Эту драматическую, тяжелую для восприятия нормальным человеком историю о собачьей преданности и нечеловеческой подлости мне рассказали в 2006 году в одном из сел Карагинского района. Сложно придумать что-то подобное, даже владея утонченной фантазией
Но сама жизнь уже много раз доказывала, что именно она является непревзойденным сценаристом, режиссером и постановщиком подобных и гораздо худших историй. А жизнь здесь такая же, как и земля, – прекрасная и суровая. Но земля эта не административный край, а омываемый холодными водами студеного моря. И, вероятно, поэтому все здесь нередко выходит за пределы. И тогда природа вдруг становится непредсказуемой, а люди жестокими… Фамилия «героя» по понятным причинам немного изменена.
Дважды я бывал уже в этом, всеми богами забытом, селе Корякии. Конец лета и осень 2006 года, как и прежде, провел в горно-тундровой округе. К собранным в предыдущие годы сведениям о медведях северной оконечности Срединного хребта Камчатки добавился интересный материал о кречетах этих мест. Специальная картотека, которую веду четвертый десяток лет, пополнилась еще одним трагическим случаем нападения медведя на человека. Произошло это во время моего пребывания здесь в единственном, чудом сохранившемся оленеводческом табуне этого села (медведь убил безоружного пастуха). В том году моя экспедиция затянулась до глубокой осени. Чтобы скоротать время в ожидании какого-нибудь транспорта в направлении дома (Петропавловска), скитался по знакомым дворам. Однажды, будучи в гостях у одного из моих новых друзей, я услышал эту переполненную драматизмом охотничью историю.
Безработица в этих краях запредельная. Но народ как-то выживает. Да, именно выживает, а не живет. Выживает за счет лосося, пока еще заходящего в многочисленные реки Камчатки на нерест. Только немощные не занимаются здесь икорными делами. Здешние жители и приезжающий на «путину» люд из других мест, чтобы не мешать друг другу, равномерно рассредоточиваются по рекам, речушкам и прочим водоемам. Но относительно спокойно вольная рыбалка продолжалась недолго. Один из могущественных дальневосточных рыбных предпринимателей поставил вблизи села очередной из своих рыбозаводов и объявил себя спасителем Корякии. А на самом деле сделал ее своим имением со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для всех «вольных бизнесменов» скрытая в хилых пойменных лесах партизанская жизнь среди медведей и москитных туманов дополнилась беготней и ползанием по-пластунски от рыбинспекции и милиции. Нередко со стрельбой вдогонку. Однажды автоматная очередь прозвучала в центре села. Пьяный, осатаневший от водки и обезумевший от вседозволенности омоновец как-то вечером саданул из автомата под ноги людям. Осколки бетона и срикошетившие пули зацепили троих. Среди раненых оказался и тот, о ком, помимо его собаки, будет мой пересказ – Андрей Урвич, искореженная пуля угодила ему в бедро.
Лето Урвич провел бестолково: не заготовил, а значит, и не продал перекупщикам ни одного килограмма икры. Лишь к сентябрю, когда рана перестала беспокоить, отправился наверстывать упущенное. Все ожидали в том году хороших подходов осеннего лосося – кижуча. Но лосось не признает ни народных, ни тем более прогнозов ученых–ихтиологов. Рыба как будто издевается над людьми. Наука предсказывает ее приход к юго-западным берегам полуострова, а она, «безмозглая», прется к северо-восточным. Именно так получилось той осенью с кижучем в Карагинском районе. И Андрей со своей семьей всю зиму перебивался картошкой из собственного огорода и корюшкой – небольшой, но очень вкусной рыбешкой из семейства все тех же лососей, которую, если не лениться, всегда можно поймать в достаточном количестве на удочку в близлежащей лагуне. Но как бы ни была вкусна вяленая, жареная или вареная корюшка, к концу длиннющей камчатской зимы ее не только есть, на нее смотреть становится тошно.
Весной появилась надежда подзаработать. Один из бывших охотников госпромхоза развил соответствующую времени коммерческую деятельность: скупал у односельчан медвежьи шкуры и желчь в неограниченном количестве. А тем, кто отправлялся на медвежий промысел, давал в долг бензин, продукты, патроны и в аренду два «Бурана». Сам он на зависть односельчанам ездил теперь на импортном снегоходе.
