Кухта.

Леса окутала кухта
И в ветках затаилась.
Нежданно с дерева, куста
На голову свалилась…

Густо осыпала деревья кухта. В лесу тихо. Лишь заворчит в глухом сосняке ворон да по сушине затарабанит дятел. К земле пригнула кухта елочную молодь. Тряхнешь за вершинку, как пружины разогнутся мохнатые ветки, закачаются. Придавила кухта и вековые ели, поджала огромные мохнатые лапы. Треснет ветвь — с шумом понесется вниз лавина снега и льда, закружится облако белой пыли. Вскочит испуганный беляк с лежки, пулей понесется прочь, тревожно защебечут птахи. Не только ветви ломает кухта. «Трах-тара-рах» услышишь порою в лесу, присядешь от неожиданности. «Ух, ты! Не черт ли возится?» Ближе подойдешь, увидишь упавшее старое дерево — не выдержало снежного гнета. Особенно тяжко лесу в снежные мягкие зимы, когда после оттепели ударит морозец — стонет обледенелый лес!

В эту зиму жестоко обошлась природа с Иваном Крутовым. Лес всегда был для него вторым домом, но сегодня, будто дьявол пришел по его, Крутова, душу. Он замерзал…
Протяжно свистнув, маленький тепловозик с вагончиком, мерно покачиваясь и бойко постукивая на стыках рельсов, покатил по узкоколейке к дальним лесозаготовительным делянкам. Ближний лес был выпластан почти подчистую. Лишь в трудно доступных местах кое-где темнели островки-недорубки березняка. Вдали от поселка лес еще был. Не один десяток километров тряслись лесорубы, кочегаря железную печку и балагуря. Охотники, зная не понаслышке, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, частенько пользовались этим единственным видом транспорта.
В то утро отец и сын Крутовы направились проверять капканы по расставленным ранее путикам. При них была лайка по кличке Вьюга. Егерь, Иван Крутов, мужик лет сорока, невысокий, сухощавый слыл натурой увлекающейся, мог пробежать по заснеженному лесу без передыху и с десяток километров. «Ваньке и семь верст не клюшка», — частенько шутили над ним охотники. Упрямства Крутову не занимать. Уж ежели что решил, все бросит, а дело сделает. Лесовал он и зверя, и птицу. Нынче отправился с отцом и сын Серега. Крутов-младший, лет пятнадцати от роду, крепкий с виду парнишка, охотился не впервой на боровую дичь и зайца, помогал проверять отцу капканы. С первых дней промысла захватил Серегу капканный лов. Без устали выискивал он место, где поставить капкан, делал из веток крышу, чтобы не засыпал снег, сноровисто его настораживал, хитро вешал приманку. В сентябре, когда только еще готовились к промыслу, он попросил отца выделить участок для самостоятельного лова. Сначала Иван артачился, а потом поразмыслил: «Хорошо, хоть желание есть. Пусть лесом поживет. Сейчас многие торговать рвутся. Не всем же на рынке барахло продавать?»
Выделил Иван сыну одностволку, обозначил участок леса, расположенный недалеко от избушки, где они обычно ночевали.
— Серега, далеко не забирайся, проверь капканы и шпарь в избушку, дров заготовь да протопи печку. Хоть и тепло сегодня, а плащ не снимай, кухта нынче тяжелая. Понял?
— Ты-то чего свой не надел?
— Я к штормовке привык. Проеду к дальнему путику, капканы осмотрю. Вечером в избушку явлюсь. Ну, а завтра по железке домой.
— Ладно. Понял, — отозвался Сере- га и спрыгнул с замедляющего ход тепловоза.
Крутов проехал еще километров пятнадцать, крикнул остроушку лайку, свистнул машинисту, чтобы остановил, и под громкое «ни пуха, ни пера» сошел в снега.
До ближайших капканов было километра два. Собака, зная маршрут, резво шла впереди. Первый капкан поставлен был на берегу речки Вилтовки на норку. В отдельном «дворике» рядом с настороженным капканом висел нетронутый кусок мяса бобра, пойманного Иваном неделю назад. «Все цело. След норчака хотя и был невдалеке, но, видно, сытым шел, котяра», — подумал охотник.
На подходе ко второму капкану издали определил, что ловушка сработала. Действительно, попался матерый хорь. С помощью жерди-очепа капкан с добычей был поднят примерно на метр, чтоб мыши не изгрызли шкурку. Все же голова зверька была попорчена. «Сойка-разбойница сработала. Ишь голос подает: скры-скры. Хорь, конеш- но, не куница, а все одно — пушнина».
