Мы привыкли считать любовь своей привилегией, однако это не совсем верно. Многим животным присущи почти человеческие чувства сильного влечения к избраннику, нередко единственному. Им ведомо ощущение тоски в разлуке, переживания отверженного, ревность, радость близости и обладания.
«Моя» история дружбы волка с крупной восточносибирской лайкой случилась в коренной уссурийской тайге на юго-восточных склонах Сихотэ-Алиня в те уже удалившиеся годы, когда я носился по затаеженным сопкам с легкостью и нестомчивостью пятилетнего изюбра. Я знал ту породистую молодую суку, потому что во время экспедиционных охотустроительных работ ее хозяин — опытный промысловик Андрей Стоценко на два месяца любезно согласился побыть моим проводником, и нам вдвоем довелось вдосталь побродить под таежным пологом и наговориться.
Меня сопровождал совсем еще молодой кобель той же породы, с готовностью учившийся у опытной взрослой подруги «правилам таежного движения» и профессионализму универсального охотника. И потому я не из одного лишь любопытства подолгу за ними наблюдал.
Собаку звали Найдой. Характерными ее особенностями были неуравновешенность в поведении, благоразумная смелость, старательность в работе, разносторонность промысловых интересов… И, разумеется, преданность хозяину.
Она в равной мере охотно шла по следам соболя и медведя, рыси и кабана, притом не упускала возможности облаять белку или «прижать» колонка. Моему же «парню» только и оставалось во всем этом усердно копировать определенно обожаемую им красавицу-подругу, иной раз даже игнорируя мои хозяйские команды.
Впрочем, за Найдой и я наблюдал почти влюбленно. И не просто так мы с Андреем договорились: лучшего щенка из очередного, по счету предполагавшегося третьим, помета своей собаки он «записывал» на мою долю.
Но так сложились обстоятельства, что встретились мы лишь через два года. На мой вопрос о Найде он горестно махнул рукой, прикурил новую сигарету от до фильтра досмоленной предыдущей, а потом рассказал удивительное, подобное которому до того дня и мне никогда даже слышать не приходилось. И вот та история.
…Заневестилась Найда в начале февраля в тайге, до деревни было далеко, промысел с каждым днем улучшался. И решил Андрей свою помощницу передержать. Для сук это не трагедия: пострадает неделю-другую, да и успокоится на несколько месяцев до очередной потребности в женихе.
А однажды вечером вернулся Андрей в избушку один, чего раньше никогда не наблюдалось. Звал собаку, кричал, стрелял и в сизые сумерки заката, и в черное полуночное небо — все безответно. Чуть свет пошел ее искать. Через пару часов увидел ее вчерашний след обочь тропы кабаньей семьи. А через километр рядом с отпечатками аккуратных песьих лап потянулись крупные волчьи. Волк сначала несколько раз останавливался, внимательно изучал свежие следы, потом понесся по ним на махах. «Ну все, — решил охотник,— хана моей собачке… Разве ей уйти от прирожденного бегуна на большие и малые дистанции?» Однако тропление следов показало другое. Собака догнала и «поставила» к выворотню подсвинка, но вот повалить его ей сил недоставало. А примчавшийся волк с ходу взял жертву в крутой оборот, сбил с ног и вцепился в горло…
У подсвинка, увиденного Андреем, была выедена мякоть задних ног. Но поразительное заключалось в том, что добычу волк и собака ели вместе, хотя и протаяли их лежки почти до земли с противоположных сторон.
«Ладно,— улыбнулся мой собеседник,— в первую очередь разберемся, что же и как произошло и где эти новобрачные теперь. Мне-то сразу стало ясно, что волк в Найде легко определил готовенькую невесту, и определил еще по следам. А потом силой ли, лаской ли «взял» ее. Может, не сразу, в собаке ведь извечный страх перед волком… Который песью породу за усердное служение человеку изводит при каждом удобном случае, и даже неудобном. Но ведь, с другой стороны, корни происхождения у них общие до той степени, что дают плодовитое потомство. И пошел я разбираться по следам, причем из любопытства и для выяснения полноты событий зашагал сначала по вчерашним. И вот что увидел.