Во второй половине апреля ранним утром несколько снегоходов выехали из села и веером разъехались по еще заснеженной тундре, постепенно отдаляясь друг от друга. За «Бураном» Урвича по весеннему насту непринужденным галопом, с веселым блеском в глазах бежал крупный лайкоид – помесь лайки и немецкой овчарки. Поначалу Андрюха дал щенку нормальное для собаки имя, но со временем понял, что тот растет не по-собачьи смышленым, и переименовал в Штирлица. Имя легендарного разведчика из популярного телесериала подходило ему в самый раз. Подрастая и матерея, пес научился уживаться далеко не с идеальным хозяином, определяя его настроение по незначительным признакам: по одежде, походке, запаху, взгляду, интонации голоса. Полевая камуфляжная форма сигнализировала о самом интересном занятии для него – выезд или выход на охоту, рыбалку или за дикоросами. Запах алкоголя напоминал о полученном в молодости пинке и заставлял в таких случаях соблюдать дистанцию или на какое-то время вообще исчезнуть со двора. Многое он прощал своему двуногому вожаку. Скудное кормление пес восполнял посещением помоек и ловлей в окрестностях сусликов. Лишний вес никогда не был для него проблемой. Кого в действительности кормили ноги, так это его.
Штирлиц пока еще не понимал, на кого они будут охотиться. Куропатки, по всей видимости, хозяина не интересовали. Пес уже дважды отскакивал в сторону на запах и поднимал из кустарников почти невидимых глазу белых куропаток. Но хозяин не обращал на них внимания. Обычно в это время года он грузил сани «под завязку» всяческим походным скарбом и отправлялся за две сотни километров на западное побережье полуострова, к морским воротам Парапольского дола. В конце апреля и начале мая сотни тысяч гусей летят туда, а затем дальше, к местам гнездования, расселяясь по всему заболоченному долу. Но в данный момент сани были полупустыми. Четвероногий попутчик, в очередной раз поровнявшись со снегоходом, пытался поймать взгляд хозяина в надежде хоть что-то понять. А в это время невидимые за солнцезащитными очками глаза Андрюхи беспорядочно шарили по склонам сопок. Иногда он останавливался, глушил двигатель и по нескольку минут дотошно рассматривал в бинокль заснеженные, без намеков на проталины склоны. Закончив очередной осмотр, недовольно бормотал: «Рановато… снега еще много, спят сволочи лохматые в своих берлогах».
За спиной охотника висела одноствольная «ижевка» двенадцатого калибра, «левая» – не зарегистрированная в разрешительной структуре МВД. Однозарядная одностволка – не самое подходящее оружие для охоты на медведя. Но другого ружья, тем более официального, человеку с разгульным, шальным образом жизни никогда не заиметь. Из своего «карамультука», так Андрюха называл ружьишко, убил уже не одного косолапого. Добивал ловленных в петли из троса, стрелял из-под собаки или вот как сейчас, со снегохода. Впрочем, в перспективе приобретения законного оружия он ничем не отличался от местных аборигенов, для большинства которых по разным причинам это остается недостижимой вершиной, несбыточной мечтой.
В полдень остановился в заброшенном домике оленеводов. Северные кочевники довольно скоро исчезли из тундры вместе со своими оленями. С того времени, когда новое руководство страны повернулось задом к своим северо-восточным подданным, и десяти лет не прошло, а их как будто никогда здесь и не было. Оставшись без государственных дотаций, они за несколько лет съели и разбазарили почти всех оленей и пополнили ряды безработных в селениях. Вследствие цепной реакции сёла не замедлили превратиться в трущобы. Где-то там, в пойме соседней речки, на взятом в аренду снегоходе параллельным курсом едет Ульян – бывший оленевод, работавший когда-то в бригаде своего отца, Героя Социалистического Труда. Но Урвич думал сейчас не об этом. Беды аборигенов его не волновали. Он думал о том, что безрезультатно израсходует за поездку сотню литров взятого в долг бензина. Запив сушеную корюшку полусладким чаем, именно с такой скверной мыслью вышел на улицу. Отдал собаке очистки вяленой рыбы. То, как ел Штирлиц, удивляло не только его хозяина. Вечно голодный, но делал это с величием аристократа. Любая другая собака норовит пальцы отхватить вместе с подачкой, а этот возьмет так, будто уже сытно поел.