В стороне залаяла Вьюга. «Где-то на берегу Вилтовки орет. Кого же она там надыбала?»
Иван побежал на лай руслом речки. «Должен выдержать ледок, чай были морозцы-то». Но самоуверенность подвела. Пробегая сузившимся руслом, с треском провалился в ледяную воду. Мигом выскочил из холоднющей ванны и ползком добрался до берега.
«Черт подери, спички подмочил! Хорошо еще, что энзе есть». Крутов достал коробок, завернутый в целлофан, развел костер у старого выворотня. Скинул промокшую штормовку, болотники, выжал портянки, повесил для просушки. «На быстрину, видно, попал или ключи рядом, — подумал запоздало. — Вот уж точно: поспешишь — людей насмешишь. Берегом надо было рвать».
Смолистый корень быстро опламенился, просушил одежду. Вернулась лайка. В умных ее глазах Иван прочел укор: «Я тут стараюсь, зову, а ты, чего застрял?»…
— Кого это ты там чихвостила?
Собака смотрела на хозяина немигающими глазами, нетерпеливо повизгивала.
— Ну-ну, без обид. Допустил я оплошку — с кем не бывает. Мелочевка это. Другую добычу отыщем.
Собака махнула хвостом, подошла, лизнула в лицо.
— Одобряешь. Поняла, значит. В избушку рано. Жалко день хоронить. Деньги надо зарабатывать. Давит житуха-то. Светка письмо из города прислала. Пишет — учеба идет чин по чину, да вот беда — сапоги у ней разваливаются, совсем худье. А мне совестно — купить не на что. Хозяйством не проживешь. Такие-то дела, Вьюга. Ну, что пошли дочке на сапоги промышлять?..
Собака не двинулась с места.
Ты, что, дурашка? О моем здоровье заботишься? Да просох я. Эка беда, штаны промочил. День только начался. Погода теплая, не замерзну. Засветло на старый ус выберемся, а там, почитай, дома.
Настрой хозяина передался и Вьюге. Собака, одобрительно взвизгнув, махнула хвостом, исчезла в ближайшем пихтаче. «Тоже не больно домой-то тянет. Одно слово — охотница-а-а».
Во всех оставшихся капканах добычи не оказалось. Не увидел Иван и куньего следа. «Повыдушили брэки куниц. Две плотины бобров нарушили, сволочи. Обнаглели совсем. На черном рынке сбывают пушнину».
Иван сел на поваленную осину, закурил. Вспомнил, как прошлый год приехал в областной центр покупать Светке пальто. Та повела на рынок. Всякой всячины полно. И тряпок уйма и съестного горы. А цены — не по карману простому человеку. Уныло бродили они вдоль заваленных товаром прилавков. Смотрит Иван — мужик куньими шкурками торгует. Подошел, спрашивает:
— Почем штуку продашь честному человеку.
— За сорок зелененьких отдам.
— Рехнулся что ли?
— В полном здравии.
— Из-под собаки добыты или капканом?
— А хрен его знает.
— Откуда кунички?
— С Вилтовки привезли. Высший сорт!
Затрясся Иван от злости и обиды, за грудки схватил торгаша, закричал:
— Чужими руками жар загребаешь! Знаешь, паскуда, я пятую часть за куницу получаю! Моими куницами торгуешь, гад!
Вырвался торгаш из его рук, шкурки за пазуху сунул, рванул к выходу. Иван — было за ним, да Светка за руку схватила.
Дожили, мать честная! Раньше, дочка, представитель заготконторы пушнину у охотников покупал, по домам даже ездил. Уважение было к промысловику. А теперь жулье скупает пушнину без зазрения совести, и брэки обнаглели.
— Не связывайся ты с ними, пап!
— А кто же хапуг к порядку призовет?!
Не забыл Крутов эту поездку. Еще по чернотропу снял пятьдесят браконьерских капканов. Троих поймал, штраф выписал. «Все равно шалят! Разве один управлюсь на такой территории. Раньше два егеря участок охраняли, теперь один остался — сократили. Пертурбацию устроили. Экономия, говорят. Зарплата-то у егеря — нищенская. Нашли на чем экономить. Скоро все леса опустеют. Брэки плодятся, а егерей с работы гонят. И кому в голову пришло дурацкие приказы давать?» — с горечью рассуждал Крутов.