Пока волк «успокаивал» подсвинка, моя Найда рванула прочь, причем с переполоху помчалась не ко мне, и даже не в сторону избушки, а по более-менее чистому лесу. Волк же на огромных махах — за нею. Настиг он ее примерно через километр. В этакой крутобокой ложбине, в которую она легко сорвалась, но из которой же выбраться оказалось не так и просто. Там весь снег был перемешан и утоптан собачьими и волчьими ногами, однако ни кровинушки не было видно, ни даже шерстинки. Как я себе представил, волк догнал мою собачку и с ходу сшиб ее с ног грудью, а потом не позволил бежать дальше. Наверно, сначала показывал клыки, потом долго успокаивал, уверял в своих благородных намерениях, ласкался… И та покорилась. Покорилась и уступила как бы по принуждению, а вскоре и «присохла». Да так «присохла», что и о хозяине забыла, и об избе… А что? Волк для собаки — жених что надо. Все равно что Тарзан для деревенской простушки.
В той ложбине, — рассказывал Андрей,— они нежничали, однако, до по луночи. Мои выстрелы Найда наверняка слышала, может, возникало в ней желание вернуться к избе, да всесильный любовник не позволил. Но и не исключено, что не собиралась этого делать. Кто их до конца изучил — собак-то. В чувствах ведь людям мало чем уступают, а во многом страстнее их и порядочнее. И любить умеют. Знавал я одну суку, которая в свои сроки убегала к единственно признаваемому на всю жизнь «мужику» и мчалась к нему тридцать километров, пересекая четыре деревни, в каждой из которых кобелей водилось выбирай — не хочу. Упорные да очень уж охочие, бывало, бежали за ней стаей голов в двадцать, и бежали впустую.
… А потом, намиловавшись и проголодавшись, волк повел Найду к добыче. Бежали спокойно и дружно, следы тянулись рядышком, и, судя по ним, собака не сделала ни одной попытки отвернуть к хозяйскому жилью. Пировали у чушки долго и всласть, тут же ласкались и отдыхали, а ушли, почуяв мое приближение. И знала ведь, что обеспокоенный хозяин идет за нею, а и попытки ринуться ему навстречу не сделала. Любовь зла не только потому, что из-за нее и козла полюбишь. Слыханное ли дело — сука променяла вырастившего ее охотника и четыре года о ней пекшегося на первого попавшегося ей волка? Пусть и в пору сватовства?
… Прошел я сколько-то по свежим следам, покричал, пострелял… Призывал и грозно, и ласково… Потом еще прошагал с километр — напрасно. При выстрелах и крике моем даже не потопталась в угрызениях совести. И я укрепился в мысли: пока не нагуляется в меру, назначенную природным естеством, не вернется.
Но и трое суток прошло, и пять, и неделя томительно скончалась, а моей Найды не было. Снег стал под быстро набиравшим высоту солнцем сильно таять, путики я закрыл, выходить из тайги собрался. На настовую корку ночью дважды выпадала пороша, и утром я как-то встретил парные следы собаки и волка…»
Тут мой друг задумался, потом крутанул головой и заговорил с улыбкой: «И вот представь себе! Махнул я во зле на это собачье дело и собрался через два дня уходить домой в одиночестве. А утром… заскреблась в дверь моя собачка, заскулила обиженно и жалобно, вроде бы не она меня бросила, а я ее! Соскучилась, вертится, натурально плачет блудница, и я от радости едва не прослезился… Но вот она, представь себе, решительно вырвалась из моих рук и куда-то побежала. «Найда!» — крикнул я, но она и не оглянулась. А через несколько минут я увидел ее с волком. И она его определенно звала за собой к избе, возле которой стоял человек!
