшь! — чужим, грубым голосом, вложив в него всю злость и страх одновременно, заорал он.
* * *
Лохматый смутно помнил, как он сосан вместе с братом материнское молоко в тёплой от звериного дыхания берлоге с прорывающимся наружу сквозь толщу снега заиндевелым входом. Потом, с появлением первых проталин, семейство навсегда покинуло родильный дом. Мамаша выкапывала на пригревах прошлогодние коренья и луковицы, аккумулировавшие в себе энергию и питательные вещества. Разрывали муравейники, сохранившие пряные запахи. Подошёл май, начался рост новой буйной зелени, суливший обильную пишу. Вслед за злаками, черемшой появились сочные всходы борщевика и дягиля — любимого лакомства медведей.
В эту счастливую пору произошла первая встреча Лохматого с людьми. Медвежата резвились на лужайке у реки, мать рылась в кустарнике, как вдруг послышались резкие хлопки, что-то пронеслось над головой многократно усиленным шмелиным воем. Лохматый испуганно кинулся к ближайшему дереву, вскарабкался на него, братец бросился за убегающей мамашей. К берегу причалила лодка, выскочившие оттуда люди побежали по косогору. Убедившись, что их выстрелы не достигли цели, они приостановились поддеревом-сухостоиной, на котором сидел медвежонок.
— Ишь ты, какой сурьёзный, — заметил один. — Ладно, пошли быстрей, мать за ним вернётся. Чуть её по ошибке не угробили1!
Раздались шлепки вёсел, и лодка скрылась за поворотом. Стало тихо. Медвежонок, посопев немного, проворно спустился на землю и кинулся разыскивать сородичей. Запах исчезнувшей мамаши и братца он быстро потерял, заметался, побежал наобум в чащу. Жалобные крики его ещё долго оглашали окрестности. Поняв, что остался один, бедолага забился в густые заросли пихтача и забылся тревожным сном.
Все эти подробности, отпечатавшиеся в мозгу, разрозненными видениями всплывали в памяти и через два года у молодого медведя. Его длинная лохматая шерсть клочьями вылезала в начале лета, и на её месте подрастала короткая, обнажая поджарую голенастую фигуру. Медведь знал о близком присутствии человека, но встреч с ним избегал. Однажды осенью по тонкому, едва уловимому запаху, он нашёл мясо убитого марала, лежавшее на валежине и прикрытое сверху шкурой. Медведь схватил зубами её край и поволок за собой. Утащив неожиданную добычу, долго жевал её, затем закопал мхом и землёй. За вторым куском он отправился спустя сутки, переступив ещё раз невидимый барьер — врождённый страх перед человеком. Лохматый выбрал кусок покрупнее и унёс его подальше. Через пару дней медведь снова пришёл к знакомому месту, забрал еще один кусок, оставив последний законному хозяину. Вряд ли он испытывал угрызения совести. Медведь понял — рядом с человеком можно чем-то и поживиться.
Он забрёл как-то в речную протоку; искупавшись на мелководье, понежился. В нос ударил гнилой дух. Нашёл на берегу несколько протухших рыбин, брошенных рыбаками, съел их. Вышел к небольшой избушке. Рыбьи потроха и другие отбросы только раззадорили аппетит. Обойдя избу, оказался на одном уровне с окном, толкнул его. зазвенели стёкла. Лохматый влез внутрь. Перепробовал «на зуб» все. что висело и лежало. Особенно понравился ему сахар, который он размазывал языком по стенкам трёхлитровой банки, не догадавшись разбить её. Небольшую банку с маслом он попросту раскусил. Бочонок с продуктами укатил метров за шестьдесят, загнав в еловый подрост. Провёл здесь день и ночь, ушёл утром, заслышав с реки голоса и шум подплывали лодки.
С годами Лохматого трудно было узнать, он стал широкогрудым матёрым зверем. Характер его круто изменился после драки с соперником. Это произошло в пору любви. Влекомый неясными предчувствиями, он встретился с медведицей. Самка проявила к нему благосклонность, и здесь же. на мягких моховинах состоялась их свадьба. Несколько дней они бродили вместе. Идиллию прервало появление другого тёмно-бурого косолапого.
Пришелец недвусмысленно заявил о своих намерениях. Лохматый не заставил себя ждать: грозно ухнув, пошёл на сближение. Чёрный набычился и сделал бросок, надеялся сбить противника с ног. Лохматый увернулся и. в свою очередь, нанёс удар лапой, располосовав загривок соперника. Сватка, рык. То один, то другой зверь оказывались наверху. В зубы Лохматого лопата нога Чёрного; он сжал челюсти с такой силой, что услышал хруст чужих костей и собственных (стыков. Враг дико взревел, рванулся: припадая на искалеченную лапу, ринулся с бугра и покатался вниз по склону. Лохматый не стал преследовать его, долго зализывал свои раны, вырыв большую яму и стараясь поглубже забраться в прохладное месиво. Медведица вскоре ушла, зато он стал единоличным хозяином Кедровой гривы. Другие звери не посягали на его территорию. Лохматый периодически обходил свои владения, оставлял на деревьях метки. Подойдя к стволу, он долго обнюхивал его. желая убедиться, нет ли здесь запаха постороннего, поднимался на дыбы, царапал кору, хватал её сломанными клыками, слюнявя вырванную древесину, тёрся о ствол спиной, брюхом, мочился.
