Стот, крупная чистокровная эвенкийская лайка, крепко спал в палатке, у входа. Судя по подергиванию лап и дрожанию губ — «восничал» — что-то видел во сне. Но вот он проснулся, приподнял голову, насторожил уши, взглянул на нас и быстро выскочил из палатки.
Лен, сидевшая по-эвенкийски на лапках пихты около небольшой железной печурки, поглядела ему вслед.
— Что-то встревожило Стота. Может быть, подходит шатун?
Я Промолчал, прислушиваясь. Но, кроме слабого треска горевших дров и громкой «стрельбы» деревьев, ничего тревожного не донеслось до моего слуха.
— Не слышу и я,- вновь тихо сказала Лен,- но Стот все же что-то слышал. — Она встала, продвинулась к «дверям» и выглянула «на улицу».
Выглянул из палатки и я.
При свете сполоха хорошо был виден Стот, стоявший в нескольких метрах от палатки и смотревший по направлению нашей лыжни.
— Стот! На место! — Лайка подчинилась моему приказу.
И опять мы втроем в палатке. Все очень устали после многокилометрового дневного перехода. Конечно, больше меня и Лен утомился Стот. Правда, и нам было нелегко идти на лыжах по целине, но лайка никак не хотела бежать по лыжне. Угадывая (иначе не скажешь) направление нашего маршрута, Стот махами, как волк, ныряя в глубоком снегу, прокладывал нам путь и только изредка, передыхая, шел сзади нас.
Мы были в пути уже два дня. Первый день двигались по нартовой дороге, не совсем удобной для ходьбы на лыжах, но все же это было не то, что идти по целине. По этой дороге до центральной фактории не больше трех дней хода, но под вечер первого дня мы увидели след крупного шатуна — набозня. Медведь перешел дорогу. След был не более суточной давности. В том направлении, куда пошел этот страшный зверь, должна была находиться бригада охотников, до которой примерно столько же, сколько и до центральной фактории, но совсем в другую сторону.
— Ну и везет же тебе на набозней,- улыбнулась жена, по-видимому, вспомнив мои прежние встречи с ними.
Было решено: на центральную факторию не идти, проследить дальнейший ход зверя и, если он не изменит направления, начать преследование, отвлечь набозня на себя, не допустив выхода его в район работы бригады. Может произойти непоправимое. Охотники добывают белку из малокалиберных винтовок, а это — не оружие против медведя. Во всяком случае надо предупредить охотников. Только после этого можно будет выйти напрямки на нартовую дорогу и продолжить путь к фактории.
И мы начали преследовать зверя. Шли, насколько могли быстро. Необходимо было сократить разрыв между нами. Шатун брел тяжело, о чем свидетельствовали его частые остановки — передышки. Видно, был очень истощен. С каждым километром все свежее и свежее становился след.
Под вечер шатун свернул в темную тайгу — сырняк. Ночевка в сырой тайге нас не устраивала, да и мороз крепчал. Шли, приглядывая удобное место для лагеря, и вскоре вышли на кромку старого бора.
На наше счастье быстро нашли большой смолистый скол. Недалеко от него выбрали место для палатки. Пока я заготавливал дрова, Лен расчистила участочек для нашего походного легкого «домика». Установили палатку. Принесли из темного распадка пихтового лапника — подстилка для нас троих.
— Пойду дровишками займусь, а ты отдохни. Знаю, одна есть не будешь. Вот наготовлю дров, натаскаю в палатку, тогда и поужинаем. А Стота — корми. Покормишь, и приляг. Отдохни.
Я подошел к сколу. Оглянулся на палатку. Она раздулась. Тонкая ткань, из которой она была сшита, хорошо держала тепло, пока топилась печурка. А «на улице» было холодно. Походный термометр показал 46 градусов ниже нуля, и это вечером. Что же будет под утро?
В этот заход к дальней фактории мы взяли только одну остроушку — Стота. Сильного, смелого зверовика, исключительно преданного. Стот не остался в палатке. Пошел вместе со мной. При свете разгоравшегося сполоха я рубил у смолистого скола дрова. Стот стоял рядом, терпеливо ожидал очередного полена, потом хватал его, бежал к палатке и бросал около входа. Он так быстро справлялся с работой, что я еле-еле успевал обеспечивать его дровами. Когда, по моим расчетам, дрова были заготовлены с большим запасом и в основном перетащены Стотом к жилью (на мою долю осталась маленькая охапка), дров у входа в палатку почему-то не оказалось. Стот так близко подносил их к входу, что Лен, высунув руку, могла спокойно одно за другим забрать все полена.
