Коми-зырянской пайке посвящается.
Впервые он попал мне на глаза в начале лета, когда мы с напарником Андрюшей приехали на рабочее совещание охотустроительной партии в северное село Ертом. Было это в конце 1960-х, мы занимались обследованием охотничьих угодий будущего госпромхоза в республике Коми.
Центральной улицей села направились мы к дому, где квартировал начальник нашей партии. Около сельской столовой — вечного пристанища собак — гуляла «свадьба». Ладная серая сука водила за собой десятка полтора влюблённых. Первым за ней следовал рослый поджарый кобель чёрно-белого окраса. Он был явным лидером в стае. Всё было при нём: чуткие удлинённые ушки, раскосые тёмные глаза, белый галстук и белые носочки на всех четырёх лапах, плотно скрученный в два кольца хвост, комком лежащий на крестце. Такого красавца нельзя было не заметить. Глядя на собачий хоровод и по привычке оценивая собак, я вспомнил события недавних дней.
Мы с напарником квартировали в селе Усть-Вачерга, в 30 километрах от Ертома, выше по течению реки Вашки — притока Мезени. Наша партия распределилась на четыре звена, по два человека в каждом, и, рассредоточившись по разным населённым пунктам, охватывала весь бассейн реки, от верховьев до устья — территорию будущего промхоза. Собираясь раз в месяц у начальника партии, мы отчитывались о проделанной работе, делились своими соображениями и впечатлениями, получали новые индивидуальные задания, на лету ловили московские новости, получали зарплату, отмечали нашу встречу и вновь разлетались как птицы в разные стороны. Законом для нас было безусловное выполнение в срок и качественно всех работ, которые входили в наши задания. Свободным же временем каждый распоряжался по-своему.
Как-то в начале июня, когда мы с Андрюшей колдовали над картой, намечая очередной маршрут по охотничьим угодьям, к нам пришёл незнакомый человек — высокого роста, в полевой одежде, по-охотничьи подтянутый — явно не местный. Оказалось, это — Михаил Георгиевич Волков — известный в нашей среде охотовед и кинолог. В ответ на наше приветствие он добродушно улыбнулся, глядя на меня.
— Так вот он каков, мой земляк из Иванова. А я, собственно, таким тебя и представлял со слов начальника партии. Давайте-ка продолжим знакомство за чаем — я только-только с лодки, устал и продрог.
Андрюша быстро сбегал в сельмаг, принёс бутылку питьевого спирта и горячего хлеба, а сын нашей хозяйки поставил на стол блюдо малосольных хариусов.
— Ну, за охотничье братство, ребята! — торжественно произносит Михаил Георгиевич.
И пошла беседа! Конечно, об охоте, собаках, разных удивительных случаях. Из разговора мы узнали, что Михаил Георгиевич — охотовед довоенного выпуска Московского пушно-мехового института, большой любитель собак, а его любимая порода — лайка. Он хорошо знал Европейский Север, особенно Бо.льшеземельскую тундру и Республику Комм. Изучал оленегонных и коми-зырянских лаек, побывал в самых отдалённых районах. Он и сейчас находился в командировке по обследованию поголовья промысловых лаек, одновременно проводя экспертизу собак в районах. С увлечением говорил, что в этой глухомани встречаются прекрасные собаки, как по экстерьеру, так и по рабочим качествам. Пользуясь правом эксперта-кинолога всесоюзной категории, он выдаёт дипломы на собак высокого класса и заносит их в книгу производителей породы. Был он явным противником современ-ной классификации пород лаек, считая, что быстрота и упрощение здесь не уместны, что это приведёт к исчезновению таких аборигенных пород в нашей стране, как коми-зырянская, марийская и вогульская лайки.
Мы с Андреем полностью поддерживали доводы Михаила Георгиевича, особенно я, видевший в детстве своими глазами коми- и марийских лаек. Прекрасных чёрно-белых собак, отличных работниц — кобеля и суку, вывезенных из Коми, держали в те годы знаменитые в наших краях охотники Власовы. А марийских лаек, рыжеватого окраса, дважды привозил мой наставник по охоте Иван Павлович Туваков. И по сей день эти красавицы собаки стоят в моих глазах, как живые.
