В лесной сторожке тепло и уютно. Шумит большой самовар, и клубы пара растекаются по расписному абажуру висящей лампы.
За столом нас четверо: трое охотников, приехавших из города, и хозяин дома — лесник Алексей Трофимович. Теплая сторожка Трофимыча не раз выручала нас во время зимних волчьих охот. Длинные переходы, мороз и непогодь сразу же забывались при виде огонька, мелькнувшего меж деревьев в знакомом окне.
Весь прошедший день мы тщетно пытались обложить тройку волков, побывавших на нашей приваде и не тронувших ее. Зимний день короток, но и за эти часы мы намучились вдосталь, не сумев сделать ни одного оклада. Мы кончили охоту уже в сумерках, когда пошел снег мягкий и ровный. Крупные хлопья его медленно кружились в воздухе, повисали на темных ветвях елей и кустах можжевельника. Забелели темные полосы дорог, чище и светлее стало вокруг, а снег все сыплет и сыплет, покрывая старые малики. Чудесная завтра будет пороша! Надежда на завтрашнюю удачу и привела нас в сторожку Трофимыча.
Зимней ночи, кажется, и конца нет. Давно заглох самовар, протерты отпотевшие с мороза ружья, но никому не хочется спать. Без конца сидел бы под цветным абажуром лампы, слушая интересные рассказы хозяина.
Трофимыч опытный охотник. Большую часть жизни он провел в лесу. Утром он пойдет вместе с нами в лес и покажет почему равнодушно относятся волки к выложенной приваде.
— Волки ваши в Рюминское болото не зря прошли. У них там без малого половина лосиной туши недоедена. Потому они и конину не берут, что лосятинка не в пример лучше.
— Хитер серый! — подмигивает мне один из охотников.
— Хитер и осторожен,— поддакивает лесник. Но бывает и на него проруха, иной раз проще лисы втюхается.
— В капкан? — спросил кто-то из нас.
— Не в капкан, а на манок. Катыша моего видели, остроухого? Вот он манит, а я бью.
— Новое что-то,— заинтересовываемся мы.— Расскажи, Трофимыч.
— Не знаю, может и новое, а может кто и бивал так-то, но только мне пришлось трех штук взять в прошлую зиму.
Хозяин располагается поудобнее и продолжает:
— В тот день, как это случилось, мы с сынишкой пошли не то что бы на охоту, а так, побаловаться пострелять белок вокруг сторожки.
— Пороша была мягкая, вроде сегодняшней, след печатный — одно удовольствие в лесу. Сынишка молод, да и Катышу второе поле всего. Из-за них и пошел больше — надо же молодежи «чутье натирать»! Белки урожай был. Ходить далеко не надо, у самой одворины следы попадались.
Уговор у нас был к обеду домой вернуться, но все же, собираясь, сунул я пару картечных патронов в карман: а ну как рысь встретится, на счастье мужик и репу сеял! Побродили мы на деревенских выгонах и решили за реку перевалить: там белки больше да и ельник подходящий, не больно высок. Только на лед спустились,— глядь следы волчьи. Три зверя, один такой матерущий, что ладошкой печатает. Ну, думаю, надо Катыша подвязывать, жаль хорошую собаку волкам стравить. Постояли мы на следу подумали да так бы и ушли, как бы не закваска охотничья. Сынишка подзадорил.
Не иначе, говорит, в Трестоватку пошли, уж который раз там ложатся. Вот бы поманить их чем оттуда. Помнишь как лису-то на пищик убил?
Полно, говорю, молоть. Какой тут пищик,— придумал тоже. Волк не лисица, да и где еще он? Может быть и Трестоватку перемаханули — волка ноги кормят!
Однако, думаю, дай по дорогам обрежу болото, а вдруг и в самом деле тут залегли. Пошлю тогда парня в загон, а сам на лазу встану, благо ветерок подходящий, по уходу волкам. Болото мы обежали быстро, и что же думаете? — Тут лежат!