«Чего я тут высижу? — спохватился Иван, резво встал, пошел к старой делянке. — Там, может, нашибусь на куний след». С трудом перелез небольшое болотце, вытаскивая сапоги с налипшими лаптями черной грязи. Чертыхаясь, околачивал болотники от грязи о стволы небольших сосенок. «На мокрую землю снежок-то лег!»
Выбравшись из болота на берег, сунулся в заросшую делянку. Перелезая через очередной завал, наткнулся на след куницы. «Наконец-то! Свеж следок — тропить надо. Непросто, зато интересно. Вольная зверушка. По кругу редко ходит, не заяц. Порой с десяток километров отмашешь, прежде чем щелкнешь куничку».
— Вьюга, Вьюга! — позвал лайку Крутов.
Собака не появилась. «Не дай бог, за сохатыми увязалась. За лосями охота не запланирована. За куницей иду. Ладно. Догонит Вьюга — не впервой».
Крутов двинулся по следу. Долго петлял по лесу, вышел на свежую делянку. Огромные размеры вырубки поразили. «Рубанули лесочку — целое государство влезет! Здесь ведь одна хвоя была — елка да пихта. Вековые леса шумели. Теперь только ветер гуляет. При таких-то аппетитах скоро весь лес изведут. Дела-а!»
След куницы резко повернул, вывел в недоруб. «Не нравится, видно, куничке в делянке, в лесок тянет». Продравшись через мелкий ершистый ельник, Крутов увидел перья и кровь. «Рябка словила, бестия. Теперь наелась, кумушка, на отдых направилась, дрыхнет, поди, недалече. Отыщем мы тебя с Вьюгой».
Следы четко выделялись на снегу, выдавая каждое движение куницы. Иван вновь позвал Вьюгу. На этот раз собака явилась, тяжело дышала, вывалив красный язык.
— Где тебя носило сердешную? Часа два куницу троплю. С тобой бы уж добыли!
Крутов ткнул лайку носом в след.
Вьюга все поняла, на махах скрылась из вида. Вскоре затарабанил по лесу ее лай. Крутов бросился на зовущий звук. Пробежав метров двести, понял, что куница уходит. «Догоним! Вьюга — не шавка какая, пять сезонов в лесу».

Иван остановился. Определил направление хода куницы, ломанул наперерез, продираясь через завалы и густую чащобу. «По кругу не пойдет — надо на перехват». Лай прорезался громче. Но следа куницы не было. «Верхом, кумушка, шпаришь, верхом. Ничего, не проведешь! Верховое чутье и слух у Вьюги что надо, и глаз — ватерпас».
Лайка безошибочно шла за куницей, вдруг остановилась. Иван замедлил бег, стал скрытно подходить к елке, около которой челноком крутилась собака, с провизгом долдонила на что- то невидимое в густых ветвях. Куница, учуяв охотника, черной молнией перемахнула на соседнюю ель. Крутов успел вскинуть ружье, выстрелить. Но куница вновь проворно пошла верхом. Собака рванулась вслед. Не разбирая дороги, побежал и Иван. «Промазал, видно. Если в дупло уйдет, выкуривать придется, а то, не дай Бог, и дерево рубить. Топоришко-то туристский, едрена корень! В сторону от «железки» пошла, шельма, к Терентьеву приломку. Там прошлый год мужик сгинул — только через две недели мертвого нашли». Долго бежал охотник за удаляющимся лаем.
«Все равно достану. Не уйдешь бестия», — в распалившемся азарте размышлял Крутов. Но вот лай стал слышен отчетливее. «Опять на одном месте тарабанит. Задуплилась куничка!» Торопясь по следу собаки, Иван увидел и след зверька. «На землю спустилась, кумушка, упарилась там, наверху». Увидел на следах красную бусинку. «Кровянит следок-то, кровянит! Зацепил, кажись. Чувствуется, что устала».
Иван бросил след и полез прямо на лай. На опушке увидел огромную ель, собаку, картинно гарцующую по кругу. Вьюга скулила, подпрыгивала, как волейбольный мяч. «Умела бы лазить по деревьям, наверняка была бы где-то на вершине». Иван стал медленно обходить ель, внимательно всматриваясь в крону. «Густа больно елка да и снегу много на ветках — не углядишь бестию». Сделал несколько кругов, но куницу не обнаружил. «Не обманула ли нас эта шельма? Смылась незаметно, а мы тут мыкаемся зря». Но собака продолжала метаться вокруг дерева. «Что за наваждение? Дупла-то, вроде, нет. Где же ты, бестия?»