Ну, наконец-то! Охотник и трех километров не проехал после «обеда», и вот он – свежий след крупного медведя. То, что зверь прошел недавно, сомнения не было – утром выпал небольшой снежок, и следы отпечатались поверх него. «Взять» косолапого теперь было, вот уж точно, делом техники. Как говорил в таких случаях бывший охотник-профи и теперешний его работодатель по прозвищу Остряк: «А куда он денется, медведь – не куропатка, летать не умеет». И Андрюха, направив снегоход параллельно следу, поддал ему газу. Но двигателю это не понравилось. Давно нечищеные свечи обросли нагаром, и мотор начал давать сбои. Водитель чертыхнулся: «Ну надо же, почему именно сейчас?!» Что бы выкрутить свечи на этой «чудо-технике», надо ох как изловчиться. На это уйдет минут тридцать. Но на средних оборотах двигатель вновь заработал устойчиво, и он решил, что и так догонит медведя. И правда, куда он денется, Штирлиц уже уткнулся носом в след и, наращивая скорость, ушел вперед. Он понял, кто нужен хозяину.
Медведь появился неожиданно. Из-за шума двигателя наезднику не слышно, что происходит вокруг, поэтому Урвич не мог слышать лай уже работавшей за кустами по зверю собаки. Объехав густой ольховник, он увидел невдалеке огромного темно-бурого медведя, казавшегося черным на безупречно белом снегу. Штирлиц, постоянно забегая за спину, будто играючи, крутил его на одном месте. Наст хорошо держал собаку, а тяжеловесный зверюга, делая выпады в сторону наседавшего пса, вминался на полноги.
На подъехавший снегоход медведь среагировал неестественно. Обычно в таких ситуациях все они пытаются спастись бегством, а этот перестал вертеться и встал мордой навстречу технике. Иногда он нервно, резко поворачивал голову назад, контролируя атакующую собаку, но уже больше внимания уделял громыхающему чудищу. Похоже, что он впервые видел снегоход.
Андрюха, подъехав на безопасные двадцать метров, начал объезжать медведя по кругу, выбирая удобную позицию для самого надежного выстрела – сбоку, по лопаткам. Но тот, как стрелка компаса, реагирующая на металл, поворачивался за человеком. Излишняя горячность и коварный азарт, погубившие не одного медвежатника, взяли верх, и охотник, поспешно прицелившись зверю в грудь, нажал на спусковой крючок. Но в момент выстрела медведь дернулся в сторону собаки, и пуля угодила ему в плечо. С коротким рыком он кусает себя за место попадания пули, будто пытаясь вырвать то, что в него впилось, и тут же, слегка наклонив голову, бросается к стрелку! Урвич резко давит рычаг газа. Но «Буран» не рванул с пробуксовкой вперед, как того сейчас требовалось, издевательски плавно проехал несколько метров и, чихнув, заглох!
И вот тут охотник делает вторую, еще большую ошибку. Вместо того чтобы перезарядить ружье, а на это было время, несколько раз бесполезно дергает ручной стартер, пытаясь запустить двигатель. Когда бросил взгляд в сторону медведя, страх парализовал его – смертоносная лохматая громадина закрывала почти весь обзор перед ним. Но в этот момент Штирлиц, висевший на звере сзади, бросается на него спереди! И это была уже не лайка, натренированная работать по медведю только сзади. Это была вторая половина собаки-метиса – преданная до самозабвения овчарка, защищавшая своего непутевого хозяина и вожака. Отчаянного безумца, устремленного на медвежье горло зверюга на лету сбивает когтистой лапой и, прижав к снегу, быстро расправляется с ним. Рванул два-три раза клыкастой пастью и, как тряпку, отшвырнул в сторону обмякшее, окровавленное тело. Но этих нескольких секунд Андрюхе хватило, чтобы прийти в себя и перезарядить ружье. Промахнуться с расстояния пяти метров в голову размером с чемодан сложно даже захудалому стрелку, а Урвич умел стрелять навскидку. Пуля, угодившая точно между глаз, мгновенно остановила нацеленного на заключительный бросок медведя. То ли от огромного желания достать обидчика, то ли в предсмертной судороге медведь, падая, сделал еще один, последний толчок задними ногами и уже мертвым проскользил брюхом по снегу, ткнувшись в снегоход.
Охотник не сразу подошел к собаке. Сидя на снегоходе, выкурил подряд две сигареты. Следствие сильного стресса – дрожь в руках и ощущение слабости в ногах – прошли. Подошел к Штирлицу. Пес был еще жив. Но глубокие, безобразные кровавые раны говорили об одном. «Не жилец, все равно умрет», – именно об этом и подумал Андрюха и, перезарядив ружье, направил его на собаку. Помутневшие, влажные глаза смотрели не в черное нутро ствола, откуда должно прийти избавление, а прямо ему в глаза. В них не было ни укора, ни боли, ни страха. И впервые за сорок лет беспутной, ненормальной жизни внутри у Андрея, там, где должна быть душа, что-то екнуло, а палец отказывался спустить курок. Он никогда не считал этого пса до конца своим. Иногда кормил, иногда ласкал, а бывало, и пинал… Опустив ружье, охотник достал нож, висевший в ножнах на поясе, и пошел к медведю с уверенностью, что собака умрет раньше, чем он успеет снять со зверя шкуру, и тем самым избавит его от неприятного дела.