Погода на тот же час еще пообмякла, вроде изморози пошло и так глухо в лесу стало, точно одеялом накрыло. Вспомнилось мне тогда, как эти волки по первым порошам собак гончих на гону брали. В округе сейчас на перечет собак оставалось, дошло дело до того, что хоть совсем в лес не ходи. Гончатники наши все больше в одиночку ходят, а волку это и на руку. Как отвалит пес подальше — так ему и крышка.
По всему видно было, что на голос собачий выходили звери и, попросту сказать, охотились на собак.
— Охотник за зайцем, а волк за собакой.
— Да, вздохнул Трофимыч,— вспомнилось мне и мое горе: ведь и мой Турилко на гону пропал. Дайка, думаю, попытаю счастье, может быть и в самом деле выманю волков из болота.
Оставил я сынишку с собакой, а сам следом волчьим до самой опушки болота дошел. Смотрю местечко подходящее: полянка с остожьем в болото вдается, кусты можжевеловые по ней, следы волчьи через всю поляну и прямо в крепь.
Стал я на краю болота засаду готовить. Вынул из сумки белку убитую, повесил ее на сучок метрах в трех над землей, чтобы собаке хорошо видно было. Поглядел на все сооружение и даже самому смешно стало. Уж очень все это просто и вроде как на дурака рассчитано… а волк, сами знаете, не дурак.
Парень мой по-другому глянул на это дело.
— Убьем, говорит, батька, вот чем хочешь ручаюсь, что придут. Не утерпят, если в брюхе пусто!
План мой, конечно не хитер был, а волки все же попались. Оставил я парня с собакой на месте, а сам стороной от следа волчьего продвинулся вперед шагов на пятьдесят и засел за можжевеловый куст. Сынишка белку собаке показал, да еще снежком в нее бросил, ну Катыш и залился. Такого трезвону задал, что не только в болоте, а и в деревне слышно. Голодному волку этого дела оставить никак нельзя. Есть у них такие спецы-собачники, что только собачатиной и кормятся. И думалось мне, что это как раз та троица, что на гончих набаловалась.
Не более пяти минут прошло, как собака залаяла, гляжу, а в болоте что-то мелькнуло, потом опять… Стою не дышу, а они, голубчики, гуськом все трое катят. Уши навострили и прямехонько на меня. Как говорится, в ноги идут, торопятся за собачкой.
Изладился я загодя, ружье поднял и держу на мушке самого лобастого. Ближе, ближе… Шагов на пятнадцать подпустил и хлопнул первого. Этот лег, а второй чуть через него не перескочил, я и ему отвесил по боку. Гляжу забороздил, пошел по кустам тыкаться, а мне уже и стрелять нечем. Парень мой на радостях ухватил волка за хвост, еле волочит. И я дивлюсь: ровно и не бивал таких. Башка одна чего стоит… Катышка наш ощетинился, урчит, а близко подойти боится: бельчатник ведь. Да и не следует собаке на рожон лезть.
К вечеру мы и другого волка добили, не больше километра отошел.
Трофимыч поднялся, огладил бороду.
— Молодая лайка лучше подходит для этого дела. Ей только шкурку беличью на дереве покажи, а уж за лаем дело не станет. Мы потом веревочку приспособили и белку через сучок перекидывали. За веревочку потянешь — зверек и зашевелится будто. Тут даже и старая лайка голос даст. Трех серых так-то убили.
Трофимыч вышел в сени и внес три наскоро набитых соломой тюфяка.
Выдав каждому из нас по пуховой подушке, он снял растоптанные валенки и, кряхтя, полез на печь. Там уже давно посапывал во сне его десятилетний сынишка — будущий волчатник.
«Что же, ведь ничего особенного в рассказе лесника не было.
Какой голодный волк, услышав близкий лай собаки, не попытается поживиться свежинкой? Надо будет попытаться,— думал я, поудобнее укладываясь на пышном, шуршащем соломой тюфяке,— не забыть бы только определить направление ветра при устройстве засады. Да второму охотнику, сидящему около собаки, видимо тоже надо быть готовому к выстрелу: место дневки волков не известно, они могут пойти и не со стороны входного следа, миновать засаду…»
А снег за окошком все падал и падал.
Н. Кузнецов
“Охота и охотничье хозяйство” №2 – 1957