С вершины посыпалась снежная пыль. «Ага, пошевелилась, кумушка. Знаем теперь, где ты. Врешь, не проведешь!» Среди ветвей и снега он наконец-то обнаружил затаившегося зверька. Не спеша поднял ружье. После выстрела куница, кувыркаясь, полетела вниз. Еще на лету поймала ее Вьюга, положила к ногам хозяина. Иван поднял зверька, внимательно осмотрел добычу. «Не каждый раз такую добудешь. Подфартило!»
В скупых лучах зимнего солнца бархатный мех и янтарный галстук куницы блестели. «А ведь больше не увижу я тебя в лесу». Иван осторожно смахнул капельки крови с головы зверька, бережно положил куницу в рюкзак. «Извини, зверушка, Светке сапоги нужны…»
Только теперь, когда нервное напряжение спало, Крутов почувствовал, как в лесу похолодало.
— Ну что, дорогуша, домой пора. Устала? Ничего, отдохнешь в избушке.
Крутов ласково потрепал Вьюгу по голове, прикинул направление по компасу, висевшему у него на шее, мурлыкая себе под нос частушку: «Через речку есть дощечка, тонкая, гибучая. У миленка есть девчонка, как крапива жгучая», полез напрямик в лесную крепь. Шел по компасу, внимательно осматривал местность. Вековые ели, нахлобучив белые тяжелые шлемы, дремали. Тихо было. Лишь черный дятел выколачивал на сушине дробь.
В пойме безымянного ручья Крутов пересек следы сохатых. «Бык и корова с телком прошли — живы еще лоси в наших краях! Смотрите не попадитесь браку на мушку».
На угоре показался крупный сосняк. «За недорубом должен быть старый ус», — прикинул Крутов. Но прошел час, а ус не появлялся. Впереди замаячил горельник. «Как он тут оказался? — недоуменно подумал Иван. — Ой, ля-ля. Видно, далеко нас занесло! Надо поторапливаться, а то темнеет». Он еще раз внимательно сверился по компасу, двинулся вперед. В стороне насмешливо застрекотала сойка. Горельник кончился. «Куда нас занесло? Ни единого ориентира! Вот тебе раз». В голенища болотных сапог набился снег. От мороза кухта стала сыпучей, нападала в сапоги. «Балда, сыну велел плащ одеть, а сам штормовку напялил. Был бы плащ — не валился бы снег в сапоги. Теперь дрожи, да форс держи».
Пальцы левой ноги стали мерзнуть. «Видать, и сапог проколол… Пришла беда — отворяй ворота, — с тревогой думал Иван. — Всегда засветло выходил на узкоколейку, а сегодня, видно, из графика выбился».
В частом ельнике загремел глухарь, по прямой перелетел поляну и уселся на толстенный сук старой сосны метрах в пятидесяти от Ивана. «Живи, пока я в лесу!»
Крутов часто останавливался, вытряхивал снег из сапог, растирал руками замерзшие ноги. Но сапоги вновь набивались снегом.
Зимняя ночь наваливается быстро. Вроде еще и светло, а не успеешь обернуться, будто мохнатой шапкой накроет округу. На край леса Крутов вышел уже в сумерках — дальше в низине угадывалась делянка. «Что-то раньше я ее не замечал, — с тревогой подумал Иван. — Может, и заночевать здесь? Ежели в делянку влезу, пожалуй, и костер не развести: сплошь мелколесье.
А, не впервой ночью из леса выходить. Невелика, поди, делянка — проскочу!»

Торопясь, он спустился в низину, полез через мелколесье. Тяжело идти по заснеженному лесу, но в десять раз хуже пробираться через заросшую делянку, заполоненную сгнившими остатками лесного хлама. Иван часто останавливался, жег спички, освещая компас. «Только бы добраться до избушки. Там сын заждался, небось». Снег из сапог он уже не вытряхивал, торопился прорваться через гиблое место. Но окутавшая округу темень, крепкий мороз, осыпающаяся кухта — все навалилось разом.
Часа два бежал Крутов, но «железка» не появлялась. «Далеко, видно, забрался, едрена-корень». Иван достал спичечный коробок, осторожно ощупав содержимое, остолбенел. Коробок был пуст… «Спички кончились! Вот это влип! Куда дальше-то идти, елки-моталки?» По спине ползли мурашки. Пытаясь прогнать страх, Крутов подбодрил себя громким криком: «Живы будем не помрем!» Полез через делянку напролом. Долго бродил, надеясь выйти на «железку». Узкоколейка словно провалилась сквозь землю.