Андрюша за столом уже клевал носом, когда мы с Михаилом Георгиевичем подошли к «вопросу» нашего с ним землячества. Оказалось, что в самом конце двадцатых годов они с матерью жили в Иваново- Вознесенске, где он и постигал азы охоты. Был он в Иваново и сразу после Великой Отечественной войны, где его супруга — Вера Васильевна работала охотоведом в областном обществе. Мы просидели и проговорили почти до утра, хотя ночи-то, как таковой, в начале июня на Севере не бывает. Провожали мы Михаила Георгиевича до лодки уже при высоком северном солнце.
…А события у столовой, между тем, бурно разворачивались. Вездесущие мальчишки исподтишка подначивали кобелей на подвиги. И свара началась. Рычащая, визжащая и крутящаяся куча собак вмиг окуталась облаком пыли, подкатилась к столовой, из этого клубка вырвался полюбившийся нам красавец и моментально занял позицию между крыльцом и стеной здания. Он был опытный боец и знал законы стаи. Здесь не столько один за всех, сколько все на одного. Теперь зад у него был надёжно защищён, и он был готов к отражению атаки. Первый же смельчак, сунувшийся к нему, заорал, отскочив с разорванным ухом, второй заскулил, мотая прокушенным шипцом.
— Ну, — говорю Андрюше. — этот «парень» не пропадёт. — и обратился к мальчишкам: — Чья собака, орлы?
— Да это Бобик, дяди Лёни Пантелеева, вон его дом сзади столовой.
«Ну что ж, придётся познакомиться», — решил я про себя. И мы двинулись на совещание. Слова и наказы начальника партии и старшего охотоведа доход шли до меня откуда-то издалека: мысли были заняты другим. Собака в тайге нужна, как воздух, а вернее, как надёжный друг. Это — вечный спутник охотоведа. А у меня впереди осень, заезд в тайгу для проведения учётов охотничьих животных и. конечно, охота. А какая же охота без собаки?
После совещания я направился к дому Пантелеевых. На улице стояла послеобеденная тишина. Село как будто вымерло, даже собаки не мотались по улицам, а лежали вблизи своих домов, в тени сараев.
Мне открыла миловидная женщина и на мой вопрос о хозяине сказала, что он уехал в верховья реки на рыбачку и будет только дня через три-четыре. О собаке я решил пока ничего не спрашивать.
В июле служебные дела вновь собрали всех сотрудников нашей партии в Ертоме. Вашка заметно обмелела. Журча частыми перекатами, она как бы оправдывала своё название: в переводе с коми на русский Вашка означает «шепчет». Воздух был наполнен ароматом морошки: был самый пик сбора этой ягоды. Я шёл от берега к центру села и ноги мои сами повернули к знакомому уже дому. Входная дверь была распахнута. в доме были слышны мужские голоса. Громко спросив разрешения и не услышав ответа, я прошёл в сени. Вдоль стен стояли баки с морошкой, постоявшая ягода приятно пахла бражкой. Я толкнул дверь в кухню. За столом сидели два мужика, оба в возрасте, давно не бритые и явно навеселе. На столе стояла сковородка с кусками жареной рыбы и лежал пучок зелёного лука. В центре красовались две бутылки со знакомой уже серо-зелёной этикеткой. Я поздоровался и назвал себя. Мужики заулыбались, стали здороваться, усадили за стол. Один из них, русоволосый, с приятным лицом, встал и достал из шкафчика чистый стакан для меня. Отказываться было бессмысленно. Выпили за знакомство и рыбацкую удачу. Меня наперебой стали потчевать свежей рыбой. И вдруг под столом раздался тихий визг, а вслед за ним смех хозяина дома.
— Бобик, убирай к чёрту свои лапы!
Из-под низко опушенной клеёнки показалась остроухая голова. Собака вышла наружу и уселась возле нас, внимательно следя за рука-ми хозяина. Теперь я мог разглядеть её как следует. Кобель был хорош! Красивые чуткие уши, глаза тёмные и умные, на лбу белая чёрточка, удлинённый щипец заканчивался чёрной, влажной мочкой. Грудь в меру широкая, с белым галстуком, ноги стройные, сухие, пальцы в комке. Хвост он не распускал даже сидя.