Берлогу он вырыл под огромной, слегка наклонной елью. Дерево стояло крепко, хотя и засохло. Оно служило надёжной крышей два года. Весной Лохматый вылезал наружу, когда ещё лежал глубокий снег. Медведь отходил немного, подслеповато турился, разворачивался, возвращался своим же следом к логову. Ломал молодой пихтач, ложился на него, чтобы не намокла шуба, досыпал. Потом проверял муравейники, расположенные вблизи, раскапывал их до основания, жевал еще не проснувшихся муравьёв. Набивал желудок и пихтовой хвоей, действовавшей как слабительное — ему надо было освободиться от «пробки» в прямой кишке.
Больше всего Лохматый любил кедровые орешки и с нетерпением ждал возможности полакомиться. Иногда он находил старые, перезимовавшие под снегом шишки, раскапывал норы бурундуков. Но главное блаженство наступало в конце лета, когда он, будучи еще молодым, влезал на молодые кедры, обламывал верхушки веток с шишками, а затем внизу поедал их белую молочную мякоть вместе со скорлупой. К моменту залегания на зиму медведь сильно жирел.
Голодный год Лохматый почувствовал ещё в июле. Не было никаких ягод, кедровых орехов. С трудом перебивался он растительной лишен, которая к сентябрю совсем огрубела. Выпал снег. Инстинкт подсказывал: надо искать крупную добычу. Встретил след сохатого, стад тропить его. но лось вовремя почуял опасность и спасся бегством. Наткнулся на следы молодого медведя, пошёл за ним. Медведь тоже почувствовал неладное, спустился в ручей, долго бред по воде, потом, как заяц, сделал скидку, — далеко выскочил в сторону, убежал в гору. Сделав полукруг, он еще раз прошёл по воде, окончательно запутав свои следы. Лохматый снова и снова возвращался на место потери. Наконец, обошёл большим кругом ручей, нашёл выход. Теперь он не торопился, осторожно крался по следу. Молодого заметил, когда тот разрывал трухлявую валежину и вынюхивал личинок муравьев. Лохматый подобрался к нему на расстояние двух-трёх прыжков и сумел сбить с ног одним ударом. Прикончил жертву, прокусив череп. Завалив её лесным хламом, устроился неподалёку. Отъевшись в течение двух недель, он залёг в берлогу и перезимовал.
Шли годы. Медведь отяжелел, стал ещё более угрюмым. В ту роковую осень шишка на кедрах висела кособокая, мелкая, прикипевшая смолой к побегам. Кедровки рано начали долбить её, но держалась она крепко. Лохматый бродил по гриве, оглашаемой криками кедровок, и злился. Наконец, пронёсся ночной ураган, наломал, навалил деревьев, веток с шишками. К утру стихия угомонилась. Медведь выбрался из кустов и стал кормиться. Жиру он не накопил и ложиться в берлогу было рано.
Первой к медведю, дремавшему в укромном месте, выскочила чёрная лайка. Остановилась в нерешительности, залаяла. Косолапый отскочил, но тут же устыдился собственной слабости Подбежавшая вторая, чёрная с белым ошейником, заголосила еще звонче. Лохматый глухо выдохнул и кинулся на собак. Те продолжали лаять, увёртываясь от хищника, которого взбесила их настырность. На третьем длинном броске он уже мчался за ненавистными псами, будто они явились для него единственной угрозой. В какое-то мгновенье он уловил запах человека — настоящего источника беды и уже искал ею взглядом, но не находил и не мог остановиться, набрав инерцию.
Он услышал крик. Маленькие, налитые кровью глаза его встретились с человеческими. Медведь на секунду замер и тут же почувствовал хлопок выстрела и удар в голову…
Через день Николай вернулся к амбарчику, куда было сложено медвежье мясо. Уложив в понягу часть груза, бросил по куску собакам и пошёл домой. Налетевший порыв ветра принёс внезапную тревогу. Ему послышался какой-то шорох, как будто кто-то бежал за ним. Помимо своей воли он оглянулся, почувствовав затылком противное волнение: зашевелились волосы, но сзади никого не было.
Мясо медведя он не мог есть, один лишь раз изжарил сердце и то, поковыряв вилкой, отдал собакам. Шкуру подарил Василию. Соболь у амбарчика так и не прикормился.
Спустя год на Кедровой гриве Николай разыскал и внимательно рассмотрел череп медведя со сломанными клыками. В нём не оказалось пулевого отверстия. Не было заметно даже царапины на кости. Но он отчетливо помнил, что перед первым выстрелом целился точно в голову.
А.Н. Зырянов
“Охотничьи просторы” №4 (46) – 2005