— Какой же молодец у нас Стот. Вот не ожидала, что так хорошо усвоит то, чему шутя учила, когда он был совсем щенулей,- сказала жена, раскладывая яства на походную «скатерть-самобранку». Мы с аппетитом принялись за ужин. Стот, быстро наевшись, лег на свое место и крепко уснул.
Сложив щепки около печурки, я плотнее запахнул «дверь», прижав поленьями нижний ее край к земле. «Закрыл» на вязки-кляпыши. Подкинул в печурку дровишек. Разделись. Мы никогда не ложимся спать в одежде (аккуратно складываем ее в головной спец-отсек спального мешка). Походный обуток из оленьего камуса подвешен повыше — на просушку. Сменные камчуры — рядом со спальником. Спички и свеча — на определенном месте. Винчестеры, малокалиберный Лен, крупнокалиберный мой,- у спального мешка с моей стороны. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы залезли в спальник. Ложиться хорошо, а вот вставать утром… Стоит только прогореть в печурке дровам, как минут через пять-десять (в зависимости от мороза) температура в палатке почти выравнивается с наружной. Поэтому утром выскакиваешь из мешка и почти голышом быстро «заряжаешь» печурку дровами. Вот тут-то и выручает смолистая щепа. Пальцы плохо слушаются, еле держат спички. Захватываешь не одну, а две-три сразу (это когда в палатке больше пятидесяти градусов мороза). Вспыхивает смолье. Еще несколько долгих секунд не отходишь от печурки. Не потухнет, разгорится ли щепа? И только убедившись, что смолье занялось пламенем, замерзший, как льдина, залезаешь в мешок. И каждый раз думаешь: «Потухло бы смолье, не удалось бы с первого раза растопить печку, пожалуй, и не решился бы вторично на такой «подвиг». А внутренний голос убеждает: «Врешь, брат! Решился бы. Не захотел бы замерзнуть». Конечно, решился бы и, если надо, не один раз. С этой мыслью и засыпаю, слушая, как потрескивают дрова в печурке.
…Проснулся я от шороха и ворчания Стота. Откинул верхний клапан спального мешка, чтобы лучше слышать, но этого можно было и не делать. Яростный лай остроушки, сопровождаемый ревом зверя, уже доносился снаружи. Я выскочил из мешка. Одеваться было некогда. Успел только надеть на ноги меховые камчуры. Схватил винчестер, одно движение руки — и он в боевой готовности. Лен сразу поняла обстановку.
— Я сейчас. Помогу тебе,- услышал я, когда, вылезая из палатки, протискивался между кляпышами.
Северное сияние догорало. Совсем недалеко, не дальше пятнадцати метров от нашего жилья, шла неравная схватка между маленькой лайкой и крупным озлобленным медведем-шатуном. Стот изо всех сил старался задержать «бурую смерть». Набозень рвался вперед, к палатке. Собака быстрыми хватками сзади придерживала его. Только придерживала. Задержать разъяренного зверя одна лайка не в состоянии. Зверь, согнувшись, ходил на задних лапах. Изворачивался, бросался в стороны, стремясь ударить, зацепить когтистой лапой собаку. В то же время медленно приближался к палатке.
Я сделал несколько шагов, идя на сближение. Но никак не мог поймать на мушку убойное место. Просто не видел мушки на темном фоне медведя. Зашел чуть сбоку. Силуэт зверя стал виден отчетливее. В просвете между деревьями в свете угасающего сполоха разглядел голову шатуна. Как огнем ожег затыльник приклада винтовки мое голое плечо. Нажал на спусковой крючок два раза. Две вспышки огня. Шатун, как подкошенный, рухнул на снег. Сразу прервался лай Стота. Слышалось только рычание. Держа винчестер наготове, я подошел к зверю. У Стота была мертвая хватка. Тут только я обратил внимание на то, что рядом стояла Лен с винтовкой в руках. И тоже только в камчурах.
— Какой ты молодец! Тебе не холодно?
— А тебе? — И мы рассмеялись. Подошли к Стоту. Погладили нашего спасителя, но приказывать бросить мертвого зверя не стали. Да и не мог бы он сразу подчиниться, разжать сведенные судорогой челюсти. Ведь это была мертвая хватка!
— Бежим домой,- сказал я, чувствуя, что окончательно замерзаю.
Когда в печурке разгорелись дрова, мы вылезли из мешка. Закурили. Шевельнулись «двери» палатки. Вошел Стот. Подошел к нам. Лен обняла его красивую голову и все старалась пригладить взъерошенную на спине шерсть.
В палатке стало жарко. Мы забрались в спальный мешок — досыпать.
К. Янковский
«Охота и охотничье хозяйство» №5 – 1980