Я умышленно завёл разговор о собаке, похвалил Бобика за внешние данные и как бы невзначай спросил, каков он в работе. Пантелеев скромно сказал, что собакой доволен. Зато соседа прорвало на похвалы. Оказывается, с согласия Пантелеева, он уже два сезона брал Бобика с собой на промысел. Сам Пантелеев на фронте был ранен в ногу и заметно прихрамывал. Далеко в тайгу забираться не мог и охотничал вокруг своей деревни. Сосед уверял, что Бобик прекрасно работает по белке, кунице, глухарю и лосю, подаёт с воды битую утку. При облаивании дичи никогда не ошибается. Но при работе по кунице прихватывает только свежий или ночной след, на след же суточной давности не обращает никого внимания. Сам я не считал это недостатком в работе, скорее наоборот, в чём убедился позднее.
Разобравшись в ситуации, я понял, что собака в какой-то мере является бесхозной, и начал разговор издалека, постепенно подводя собеседников к заключению, что охотоведу без собаки в тайге никак нельзя. Вот только где найти подходящую? Неожиданно Пантелеев сам пошёл мне навстречу. Изображая из себя этакого ловкого малого, он сказал, что за сто рублей отдаст мне Бобика. Сердце моё ёкнуло. Чтобы не выдать радости, я начал торговаться, смекнув, что хозяин собаки ляпнул наобум, сильно переборщив, не имея никакого представления о ценах. К тому же, винные пары тоже давали о себе знать. Я сказал ему, что собака мне нравится, но цена слишком высока и таких денег в этой глухомани он не заработает и за целый месяц. Прикинув, что завтра друзей ожидает не самое лёгкое утро и похмелье даст о себе знать, я решил наведаться к Пантелееву пораньше.
Ночь для меня была неспокойной. Я то и дело посматривал на часы и торопил утро. Зная деревенский обычай рано вставать, чтобы заниматься бесчисленными домашними делами, я в пять утра уже направился к дому Пантелеевых. Я уже был влюблён в кобеля, готов был заплатить и сто рублей, и даже больше. Над крышей дома вился дымок. Стукнув в дверь для порядка, я прошёл на кухню. Хозяйка сто-яла у чела дотапливающейся печи и, макая в масло глухариное перо, смазывала им разложенные по формам хлебцы. Хозяин сидел за столом с потухшим взором. Кисло хмыкнув, подвинул мне стул. Бобик лежал возле него и косил на меня тёмным глазом.
Сняв с плеча тощий, но драгоценный в данном случае рюкзак, я присел к столу. Кашлянув для порядка, спросил сразу:
— Продашь собаку?
— Сколько дашь? — оживился Пантелеев.
— За пятьдесят, — говорю, — согласен? Магарыч за мной.
Он кивнул и протянул руку. Я достал из кармана и подал ему две бумажки по двадцать пять рублей. На какую-то секунду мы потеряли бдительность и поплатились за это. Рука жены молниеносно выхватила из рук оторопевшего мужа одну бумажку и, как ни в чём не бывало, стала опять колдовать у печи. Он было рванулся в обиде, но я остановил его, многозначительно указав на свой рюкзак. Он сразу оценил мой жест и с деловым видом вышел в сени. На столе появилось блюдо крупных солёных ельцов и зелёный лук. Я развязал рюкзак. Душа моя была по горло переполнена счастьем, я готов был расцеловать Пантелеева, а заодно и его симпатичную жену. Мы выпили за Бобика, и я стал собираться в дорогу. Пантелеев воспрял духом, немного повеселел, но когда стал надевать на собаку ошейник, руки его дрожали. Я понял, что это не от похмелья. В сенях я дал ему ещё четвертной, чтобы восполнить потерю. Глаза у него повлажнели и он стал прощаться, сказав, что на улицу не пойдёт. Я понимал его.