Устал Крутов, плохо слушались ноги. С ужасом почувствовал, что пальцы на ногах стали деревенеть. Надежда выбраться на узкоколейку угасала. Иван опустился на снег. Подошла собака, лизнула лицо. Охотник прижал остро- ушку к себе, греясь ее теплом. Тихо говорил Вьюге:
— И зачем это мы с тобой маемся, по суметам лазаем? Поболтались бы у поселка часа два, сбили бы охотку — и шабаш. А мы вон в какую даль забрались!
Навалилась дремота. У Крутова закрывались глаза. «Только не спать!» Иван вскочил, стал бегать кругами. Обессилев, повалился на снег. Впал в полудрему.
Снилось Крутову, будто бы птицей подлетела к его избушке быстрая тройка. Увидел Иван, на улицу вышел. Кучер седой на облучке сидит, а в расписных санях красавица в куньем меху, улыбается. Кричит весело из саней:
— Садись со мной, Иван, рядышком. С ветерком прокачу. Смотри, кони копытами снег роют, на месте стоять не могут.
— Откуда ты меня знаешь?
— Я все знаю, Иван!
— Холодно. Замерз я.
— Здесь тепло, иди скорей!
Нет желания у Ивана в сани садиться, но ноги сами несут. Вот он уже рядом с красавицей в санях. Она смеется, стеклянными глазками на Ивана смотрит. «Обними меня крепко», — шепчет на ухо. Вихрем понесли кони. Снег столбом в разные стороны полетел, деревья замелькали. Тепло стало Ивану. Птицей летит тройка — Иван по сторонам смотрит. Оглянулся и остолбенел: стая волков следом бежит.
— Сожрут серые! — кричит Иван.
— Не бойся — охрана это, — смеется спутница.
Долго колесили по заснеженному лесу. Вдруг кричит красавица кучеру: «Останови лошадей!» Как вкопанные стали кони. Храпят, гривами трясут, копытами снег по сторонам разбрасывают. И волки пропали.
— Пойдем, погуляем, Иван, — ласково шепчет на ухо красавица.
— Холодно там. Только согрелся.
— Не бойся — не замерзнешь. Шуба у меня теплая, широкая. И тебе места хватит.
Только вылез Иван из саней — сразу тройка с места в карьер рванула, исчезла за деревьями.
— Ну, мужик сиволапый, догони-ка меня, — говорит ему спутница. И нет в ее голосе ласки.
— Ты это куда привезла меня? — кричит Иван, кулаками машет. — В избушку отвези!
А та смеется:
— Ишь чего захотел, ишь чего захотел. Догони сначала.
Рванулся Иван к ней, а она уже далеко. Разозлился, припустил во весь дух. Вот-вот догонит. Только протянул руку, чтобы схватить, а красавица вдруг куницей обернулась и с маху на ель здоровущую взлетела, затаилась. Тут собака громко с провизгом залаяла. Тарабанит во всю.
Иван открыл глаза, не понимает, где он. Собака лицо лижет, скулит, взлаивает. Понял — его будит. И еще понял Иван, что замерзает. Рукавицы скинул, руки снегом растер, погрел в мохнатой шкуре лайки. Сапоги сбросил, давай, снегом пальцы оттирать. Переобулся, Вьюгу к себе прижал. Собака вдруг насторожилась, подняла остроносую морду, взвизгнула и, вырвавшись из рук, скрылась в ночи.
«Вьюга! Вьюга!» — звал Крутов. Собака не вернулась.
Морозило все сильней. Сидеть было невмоготу. Иван схватил топор, стал остервенело крушить мелколесье. «Врешь — не возьмешь, смертушка. Помирать нам рановато!» — пытался бодрить себя Крутов. Обессилел, выронил топор, повалился в снег. «Серега, где ты?!» — закричал Крутов.
Серега в хорошем расположении духа влетел в избушку. Еще бы! Хоря и белку добыл. Теперь он промысловик. Отец доволен будет. Быстро напилил лучковой пилой дров, перетаскал в избушку, затопил печку. Вскипятил чай, ужин приготовил — все чин по чину, как наказывал отец. Есть не стал, только попил чаю. «Отец придет — вместе поужинаем».