До них было метров сто, когда зверь твердо сел, а потом решительно лег, полностью выйдя из повиновения подруги. И как только она ни лаяла и ни повизгивала, как ни вертелась возле него — тот ноль внимания. И не пошевеливался даже, когда та убегала ко мне и обиженно смолкала.
А я оказался в раздвоении чувств. Первым побуждением было этого волка застрелить: и неожиданный приличный дополнительный заработок, и премия, и одним вредным хищником на участке меньше. Но… Все же какая необычность поведения в дружбе серого с собакой и вполне возможное волчье отцовство ее очередных щенков! И в этом раздвоении я зашел в избу и стал наблюдать за моими друзьями в окно, примостившись для маскировки от него подальше. Одну сигарету высмолил, другую… И вот волк встал… И несколько раз неуверенно шагнул к избе, натужно повинуясь увещеваниям подруги. Но опять лег… И снова поднялся… И еще несколько раз шагнул…
А я тем затянувшимся временем решал все ту же проблему: стрелять — не стрелять. Случись это в начале сезона или хотя бы в его разгаре, я попытался бы этого зверя до кое-каких пределов приучить к себе — интересно все же, удивительный эксперимент посреди тайги, похожий которому вряд ли когда случался… Но ведь послезавтра выходить, в деревню он со мной и за собакой не пойдет, это точно, а к осени все забудется и потеряется.
И взял я в руки ружье. Вогнал в стволы пулевой патрон и картечный. Далековато для тулки было — метров семьдесят. Но волк, нутром почуяв неладное, прилег обочь пня, напряженно уставившись в избу. А когда я приоткрыл дверь и стал высовывать двустволку, ринулся в бега. Пару решающих секунд я потерял из-за Найды, бросившейся на меня в полном понимании моего умысла. И мой дуплет вдогон волку оказался пустым. А собака умчалась за ним, не вернувшись ни через час, ни во весь этот день и другой. Прошел я по их следам изрядное расстояние, крови на них не увидел, собачьего ответа ни на свои отчаянные призывы, ни на ласковые не дождался. И ушел в деревню один.
Сама моя Найда в ту деревню прийти не могла, потому что добираться до нее надо было сначала двадцать километров по таежной тропе, потом тридцать — на лесовозах и далее на попутном транспорте. Но это я говорю лишь к слову, потому что она, как я выяснил через три месяца, уходить из тайги уже не собиралась: волк для нее стал радостью и смыслом жизни, я же, посмевший в него стрелять, перестал быть ей хозяином и другом.
… Спрашиваешь, как выяснил? А вот слушай. В конце мая пошел я на свой участок проведать природный солонец и попытаться добыть пантача. Добрался удачно: друг Петро довез до тайги на «Москвиче», а к вечеру того же дня я был в своей избушке. И в первые же минуты, походив по дворику и вдоль путиков, убедился, что сюда временами наведываются лайка и волк. Косулю они съели прямо под прикрытием лабаза, оставив от нее лишь клочья шкуры и копыта. А в трех сотнях метров, под нависью кедровой кроны, лежали уже крепко запахшие остатки изюбра-прошлогодка, причем нетрудно было определить, что задрал его волк, собаки тут не было, а мякотные части ног отгрызены и унесены… Ясное дело, упер их зверь в логово для своей супруги, наверняка разродившейся потомством. Прикинул я и смекнул: разрешилась Найда в середине апреля или неделей позже, щенкам сейчас более месяца, и теперь она уже запросто отлучается от гнезда по своим родительским заботам, пока еще, скорее всего, попеременно с отцом семейства. М-да-а…
Всю ночь обсуждал я с собою эту историю. Ясное дело, одичала моя Найда, проснулся в ней волк. А до чего не дошла она собственными инстинктами, или, как ты говоришь, подсознательной памятью предков, натаскал ее настоящий зверь. За время сожительства с волком сейчас она уже настолько пропиталась его запахами, что вся волчья родова признала ее своей.