И вот мы с Бобиком двинули на новое место его жительства. По реке до Усть-Вачерги 30 километров, а по дороге — 25 верст. Именно вёрст, так как идти приходилось то по песку, то по болоту. Кто не хаживал по таким дорогам — представить себе тот путь не может. Вначале мой спутник вал себя нормально, но, выйдя за околицу, остановился и долго смотрел в сторону родного села. Затем, сделав ещё несколько шагов, лёг. Я наклонился к нему, нежно погладил, почесал за ушами и дал сахару. Сахар он съел, но подниматься отказался. Я натянул поводок. Он лёг на бок и, когда я тихонько сделал несколько шагов, юзом протащился по песку. Поняв, что это серьёзно, я остановился и стал кумекать, что же делать дальше. Скормив ему ещё несколько кусочков сахара, неожиданно решил отцепить поводок. «Если, — думаю. — и убежит назад, то отвезу в лодке». Так и сделал. Он встал, отряхнулся от песка и, когда я сделал два-три шага, прыжком обогнал меня и весело затрусил впереди. Мы углубились в лес. Пройдя с километр, я заметил, что Бобик стал исчезать с дороги и появляться то с одной, то с другой её стороны. Это уже было похоже на поиск. И вот впереди, метров за двести, раздался ровный, нечастый лай. Голос был чистый и звонкий. Волнуясь, я стал осторожно подходить к собаке. При моём приближении кобель забежал на другую сторону дерева. Белка сидела невысоко, совершенно открыто и, наклонившись, цокала на собаку. Я пнул ногой тонкую осину, и зверёк перескочил на соседнее деревце, потом на второе, третье. Собака вела его. не отпуская из вида. Я рванул в Усть-Вачергу как на крыльях. Домой мы с Бобиком пришли во второй половине дня. Андрюша, с некоторой завистью смотря на собаку, сказал: «Вот настырный, заполучил-таки свою мечту».
Он был тысячу раз прав: наша дружба с Бобиком началась сразу. На другой день я его проглистогонил, дав солидную дозу «камалы», стал регулярно и сытно кормить, каждый день приносил из столовой ведро пищевых отходов, где преобладали каша, макароны, кости и мясные остатки. Такой еды Бобик, конечно, не видывал. Он быстро набрал тело, шерсть стала лосниться. От меня он не отходил ни на шаг и. если я заходил в какой-то дом или на почту, ждал у крыльца. С местными собаками поладил быстро, так как крупнее и агрессивнее кобеля в Усть-Вачерге не было.
Пришёл август. Выводки глухарей и рябчиков взрослели на глазах, утка стала на крыло. В первый же выход на охоту Бобик подал с воды битых мною уток и. разогнав в молодом ельничке выволок глухарей, живьём поймал одного. В нашем маршруте в верховья р. Вашки он развеял все мои сомнения в отношении куницы: нашёл её к вечеру, когда мы с товарищами уже подыскивали место для ночлега. Метрах в ста от нас раздался громкий и злой лай и стал с остановками отдаляться. Место было глухое (кромка мохового болота), редко посещаемое людьми и я, грешным делом, сразу подумал о медведе. Хотя не было слышно ни треска сучьев, ни медвежьего рыка. Зарядив ружьё пулями, я рванул на голос собаки. Метров через двести лай стал доноситься явно с одного места, стал нечастым и не таким злобным. Я начал осторожно скрадывать зверя и вижу: собака сидит под елью и смотрит вверх. А в редкой кроне дерева, на фоне светлой полосы зари вижу тёмное пятно с явными контурами зверька. Увидев меня. Бобик залаял азартнее.
Зверёк метнулся на самую макушку дерева. Он быт гораздо крупнее белки, я догадался, что это куница, и пошёл к собаке. Кобель работай грамотно: кроме более частой отдачи голоса, лишней активности не проявлял, поддерево не лез, что мне особенно понравилось. Куница затаилась в макушке ели и сидела, как мёртвая — ситуация быта не в её пользу.