Взял старую районную газету и уж в который раз прочитал: «В районе участились случаи браконьерства. Так, 20-го ноября нигде не работающие Сломин Г. и Пестин С. на берегу Вилтовки выследили и застрелили лося. Но дармовым мясом им воспользоваться не удалось. На месте преступления оказался егерь Крутов И. В. Проявив мужество, он задержал браконьеров. За нанесение ущерба охотничьему хозяйству Сломин и Пестин оштрафованы. Ружья браконьеров конфискованы…»
«Писать мастаки, а помощи отцу никакой. Только он и бьется с браками. Больше никому нет дела до них. Боятся. Лес — дело темное. Сломин и Пестин предлагали мясо отцу, а когда он отказался, грозились счеты свести. Да разве батю напугаешь? Не зря в округе мужики его Крутым кличут», — поджидая отца думал Серега.
Он вспомнил, как прошлой осенью собрал в лесу двухведерную корзину груздей, еле нес. Подходя к Остинско- му полю, услышал выстрелы и шум мотора. «Брэки!» Серега пихнул корзину под куст и помчался домой.
Отец сидел за столом, пил чай. Переводя дух, Серега выпалил:
— Батя, брэки на машине орудуют.
— Где?
— На Остинском поле овсы мнут.
Фары-то, что прожектора шарят!
Егерь поставил на стол стакан, сжал кулаки, потом взял ружье и молча вышел на улицу. Сын выскочил следом.
— Батя, и я с тобой.
— Пошли.
Когда подходили к полю, запахло дымом. На опушке леса полыхала поваленная бурей ель, в стороне стояла машина. Было светло, как днем. У огня сидели трое, пили водку. Рядом грудой валялись окровавленные зайцы. Приставленные к крыльям машины зловеще поблескивали вороненой сталью ружья.
«Стреляют по всему, что шевелится. Обнаглели брэки совсем. Волки и те после разбоя ноги уносят», — с горечью подумал Крутов.
Отец с сыном незаметно вплотную подошли к костру, остановились. Приезжие, как сговорившись, разом подняли вверх головы, заводили по сторонам глазами.
— Как поохотились? — резко спросил Кругов.
— А тебе-то что? Ты что поп, чтобы исповедоваться? — прищурив маленькие заплывшие жиром глазки, прошепелявил с короткой, как у быка, шеей толстяк.
— Я Крутов Иван, егерь здешний, а это сын мой Серега.
— Не знаем таких. Мы из города прибыли.
— Садись, с нами водочки хлебни, где еще поохотиться посоветуй.
— Что? Не удоволились?! Мало дичи загубили, мало овсов помяли?! Я постою, вот вы насидитесь. Только не здесь, а в зоне на нарах. Теперь совет — сдайте подобру-поздорову документы и ружья.
— Чего-чего? — переспросил щегольски одетый франт. — Ты знаешь, ошмёток, на кого наезжать удумал? Остаток жизни на таблетках доживать охота?
— К чему волноваться? Не твоих же кроликов постреляли, — жестом остановив франта, уже миролюбиво сказал толстяк. — Много зайчиков по полям и лесам бегает. Нам хватит. Не кипятись — бабками отблагодарим. Зачем на рожон лезть? Живи тихо, не выпячивайся. И все будет хорошо. Хорошо будет, понял? Давай дружбу заведем. Машинёшку у нас по дешевке приватизируешь, кран от цистерны с бензином для тебя откроем. На машине разъезжать будешь — в ногах правды нет!
— Сдайте документы и ружья, — сухо повторил егерь. — Номер вашей машины запомнил — все равно никуда не денетесь. Зря стараетесь. Крутов не продается!
Неожиданно сидевший молча длинноволосый верзила вскочил, выхватил из ножен нож и с криком: «Зарежу!» бросился на егеря. Крутов сделал обманное движение, верзила юзом пронесся мимо, с треском грузно упал на кучу лесного хлама.
Егерь скинул с плеча ружье, крикнул:
— Еще кто поднимется — порешу!
Серега, забирай ружья, быстро!
Франт напружинился, готовясь к прыжку. Крутов навскидку выстрелил, разнес в дребезги бутылку водки. Браконьеры распластались на земле.
Услышав приказ отца, Серега сорвался с места, быстро собрал ружья, разрядил, подбежал к нему, громыхая железом, и бросил на землю.
— Сними трамблер и ключ зажигания забери. — вновь скомандовал отец.
— Готово! — крикнул Серега.
— Завтра жду вас в конторе в девять ноль-ноль. Спокойной ночи, господа! Смотрите, не проспите! — напоследок насмешливо произнес Крутов и, пропустив Серегу вперед, пошел следом. Сзади долго слышались угрозы и мат.
— Промеж себя, видно, разодрались, волки, — слушая удаляющуюся ругань, сказал Крутов.