Щенки, конечно, помесные, интересно было бы и на них взглянуть, и на все семейство в сборе, однако попробуй отыщи логово… К тому же я успел свыкнуться с потерей лайки, пантовка теперь меня интересовала больше, и чуть свет я ушел на солонец.
А там тоже оказались собачьи и волчьи следы, старые и свежие, но это меня уже не удивило, потому что Найда здесь со мною бывала, а волки солонцами и сами всегда интересуются по известным причинам, и даже посильнее человека интересуются.
На том солонце фарт пришел ко мне в первую же ночь. Разделал я пантача, часть мяса определил в холодные родники, остальное посолил в брезентовых мешках. Требуху закопал, прибрал после себя солонец и рванул с пантами к зимовью для заварки их и сушки. Рас-считывал со всеми делами покончить к пятому дню, потому что в полдень шестого у выхода из тайги меня должен был поджидать Петро.
Через день, подвесив полуобработанные панты для провяливания на ветру, я заспешил на солонец за мясом. Подхожу ти-и-хо, с остановками… Ветерок тянул мне навстречу… И потому я заметил их первым. Кого? Да Найду со своим возлюбленным! С раздутыми боками, определенно наевшись до отвала, они озабоченно уходили с солонца. И так умиротворенно уходили, что подошли ко мне не далее чем на десяток метров.
Увидев человека, но еще не распознав, они вкопанно замерли и уставились в меня — на несколько секунд. Когда волк одним махом развернулся и ударился в бега, я крикнул: «Найда! Ко мне!» Та взвизгнула, бросилась ко мне определенно с радостью, однако в то мгновение подал властный голос волк, и она покорно обернулась в его сторону и тут же помчалась за ним. Но когда я еще раз во всю силу голоса позвал ее, она опять с визгом понеслась ко мне! И подбежала, стала прыгать, в лицо норовила лизнуть. Визжит и плачет, и я ее глажу, уговариваю успокоиться, уверяю, что все будет хорошо, что теперь никакие серые разбойники нас не разлучат… А сам ищу веревочку, чтоб накинуть ее на шею…
Так близко было счастье… Но тут наши восторги перекрыл тягуче-дикий басовитый волчий вой: «уу-ооо!» И мою Найду как ветром сухой лист подхватило, через миг она была уже в десяти метрах от меня, замерла, полуобернувшись ко мне, и тоже взвыла, подняв голову в небо, мешая собачий брех с волчьим воем… Не то просила извинения, не то прощалась…»
Тут мой рассказчик замолчал, без объяснений ушел куда-то, но через пять минут вернулся и заговорил совсем о другом. Я было подумал, что на том и закончилась история о немыслимой вроде бы для собаки, преданность которой человеку не имеет аналогов, измене хозяину, однако на всякий случай вопросил: «Скажи, Андрей, и больше о Найде ты ничего не знаешь?» А он и отвечает: «Отчего же? Жди меня через четверть часа для продолжения рассказа».
И ровно через эту четверть он снова заговорил:
«В сентябре было. Я заехал в тайгу готовиться к охотсезону, а еще дал мне промхозовский охотовед задание по учету изюбров на реву. И вот как-то сижу я поздним вечером, слушаю кричащих со всех сторон быков, на планшетке их помечаю… И вдруг ночную темень, плотно окутавшую тайгу, разорвал вой волчьей стаи: «уу-ооо-уу». И все мое нутро затрепетало невесть отчего, да только не от страха — чего мне было бояться? Рядом с избой-то! С мощным карабином в руках! А вот вроде бы открылось предо мною что-то особенно дикое и таинственное…
Волк-вожак выл на низких тонах этаким густым басом, с ударением на «ооо», а его подруга переливалась малопохожим на вой волчицы тенором. Всю силу она старалась вложить в «ууу», однако это ей удавалось плохо, и она срывалась на слитный собачий лай. То определенно была моя Найда… С повзрослевшими детьми, которые и не выли, и не лаяли, а просто скулили восторженными от избытка сил и впечатлений альтами и звонко полаивали.