Сумерки густели быстро. Я знал, что друзья беспокоятся в неведении и, окликнув собаку, двинулся в их сторону. Но кобель и не думал идти за мной. Он всё так же следил за куницей, оглашая лес негромким лаем. Сообразив, что сразу пёс добычу не бросит, я решил проверить его терпенье и выдержку. Потрубив в стволы ребятам и услышав в ответ их голоса, я направился к месту ночлега. Расположились мы метрах в трёхстах от собаки, установили полог, натаскали дров и развели большой костёр. Было тихо и уютно среди огромных елей и сосен на сухом, хрустящем беломошнике. В котелке забулькало ароматное варево. В меню у нас, с общего согласия, абсолютно преобладали макароны «по-флотски»: быстро и сытно. Мы откушали и уже блаженно потягивали душистый чай, когда появился Бобик. Прикинув по времени, мы пришли к единому выводу, что кобель просидел под куницей верных полтора часа. Это уже был показатель в работе!
Я ждал осени… И она пришла, тихо и незаметно. На лиственницах появились жёлтые пятна, вода в Вашке стала совершенно прозрачной, заметно темнее и продолжительнее стали ночи.
На бескрайних таёжных болотах журавли собирались к отлёту, тревожа душу тоскливыми криками. Мой напарник с утра до вечера метался по ягодникам, охотясь с манком на рябчиков. Приносил он их по пять и больше каждый день. Бедняга совсем осунулся, хотя питались мы вполне нормально. Это была его любимая охота, как он выражался, был «загул» как у пьяницы. Мне казалось даже, что и костяной манок, который подарил ему наш проводник, становится с каждым днём всё короче от постоянного Андрюшиного сосания.
Я эту охоту не любил, ждал утиного пролёта. А пока мы с Бобиком ходили по весёлым брусничникам и я наслаждался работой собаки по глухарям. Но Север — есть Север, и периоды с хорошей погодой продолжительными там не бывают. Пошла полоса дождей. В тайге и на реке стало почти безлюдно: весь промышляющий люд западает в та-кой период по промысловым избушкам и родным домам. Мы с Андрюшей взялись за рутинную бумажную работу, делая черновые наброски проекта будущего госпромхоза.
Но всему приходит конец, дождям — тоже. Проснувшись как-то утром и глянув в окно, я увидел чистое, металлическое небо, а выйдя на улицу, сразу ощутил жёсткий холодный ветерок. Вдоль берега реки и кромки воды повсюду белела пена: северный ветер гнал серые барашки волн. Первых пролётных уток мы заметили в полдень. Шли они высоко и быстро, как будто торопились куда-то. Пришёл наш проводник и сказал, чтобы мы собирались дня на два пострелять уток.
— Поедем на стрелку — место впадения в Вашку реки Лоптюги.
Охота на осеннем пролёте — это азарт! Это бешеные глазам дрожащие руки, это проклятые промахи и раздутые патроны. И в то же время каждый удачный дуплет, сопровождающийся шлепками об воду сбитых птиц, это пик охотничьего счастья. Утка шла тундряная, в основном, чернеть, гоголь и турпан. Мне особенно нравился турпан — птица довольно крупная и плотная, да и по весу чуть меньше кряквы. Правда окрас как у чёрной вороны, но мясо вкусное и, главное, его много. Бобика я закрыл в избушке. Это в августе-сентябре приятно посмотреть, как работает собака по утке, а в ледяной воде она легко может заработать воспаление лёгких. Изредка он подвывал, в ответ на наши выстрелы. Охота была удачной.
Поздно вечером, когда темнота слизнула и проглотила все окружающие нас предметы, мы расположились возле большого казана, набитого варёными утка-ми. Отблески костра играли на наших довольных и счастливых лицах. «За удачную охоту!» — звякнули три кружки. «За охоту и охотничью дружбу!»
Первую полноценную куницу Бобик подарил мне на мой день рождения — 23 октября. Мне исполнилось 29 лет. Буквально за два-три дня до этого установилась замечательная ясная и тихая погода, с лёгким морозцем. Частыми стаями, высоко, без остановок шла белолобая казарка. Её тревожные, бес- прерывные крики приятно волновали охотничью душу. Об охоте не могло быть и речи, птицы были недосягаемы. Мы ожидали морозов и снега. Свой день рождения решил я посвятить другой охоте. Поднялся засветло и, быстро перекусив, вышел на улицу. Было тихо, не-большой морозец бодрил. Бобик прыгал возле меня и от радости был готов скрутиться в спираль.