«Деньги делают всё! Отец говорил потом, что откупились, брэки. Штрафом отделались! Но больше в наших краях не появлялись. Отвадили!», — вспомнил Серега.
В избушке потемнело. «Пора бы отцу подойти».
Серега вышел в надежде увидеть Вьюгу, обычно прибегавшую домой чуть раньше отца. Кругом пустынно, холодно. Он несколько раз свистнул — никто не откликнулся. «Случилось что- то!» — с тревогой подумал Серега. Вернулся в избушку, быстро оделся, схватил ружье, спички, фонарик, выскочил за порог. Пошел по узкоколейке, часто останавливался, кричал. Лес безмолвствовал. Серега сдернул с плеча ружье, выстрелил, прислушался. Тихо. Вынул еще два патрона, выстрелил с интервалом в минуту. Ответа не было. Включил фонарик, надеясь, что отец увидит луч света, побежал по узкоколейке. Сноп света выхватил в темноте силуэт бегущего зверя. «Волк!» — насторожился Серега. Сорвал с плеча ружье, всадил в ствол картечный патрон. Зверь бежал навстречу, по узкоколейке. «Да это же Вьюга!» — разглядел Сергей.
— Вьюга, Вьюга — сюда. Вот! Вот! Вот! — закричал он. Лайка подбежала тяжело дыша. — Вьюга, а где отец?
Собака взлаяла, заскулила. Серега пытался ее успокоить — не помогало. Сунул под нос кусок хлеба — не притронулась.
— Пап! — что есть силы крикнул Серега. Еще раз выстрелил, прислушался.
Теперь было ясно — отец попал в беду. Собака развернулась, скуля, побежала в обратном направлении. У Сереги мороз прошел по коже. Долго бежал за Вьюгой по узкоколейке. Голос лайки отдалился, стал глуше. Серега понял, что лайка в лесу. Светя фонариком, нашел ее след, побежал на голос. Продираясь через чащобу, падал, вновь поднимался. Останавливался, слушал — лай был на одном месте. Собака звала.
«Вьюга, лай громче, не молчи», — мысленно умолял собаку Серега. Выскочил на открытое место, замер от неожиданности. Вся поляна была истоптана, кругом валялось исковерканное мелколесье. Сереге показалось, что тут был смертный бой: «Не с браками ли схватился отец?»…
Вьюга лаяла совсем рядом в мелком ельнике. Не добежав до собаки, Сере- га запнулся за что-то мягкое, высветил лучом света рюкзак. Рядом валялось ружье. Отца не было.
— Пап! — крикнул Серега. В ответ только надрывный лай Вьюги заполонял округу.
Протиснувшись сквозь еловый заслон, Серега оказался рядом с собакой, лучом света стал обшаривать ельник. Увидел отца. Подогнув под себя небольшую елку, отец лежал на спине, руки его были скрещены на груди, глаза закрыты, на ресницах осел иней.
Серега нагнулся, схватил ворот закуржевшей штормовки, начал трясти отца. Тело было непослушным и тяжелым. Он стал растирать снегом руки и лицо отца.
— Пап, просыпайся!
Отец молчал. Серега вновь начал в отчаянье трясти безжизненное тело.
— Пап, проснись же! Проснись!
Отец шевельнулся, двинул правой рукой. Серега посветил в лицо, увидел медленно открывающиеся глаза. Снова стал растирать лицо отца.
— Ггуу, — послышался гортанный звук.
— Проснись, пап!
— Кто это? — сквозь забытье, еле шевеля онемевшими губами, прошептал отец.
— Проснись же наконец! Ты меня слышишь?! — тряся отца, кричал Серега.
— Как ты сюда попал? — прошептал отец.
— Вьюга привела! — обрадовавшись родному голосу, со слезами на глазах крикнул Серега.
Он стащил с отца болотники, стал растирать ноги снегом, быстро скинул свои сапоги, снял теплые шерстяные носки, натянул на ноги отца, сноровисто переобул его в свои сапоги.
Из темного облака вынырнула луна, осветила округу бледным светом.
— Пошли, отец. Далеко идти надо.
— Сынок, может, здесь нодью или выскорь запалим?
— Разве в делянке-то ночью спроворим?
— И то верно. Ружье, рюкзак надо отыскать.
— Я нашел. Надо идти, пока луна светит. Поднимайся скорее, отец. Фонарик- то наш еле светит — батарейки сели.