До них сначала было не более километра, потом они завыли подальше и в другом направлении, и я решил, что выводок волкособак приступил к свободной охоте. Что теперь родители учат их жить по-волчьи, а те стремятся показать, что и сами не лыком шиты. И я подумал, что обученные настоящим волком совместно с прекрасной охотничьей собакой прибылые встанут на по-волчьи сильные ноги мастерами жить по-волчьи ничуть не хуже, чем их чистокровные собратья.
… По первым октябрьским порошам я убедился, что они продолжают жить и охотиться дружной семьей, причем мне во вред. То и дело я находил остатки добытых стаей и съеденных изюбров, кабанов и коз, мне же оставалось все меньше шансов выполнить план-задание по заготовке мяса для сдачи промхозу. Как назло, таежный участок этой стаи совпадал с моими угодьями. И не потому ли, задумывался я, что их в совершенстве знала Найда? Не желавшая осваивать неизвестную тайгу?
Да, она не только оставила и забыла меня ради волка — она теперь стала для меня вроде бы и недругом. Знала ведь, встречая мои свежие следы, что я начал очередной сезон, но ни разу не пришла к избе, и даже не подходила к ней ближе полукилометра. По моим путикам не ходила и своей родне запретила это делать. И самоловами никто не интересовался.
Зло на нее во мне крепло, я все чаще подумывал ликвидировать всю эту волчью нечисть вместе со своей бывшей подругой и все же не решался: жалко было. Но не стало этой жалости после того, как ее семья принялась есть добытого мною, освежеванного и уложенного на временный лабаз большого жирного кабана… В тот же день я сбегал в зимовье и вернулся с ядом и волчьими капканами. А для пущей надежности соорудил из бревен две огромные кулемы.
И тут же пошел снег, и выпало его за ночь ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы прикрыть и приглушить мои следы и запахи, замаскировать самоловы и не вывести их из строя.
А через два дня они меня «ждали». Все. Найда угодила лапой в капкан, ее возлюбленного придавило бревном кулемы, один прибылой тоже сидел в капкане, а еще трех я выследил и подобрал отравившимися.
Найда встретила меня почти как волчица и как незнакомого ей человека. Она сильно возмужала, стала более мускулистой, чем я знал ее, от нее несло крепким волчьим запахом. Она меня, конечно же, узнала сразу, однако как хозяина, даже бывшего, не приняла. Больших трудов мне стоило стянуть ее шею ремнем и привязать на железную цепь капкана. А когда я на ее глазах добил волка и волчонка, потом же в своих заботах проходил мимо нее, она впилась мне в бедро, и я оглушил ее топориком.
К избушке я приволок ее силой и посадил на цепь, надеясь, что ее дикий любовный роман и романтическое материнство со временем забудутся. Однако она упорно не притрагивалась ни к еде, ни к воде и медленно умирала. Она почти не шевелилась, а лежала на животе, бросив голову на вытянутые вперед ноги и закрыв глаза. Лежала ночь и день, сутки, другие, третьи… На мои попытки поговорить и приласкать реагировала непримиримо и агрессивно, катая в горле рык. А через неделю, вернувшись вечером в избу, я увидел ее мертвой…»
Тут можно было бы поставить большую точку. Но наверняка среди читателей этой были найдутся скептики, пожелавшие меня «срезать»: такое в жизни, мол, быть не могло, такое можно лишь придумать…
И потому я позволил себе сделать к рассказанному нечто вроде обстоятельного эпилога.
В дикой природе чего только не случается. Человеку, отдавшему ей большую часть жизни, нередко приходится свидетельствовать необыкновеннейшие события, даже остепененным кабинетным охотоведам и зоологам представляющиеся вымыслом, охотничьими или рыбацкими байками, в которых автор, может быть, и не сочиняет, однако сильно преувеличивает.
Сергей Кучеренко