Лес начинался сразу за последним домом и. пройдя с десяток шагов, мы окунулись в совершенно другой мир — мир загадок и таинств. План маршрута в голове уже был. и я направился в сторону знакомого мне озера. Там было всё: рябчик, глухарь, белка, да и помёт куницы я видел раньше на поваленных лесинах. Бобик ушёл в поиск. Ходил он широко, так что лай иногда раздавался метров за двести-триста. При-мерно через километр хода я услышал ровный и редкий лай. Приближаясь, стал различать тихое повизгивание. Часто бывая с собакой на охоте, я быстро научился определять по голосу, на кого она лает. Сразу определил, что сейчас лает на глухаря. Работал кобель по глухарю очень осторожно, садился поодаль от дерева, на котором была птица, лаял редко и негромко, с повизгиванием. Я всё время задавался мыслью: откуда у собаки такое соображение? И пришёл к выводу, что это талант, такой же, как и у человека — ведь не все же им обладают. При подходе долго не мог разглядеть птицу и только когда глухарка заквохтала, очевидно обнаружив меня, успел выстрелить. Начало есть. До озера Бобик нашёл ещё трёх белок и всех мы взяли.
Злобный и частый лай я услышат на подходе к озеру. Собака лаяла на одном месте. Я сунул в правый ствол пулю: в те времена медведя по Башке было много. Подхожу ближе. Вижу на ели беличье гайно. Кобель выходит из себя. Бью топором по стволу ели, и из тайна стрелой вылетает куница. Прыжок на соседнее дерево и… Вот дура, остановилась и разглядывает нас с высоты. Стреляю. Куница падает, но, не долетев до земли, оказывается в пасти у собаки. Разглядываю трофей. Самец куницы хорош! Крупный, выкуневший, о чём говорит пушистый на конце хвост. Я рад. Ласкаю и целую собаку, благодарю за подарок ко дню рождения.
К обеду мы уже дома. На столе пирог из сёмги, солёные хариусы и солёные грузди. Царский стол! Я достаю из рюкзака свои трофеи. Меня поздравляют с добычей и днём ангела. Это был самый счастливый и радостный день рождения в моей жизни! Бобик не отходил от меня ни на шаг и был полным хозяином всех остатков с нашего стола.
Октябрь подходил к концу, река стала полноводной и спокойно несла свои тёмные воды. У берегов образовались забереги, шла шуга. Пора было собираться в избушку. Мы её присмотрели заранее. Место, где она находилась, было изумительное. Там в Вашку впадала малюсенькая речушка под названием Чим. Чим в переводе с коми — сёмга, и она на этой речушке нерестилась. Часто при ловле хариусов, а в этой речке они доходили до килограмма весом, попадали и маленькие сём-ги. Они были нежно-розового цвета с тёмными пятнышками по всему телу. Если такие попадались на наши крючки, мы их осторожно снимали и отпусками обратно в воду. Находилось это место в ста километрах от Усть-Вачерги вверх по течению Вашки. Наш проводник Егор Семёнович сказал, что, отчалив пораньше утром, к вечеру можем быть на месте. Решили назавтра ехать, так как шуга шла уже вовсю и в верховьях могли образоваться заторы. Егор Семёнович ушёл готовить мотор и лодку, мы же стали набивать рюкзаки и баулы всем необходимым в расчёте на два месяца.
Назавтра утро холодное, на востоке светлая полоса, но солнце показываться не спешит. С реки доносятся постоянные шорохи, шуга идёт сплошной массой. Погрузка закончена, последними прыгают в лодке собаки. Лодка делает большой полукруг, мотор набирает обороты и мы устремляемся вверх по течению. Глубокая осень на Севере — пора суровая и в то же время торжественная. Всё готовится к зиме. Река — к ледоставу, тайга — к долгому, чуткому сну под снежным покровом. До избушки делаем две короткие остановки, чтобы размяться и согреться и дать оправиться собакам. На остановке делаем для себя открытие Демонстрирует его наш проводник. Оказывается, если выкопать в пес-ке узкую ямку глубиной 30-40 сантиметров, то бензин, налитый в баночку из-под консервов, горит медленно, и его хватает, чтобы вскипятить литровую жестянку воды для чая. Это — житейский опыт северян. До места добрались ещё засветло.
