В моей охотничьей практике был один поучительный случай, о нём я и хочу рассказать. История эта, мягко говоря, не совсем соответствует правилам охоты, из-за чего я долго не решался о ней написать.
Это произошло в теперь уже далёком 86-м году, точнее, 17-го сентября, незадолго до моего 26-летия. В то время я уже несколько лет охотился в угодьях на границе Московской и Калининской областей, на участке между поворотом на Захарово в селе Спас-Заулок на Ленинградском шоссе и Конаковской железнодорожной веткой. Особенно нравились мне верховья речки Добицы, куда я добирался от платформы «Путепроводная» или от станции «Конаковский Мох». Леса там заболоченные, труднопроходимые, но я хорошо знал местность и без крайней нужды в чащу не лез, предпочитая ходить по старым лесовозным дорогам и просекам. Дичь в угодьях водилась, и я уже четыре года подряд брал сезонную путёвку и с переменным успехом охотился на утку на старых торфяных картах, а также на рябчика с манком, а ближе к холодам – на зайца-беляка «самотопом».
Кроме «мелочёвки» там было немало крупного зверя, лося и кабана, но я, как законопослушный охотник, не обращал на них внимания, хотя шанс сбраконьерить, особенно, по лосю, представлялся неоднократно. Однако, соблазн, как говорится велик…
Вскоре, с началом «перестройки», лосей значительно поубавилось, — местные жители, и не только они, как могли, решали проблему с мясом. За год-другой количество лаек и всевозможных «лайкоидов» в ближайших деревнях и посёлков выросло в разы. Кабанчики, тем не менее, еще попадались, но я пока держался.
Но однажды, 16-го сентября, отправившись в Путепроводную за опятами, я, быстро обежав ближайшие от платформы вырубки, где грибы уже успели выбрать, захотел посмотреть на другом берегу Добицы, ближе к деревне Головково. Опят я, в конце концов, набрал, и, решив ехать домой на автобусе из Головково через Клин, я вышел в небольшой лесок на краю картофельного поля. Урожай уже успели убрать, но в одном месте, ближе к опушке леса, картошку толком не выкопали, — как я быстро сообразил, специально. Очевидно, кто-то из местных решил привадить кабанчиков, и они действительно стали здесь подкармливаться, — ближайший лесок буквально пропах свинками. Завернув туда, я обнаружил свежий помёт, лёжки и натоптанные кабанчиками «торные дороги».
Судя по следам, здесь «паслось» немало небольших подсвинков, — килограммов, этак, на 40-50, — как раз, чтобы унести в рюкзаке вдвоём. Смикитив, что местные браконьеры, скорее всего, придут караулить зверей ночью, я решил попробовать «попытать счастья» днём. Вернувшись домой, я позвонил двоюродному брату, тоже охотнику, который держал русско-европейскую лайку, трёхлетнего кобеля по кличке Байкал. Кобелёк был притравлен по копытным, работал неплохо, и пару чушек из-под него уже взяли. Упрашивать брата долго не пришлось.
Договорившись встретиться утром на Ленинградском вокзале, чтобы ехать на первой конаковской электричке, я стал проверять «боезапас». Мои пулевые патроны были довольно старые, охотился я с «зимсоном» 16-го калибра, у брата был 12-й, так что на его патроны рассчитывать не приходилось. Толковых пуль, как назло, не оказалось, — я вообще пулями стрелял редко. Отыскав, с грехом пополам, четыре «шара», я снарядил патроны, взяв с собой еще шесть штук с 8-миллиметровой картечью, — ничего крупнее у меня не было.
На другой день мы без проблем добрались до Путепроводной, — у меня была сезонная путёвка на водоплавающую и боровую дичь, а брат своё ружьё вёз в рюкзаке, вместе с необходимыми в таком случае ножом и топориком. Кстати, в этих «пограничных» местах за предыдущие годы у меня проверяли всего один раз охотничьи документы, — милиционер на станции Конаковсий Мох,- так что мы особенно не боялись.
До «кабаньего» леска тоже дошли довольно быстро, — топали налегке и были еще молодые. Кобеля с поводка до поры – до времени не спускали, чтобы не отвлекался на разную мелочёвку и не мышковал.