Немногим больше часа провозился Урвич с медведем. Погрузив снятую шкуру на сани, закутал брезентом и увязал веревкой. Мяса не взял ни куска. Он не ел мяса камчатских медведей с неприятным, специфическим звериным запахом. Зачистка свечей зажигания отняла еще полчаса. Солнце клонилось к горизонту. Но он успеет приехать в село до наступления темноты – в это время года в северных предполярных широтах темнеет поздно. Двигатель запустился с первого толчка. Немного отъехав, Андрей оглянулся назад. Приподняв и с трудом удерживая голову, собака смотрела ему вслед….
Прошло полтора месяца. Ранним утром по центральной улице, на которой еще не так давно безгранично властвовал Штирлиц, ковыляло что-то непонятное, бесформенное, но похожее на ту единственную собаку, которой все уступали в силе, злости, напористости и потому боялись. Штирлиц? Да, это был он! Но мало что напоминало о его прежнем величии. Теперь это был Квазимодо в собачьем обличии: сросшиеся как попало кости, не покрытые шерстью широкие рубцы шрамов, из-за травмы позвоночника его задние ноги плохо двигались. Но он вернулся, переплыв при этом в дороге две бурных речки! Как ему это удалось, знает только он. Питался пес все то время, пока заживали раны, наверняка той самой медвежатиной, которую не все местные жители любят, но почти все местные собаки едят. То, что его не добили медведи или волки, которые могли прийти на запах медвежатины, объясняется просто. Десяток охотников, колесивших на снегоходах всю зиму и еще два весенних месяца по тундре, сопкам и лесам, выбили или разогнали все живое в округе. К тому же некоторые медведи боятся собак, их запаха или просто лая. Жизненный опыт подсказывает им: рядом может находиться могущественный, вечный, единственный соперник – человек.
Услышав взбудоражившую все село новость, вечером к Урвичу пришел его старый дружок. Посидели, распили бутылочку водки. Затем еще одну. Андрюха пожаловался ему: «Почему он не издох, зачем вернулся? Мне здоровая собака не всегда нужна, а калека мне зачем?!..» Гостя не надо было ни о чем просить, в благодарность за щедрое угощение он готов был взять на себя исполнение неприятной миссии.
Устроившись на своем прежнем месте, под навесом сарая, Штирлиц спокойно спал. Он выжил и вернулся домой, осилив тяжелый путь, который дался бы не любой и здоровой собаке. У него не было ни злости, ни обиды на хозяина. В собачьей психологии нет такого понятия – предательство. Его предковое, волчье, мировоззрение говорило: выживает сильнейший. Вся предыдущая его жизнь прошла по таким правилам. Впервые за полтора месяца он спал безмятежным щенячьим сном. Не надо было сейчас, как недавно, бессонными ночами, находясь в беспомощном состоянии на чужой территории, прислушиваться и принюхиваться к враждебным звукам и запахам. Три последних дня, пока добирался до села, пес ничего не ел, но беззаботное умиротворение заглушало голод.
Штирлиц не услышал, как кто-то тихо, крадучись, подошел к сараю. Из-за угла вначале высунулась голова, затем появился силуэт мужчины с ружьем. Это была все та же одностволка Урвича, но в руках другого человека. Июньская северо-камчатская белая ночь позволила ему точно прицелиться. Глухой звук выстрела, отраженный дощатой стенкой, не побеспокоив даже соседей, ушел в сторону моря….
* * *
Да простят меня все верующие всех религий – я закоренелый атеист, допускающий существование лишь Высшего разума Вселенной. Но иногда мне хочется верить, что существует где-то собачий рай, куда отправился мой верный пес Заграй (перед которым я, как бы хорошо к нему ни относился, остался в неоплатном долгу), и непременно, без каких-либо условий, оговорок или очереди должна проследовать многострадальная душа Штирлица. В том прекрасном потустороннем уголке мироздания должно быть все необходимое для вечной счастливой собачьей жизни. Но там не должно быть людей.
Родион Сиволобов
«Охотничий двор» №9 – 2010