Серега протянул отцу руку, второй рукой зацепил молодую березу, стал тащить отца на себя. Тот кой-как встал, шатаясь, ухватился за березу. Серега надел рюкзак, на одно плечо навесил ружья, на второе оперся отец. Шли медленно, на ощупь по следу Сереги. Порой спотыкались, падали. Отлежавшись, вновь поднимались и брели вперед. Хрустел под ногами снег. На небе высыпали звезды.
Неожиданно Серега споткнулся, полетел под горку и со всего маху ударился боком обо что-то твердое.
— Подъем, — сквозь зубы сказал Серега. Морщась от боли, он медленно встал. Сильная боль в боку не давала покоя. «Ребра сильно ушиб. А, может, сломал?»
Словно перехватив мысль сына, Иван сказал:
— Держись, Серега!
В стороне послышались зловещие звуки: В-у-у! У-у-у-у! В-у-у-у!
— Волки, сынок! — Остановились, прислушались. — На семь голосов воют. Вьюгу возьми на поводок — разорвут. Картечью заряди.

Собака злобно зарычала, ощетинила загривок.
— Не выдумай с поводка сорваться, — урезонивал собаку Крутов. — Сожрут и пикнуть не успеешь.
По мелькнувшей вдалеке тени Серега выстрелил навскидку.
— Не горячись! Наверняка бить надо — патронов мало, а дорога длинная. За собакой следи.
Волки пропустили их, следовали по пятам. Впереди показался прогал.
— Узкоколейка, пап!
— Наконец-то! Там будет полегче.
С трудом выбрались на узкоколейку.
— Охватывают стороной, сволочи. Дай-ка, сынок, одностволку, она полегче.
Волчьи тени маячили и справа, и слева.
— Серега, стереги правую сторону, а я — левую.
Пройдя километра три, подошли к Вилтовке. От мороза сухо потрескивали деревья. Вой волков прекратился, но зловещие тени мелькали все ближе.
— Загнать хотят, — сказал отец, поднял ружье и выстрелил по освещенному луной зверю. — Наглеть начали. Это прибылой глупыш на рожон лезет. Матерые — поумней, выжидают. Опасны они, сынок…
«Только бы дойти! Только бы дойти!» — твердил про себя Серега.
Волки показались и спереди. Нехотя уступали дорогу.
— Измором хотят взять. Держись, сынок, — подбадривая себя и сына, сказал Иван.
Вьюга неожиданно рванулась, поводок выскользнул из рук. У Сереги захватило дух. К собаке тут же метнулась тень. Волк шел на махах. Серега вскинул ружье, напустил зверя, выстрелил. Волк не остановился. Он выстрелил из второго ствола. Зверь ткнулся в снег шагах в десяти.
— Вьюга! Вьюга! — в один голос позвали отец и сын. Лайка мигом очутилась рядом. Серега сноровисто схватил поводок, погладил собаку.
— Тебе что, дурашка, жизнь надоела?
— Молодец! Кажись, переярка прищучил, — похвалил отец.
Волки отстали. Сзади слышалась грызня, рычание, треск раздираемой шкуры.
— Собрата жрут. У них свои законы, сынок.
Впереди в лунном свете замаячил поворот.
— Ванькинский криуль впереди, за ним — дом, да сил у меня нет, — тихо сказал отец, выронил ружье и осел на снег.
Серега попытался поднять отца, но не смог. Тогда он взвалил его на себя, прогибаясь под тяжелой ношей, пошатываясь, пошел. Но скоро выбился из сил. Остановился, бережно положил отца на снег. Сзади опять послышался вой.
— Сынок, так не дойти — волокуша нужна.
Серега вытащил топор, вырубил пару молодых елок, перевалил на них отца и, собрав остаток сил, потащил волокушу. «Только бы дойти!» — твердил он. По сторонам вновь замаячили тени. В лунном свете показалась избушка.
— Наконец-то! Пап, считай мы дома.
Серега впустил в избушку Вьюгу, втащил отца, закрыл засов. «Дошли! А вот дальше-то как!?» Положил отца на нары, снял с него сапоги, накрыл полушубком. Растопил печку, поставил кипятить чай.
Избушка наполнилась теплом. Иван приподнялся на нарах, достал папиросу, закурил.
— Как ноги, отец?
— Обошлось. — Иван молчал, думал, докурив папиросу, сказал: — Сынок, может, бросить тебе лесное дело? Сам видишь, опасное занятие.
Серега молча подкинул в печку дров.
— Нет, батя. Если уж мы отступимся, кто тогда охранит лес?

В. Секованов
Рисунки И. Маковеевой
“Охота и охотничье хозяйство” №3 – 2013

Назад к содержанию.