Короче, приходим на место, запускаем Байкала, он стрелой уносится в заросли. Чуть выждав, идём потихоньку следом, в надежде, что нас не опередили ночью. Минут через двадцать, кобель начинает кого-то облаивать с нарастающим азартом и вскоре «выставляет» на нас свинку килограммчиков на сорок с лишним, — как раз то, что надо. Брат чисто бьёт её пулей, первым выстрелом. Всё идёт как по нотам…
А дальше, вспомнив, что с электрички сошло много грибников, и, побоявшись, как бы кто-нибудь из них не «застукал» нас за нехорошим делом, мы быстро разобрали ружья и, срубив второпях жердь, привязали к ней подсвинка и потащили его поближе к болоту, чтобы ободрать, разделать, утопить шкуру и поскорей смыться. Кобель тем временем куда-то смотался; подзывать его мы не стали, чтобы не орать понапрасну, — подумали, сам придёт, за что и поплатились…
Со свинкой мы управились довольно быстро и, разложив мясо в два рюкзака, стали выбираться на край болота, решив припрятать их на время и идти за Байкалом. Как раз в этот момент он опять «замолотил» во весь голос, — где-то за полкилометра в глубине леса. Мы с братом, скинув рюкзаки, опять вытащили ружья и, торопливо зарядив их, помчались на голос. Я бежал первым, брат немного поотстал. Кобель работал отчаянно, по-другому просто не скажешь. Короче, приблизившись, я увидел, что он «крутит» у края густого ельника крупного секача, который пятится в заросли задом. Когда Байкал начал делать хватки, мы с братом попытались его отозвать, — стрелять этого «дядю, мы не собирались. Однако пёс на наши голоса не реагировал и лез, что называется, на рожон. Не помню, сколько это продолжалось, но секач, в конце концов, поддел кобеля рылом, и тот, скользнув по еловым лапам, с визгом завалился на бок с выпущенными кишками. Увидев это, я выстрелил. Брат, который раньше отбежал в сторону, сразу стрелять не стал, потому что кабан в следующий момент оказался на одной линии со мной. После моего выстрела секач как-то неестественно закрутился, замотал головой. Как выяснилось потом, я выбил ему левый глаз, выстрелив дробью-тройкой!!! Дробовые патроны остались у меня в кармане телогрейки со вчерашнего дня, и я впопыхах запихал их в оба ствола. Можно представить, что случилось бы потом, будь я один…
Брат, слава Богу, медлить больше не стал и, сдуплетив, попал одной пулей по месту. Зверь, проскочив в десятке шагов от меня, прошёл еще метров 70 и лёг.
Убедившись, что секач мёртв, мы бросились к собаке. Байкалу, можно сказать, повезло, — хотя брюшина была наискось располосована клыком, кишки, вроде бы, остались целы, а затоптать пса кабан не успел из-за моего выстрела. Кое-как замотав собаку моей запасной рубашкой, мы заторопились домой. Мясо в рюкзаках и секача, конечно, пришлось бросить, — собака дороже. До Москвы мы добрались только после обеда, днём электрички не ходили по два часа, и нам пришлось пережидать технологическое «окно» на вокзале в Клину.
Забегая вперёд, скажу, что Байкал остался жив, — рану благополучно зашили, кишки, действительно, оказались целы. Правда повозиться с собакой пришлось изрядно, — Байкал постоянно разлизывал шов, пока мы не достали три тюбика солкосериловой мази, за которую в ту пору тотального дефицита кроме приличных денег отдали еще две отличных выделанных шкурки енота и лисовина (брат занимался пушниной). Пса выхаживали у меня дома, потому что я жил с пенсионерами-родителями, и в квартире всегда кто-то был, чтобы присматривать за собакой. Выздоровление затянулось надолго, и брат, решив, что побывавший под секачом кобель работать толком не будет, спешно взял себе щенка-переростка без родословной, под «честное слово», что он от рабочих родителей. Кобелька назвали Бураном, чтобы оба были на одну букву. Пёс подрос, но «мелочника» из него не получилось, — он был слишком злобным, зверька и птицу рвал и, к тому же, плохо отдавал голос. Несчастного Байкала, который, кстати, вопреки опасениям брата, начал работать опять, он просто затерроризировал, и мне, в конце концов, пришлось забрать Бурана себе. Так у меня появилась первая лайка, хотя и непутёвая…
Что касается злополучного мяса, — его мы всё-таки вывезли. За ним на следующий день поехал я с многодетным соседом, которому такое подспорье было очень кстати. Брату, понятно, было уже не до свинки. Насчёт секача я шепнул знакомым ребятам из Головкова, и они его по быстрому «оприходовали». Кстати, распороть брюхо, вырезать семенники и спустить кровь мы всё-таки успели, так что мясо не испортилось, к тому же, погода была уже холодная.
Вот такая получилась история с наполовину счастливым концом. Байкал прожил еще достаточно долго, пережив, кстати, моего Бурана на полтора года. Пёс исправно работал пока, как говорится, оставались силы, но хваток, по зверю, насколько я помню, уже не делал.
Приключение это стало для меня хорошим уроком на всю жизнь, — как можно смело сказать теперь. В дальнейшем мне не раз приходилось охотиться в куда более глухих местах, где проверять, чем ты занимаешься в лесу, было практически, некому. Шансов разжиться свининкой и лосятинкой выпадало немало, но я ими не пользовался за исключением одного случая, когда, заблудившись в Тверской области, мы с напарником сильно оголодали, но это уже другая история.
И еще – после того, что мне довелось увидеть, я больше не притравливаю собак по крупному зверю, считая это дело потенциально опасным, хотя многие, конечно, со мной не согласятся. В другой раз, когда кто-нибудь на притравочной станции начинает тащиться, увидев, как молодая собачка смело хватает подсадного кабанчика за что ни попадя, хочется сказать: «Мужик, раскинь мозгами, — в лесу не одни подсвинки бегают».
Кобелей после Бурана я больше держать не стал, — слишком уж они неуправляемые. Своего Бурана я несколько раз искал в лесу по трое суток и больше. Увлёкшись, пёс мог запросто уйти за кабаном или лосем, и, к тому же, поиск у него был слишком широкий. Однажды, в том же Конаковском Мху, поехав за брусникой, я проторчал на болотах четыре дня, пока Буран самозабвенно гонял кого-то по всей округе. Волков тогда там, слава Богу, почти не было. С сукой, на мой взгляд, охотиться складнее.
В общем, как говорится, жадность, — она фраера губит. Имейте это в ввиду, коллеги-охотники.
Смагин М.Н.
«Охотничий двор» №5 — 2010