Вот он — Чим-Дын. по-русски — сёмужье место, родовая изба нашего проводника. Изба приземистая, из толстых и ровных сосновых брёвен, крыша односкатная из колотых плах, окошко небольшое, в углу каменка, по стенам двое нар. Топится изба по-чёрному, дымоход и труба отсутствуют. Недалеко амбар, а возле него огромная, рахлапистая лиственница, чем-то похожая на надёжного сторожа. Егор Семёнович говорит, что много раз стрелял на ней глухарей прямо из окошка избы. Ну, что ж, поживём — увидим, может и нам пофартит. Проводник наш торопится в обратный путь.
Говорит, что успеет вернуться в деревню до полной темноты. Он вырос на этой реке и в юности поднимался этим путём (90 км) на шесте: моторов тогда в деревне не было. Да, Север ковал людей крепких физически и упорных характером. Егор Семёнович желает нам удачи и садится в лодку. Вот заревел медвежьим рыком мотор, и лодка ходко пошла вниз по течению. Мы уже затопили печь, таскаю в избу и амбар свои пожитки, а в тихих сумерках ещё долго был слышен гул мотора, усиливающийся на поворотах реки. Давно не топленая каменка в холодной избе даёт много дыма. Мы ходим согнувшись, собираем ужин и, наконец, усаживаемся за стол. В избе становится теплее, дым постепенно уходит, вот он уже еле заметен под потолком. Кормим собак. После кормёжки Бобик ныряет под амбар, ему не привыкать. Андрюшин же кобель — москвич не может найти себе место. Пускаем его в тамбур. В помещении совсем тепло, керосиновая лампа на столе создаёт какой-то древний уют. Егор Семёнович рассказывал, что эту избу его отец поставил в 1920 году, следовательно, ей 47 лет.
Охота в те годы была здесь сказочной. Тетеревов ловили петлями, огораживая тока низенькими изгородями из берёзовых и осиновых жёрдочек, оставляя в них проходы. Глухарей же добывали слопцами на порхалищах. Много ловили рябчиков, каждый охотник сдавал от двух-сот и более штук. Очень много было медведей, но вот охотников до них было маю. Лося, правда, было немного, но оленей зимой в тайгу приходило достаточно. Охотники больше белковали и добываю рысь и куний. Глухарей и зайцев не сдавали, они шли на прокорм семьи.
Башка — приток Мезени — была очень рыбной рекой. Ловили сёмгу, хариуса, налима и особенно много миноги. Зимой пучки миноги в замороженном виде лежали в сараях штабелями, как ивовое корьё. Мы успели это увидеть собственными глазами уже в 1960-х.
Началась наша таёжная жизнь. С раннего утра и до полной темноты пропадали мы в лесу, чередуя дни учётов охотничьих животных с чисто охотничьими днями. Но столе постоянно было мясо птицы и зайцев. Собаки тоже не голодали. Уже на третий день жизни в тайге мы с Бобиком добыли первую куницу и пяток белок, а до этого — двух глухарей. Кобель усаживался или бродил вокруг дерева, на котором сидел глухарь, и редко взлаеват. Подойти на выстрел не составляло особого труда. Я всё ждал встречи с крупной дичью. И вот, как-то ран-ним утром нас разбудил азартный лай собак. Пока Андрюша пыхтел, одеваясь, я уже был за дверью. Собаки орали метрах в двухстах, и эхо раздавалось по обе стороны реки. Я подумал, что зверь, которого они облаивают, — на самом берегу реки, и быстро побежал туда, загибая хорошую дугу. Лай стал углубляться в лес, и я рванул параллельно собакам. Очевидно, зверь шёл не быстро, и я скоро оказался впереди лая. Работал один Бобик, второй собаки не было слышно. Вот знакомое болото с угнетёнными соснами, идти стало мягче, но зато тяжелее. А вот и следы. Лоси! Лай стал спокойнее и доносится с одного места. Двигаюсь осторожно. От быстрого бега дышу, как паровоз и боюсь, что слышно меня за километр. Наконец, вижу собаку. А где лоси? Да вот же они, в группе небольших сосенок. Корова и крупный телёнок. Никаких раздумий: корова — «табу», телёнок — наш. Вижу, что Бобик заметил меня и пошёл вокруг лосей. Корова прижала уши и направилась прямо к нему. До лосей метров 60-70, ружьё надёжное. Вот он, момент! Стреляю. Телёнок падает сразу, корова, поднимая снежную пыль, рванула в чашу. Бобик заорал и — за ней. А я отправляюсь искать Андрюшу. Пройдя немного в пяту по следу лосей, вижу Андрея, машущего мне рукой, чтобы обратить на себя внимание. Его собака с ним. Договариваемся, что он пойдёт за топором и мешками, а я останусь свежевать добычу. До избушки с километр, не больше. Такая удача бывает редко.
После полудня мы уже со всем управились. Большую часть мяса сложили в амбаре, а немного разложили кусками в холодной прихожке избы. На общем собрании «коллектива» было решено сварить шулюм из грудинки. Блюдо это необычайно вкусно, особенно, если при его употреблении присутствует фляжка. Что и было исполнено.
Мы прожили в Чим-Дыне до 25 декабря и покидали зимовье уже по глубокому снегу. За все дни охоты мы с Бобиком добыли 8 куниц (три благополучно от нас ушли), около сотни белок и полтора десятка глухарей. Таких счастливых охотничьих дней, такого чувства удовлетворенности и абсолютной свободы больше в моей жизни, по-моему, не было. И собаки такой тоже…
Пропал мой Бобик на Селигере. Я привёз его туда в первых числах декабря. Охотничьи места вокруг села, где я остановился, изобиловали разным зверьём. Буквально через два дня я взял Бобика на охоту. Это была моя роковая ошибка. Я до мелочей запомнил весь тот день. Утро было тихое и мягкое, по церковному календарю было «Введенье» — пора декабрьских оттепелей. Лучшей погоды для охоты и не придумаешь. Душа моя ликовала, не предвещая ничего страшного. Едва мы углубились в лес, как Бобик моментально растворился в нём. Я пошёл по направлению следа собаки. Пройдя порядочное расстояние, встретил, наконец, тонный след куницы и следы широких махов моего ко-беля. Долго стоял и слушал, но в ушах была только звенящая тишина. Пошёл тонными следами. Через несколько остановок услышал вдалеке еле различимый лай. Сил и веры прибавилось и я, бросив след, рванул напрямую. На небольшой поляне стояло несколько крупных берёз. На одной из них, в середине кроны, темнела, вытянувшись на суку, крупная куница. Почему она забралась именно на берёзу, хотя вокруг поляны был сплошной ельник? Бобик не спеша и деловито ходил вокруг дерева и редко взлаивал. Увидев меня, он улёгся на снег и ждал моих действий. На открытом месте беспомощную куницу стрелять было жалко. Но не оставлять же её в конце концов! Это был крупный красавец-котище, тёмный, с ярко-оранжевой душкой.
Шкурка его, уже выделанная, долго висела в платяном шкафу, напоминая мне о моём четвероногом друге…
Возвращаясь из леса, на подходе к селу мы встретили собачью свадьбу. Бобик был настоящий кобель и сразу рванул в гущу собак. Отозвать, а тем более поймать его было невозможно. Ни ночью, ни на следующее утро он не пришёл. Я бросился на поиски. Исходил и объездил всю округу, но он как в воду канул…
Я вспоминаю его чаще, чем первую любовь. Мне идёт уже седьмой десяток, много держал я в жизни лаек, но такой собаки у меня больше не было. Я всё время чувствую вину перед моим другом — не дал ему прижиться на новом месте, ознакомиться с местностью — рано взял на охоту.
г. Никольск Пензенской обл., Декабрь, 2002 г.
В. Соловьев
“Охотничьи просторы”, книга 3 (41) – 2004