Тайга.

Сильно хлопнула входная дверь. Вздрогнула стоявшая у газовой плиты мать. Отец, не раздеваясь, быстро прошел в спальню. Через мгновение он появился на пороге кухни с ружьем в руках, не взглянув на жену и сына, метнулся к сундуку с боеприпасами. Щелкнул замок, со скрипом распахнулась крышка старинного сундука…
Довольно внушительных размеров, обитый тонким ажурным железом, сундук в свое время служил даже кровать» для незваных гостей. Внутренний замок открывался хитрым кованым ключом. Сколько Шурик себя помнил, мать постоянно грозилась выбросить эту рухлядь.
— Надоело твое барахло. Половину кухни занимает. Выкину, так и знай.
— Только вместе со мной. — бурчал отец. усаживаясь на свое богатство, давая всем своим видом понять, что делать этого нельзя категорически.
Опасная бритва в костяной красивейшей оправе и злополучный сундук — это все, что осталось в память о родителях отца. Страшный пожар в деревне не пощадил ни одного двора. Как и почему уцелели именно эти две вещи, уже никто не помнит.
Изнутри крышка была сплошь обклеена старинными бумажными деньгами и цветными изображениями, по всей видимости, царских особ или приближенных к ним лиц. В известные времена кто-то, испугавшись, пытался убрать эти картинки. Но то ли клей оказался очень хороший, то ли человек ленивый — поскоблил, поскоблил, сделал до половины свое дело и бросил.
Как только открывалась крышка сундука. Шурик был тут как тут. Сначала его привлекали картинки, а позже — содержимое. Гильзы, порох, дробь и другое хозяйство отца хранились здесь строго аккуратно. Каждая вещь занимала определенное место: баночки, коробочки, мешочки. От всего исходил особый аромат, знакомый каждому охотнику, пахло сгоревшим порохом и ружейным маслам. Здесь же хранились охотничьи дневники отца. Записи, сделанные порой нетвердой рукой, содержали редкие по своей глубине сокровенные переживания молодого охотника. Шурик держал в руках эти записи только однажды. Совершенно случайно родитель забыл запереть замок, толкнув сына на «страшное преступление, никто в семье не имел права этого делать. Впоследствии отец дневники сжег, зачем он это сделал, то ли по пьяному делу, толи по каким то другим причинам, знает только он…
Полностью набитый патронташ лежал сверху. Привычным движением, как бывает на охоте, отец выхватил два патрона.
Мгновенно придавленный тяжелым предчувствием, Шурик не мог шевельнуться. Увидел, а может быть, скорее, почувствовал, как мертвецки побледнела и мать. Не слушающимися от дрожи губами, едва вымолвила:
— Витя, что случилось? Кухонное полотенце упало к ее ногам. Мать, все больше бледнея, попятилась, пока не уперлась спиной в выступ стены маленькой кухни-хрущвки… Эту двухкомнатную квартиру мать заработала своими руками. Клич в конце пятидесятых: «Даешь народную стройку!» — мать подхватила одна из первых. Не раздумывая, бросила лабораторию и ушла работать на стройку обыкновенным маляром-штукатуром.
Поначалу носила с девчонками раствор «по лесам», попутно обучаясь премудростям нехитрой новой специальности, через год возглавила девичью бригаду. А еще через год тихим, солнечным осенним днем семья въехала в новую двухкомнатную квартиру.
Обитатели двухэтажного теремка из шестнадцати квартир въехали в одно время, сразу сдружились, но еще быстрее сдружились их дети, которые пронесли и сохранили эту дружбу через всю свою жизнь…
Бросив патронташ в сундук и не глядя на жену и сына, ударив дверью, отец выскочил в коридор. Через окно Шурик увидел, как он спустя несколько секунд в распахнутой фуфайке, со сбившейся на затылок шапке, с ружьем в руках прорезал наискосок бывший огород и скрылся за углом дома напротив…
Какое-то время земля между новостройками пустовала, отпугивая взгляд рыжей глиной и останками строительного мусора. Первых, новоявленных огородников поначалу пытались не замечать. Но, как это часто бывает у русских, в рекордно короткие сроки под окнами зазеленели кусты смородины, малины, пышно зацвела черемуха и рябина, наполняя весенний воздух особым ароматом…
— Ой, что же случилось? Что случилось? — причитала совсем потерявшаяся мать.
— Видать, что-то случилось, — пробубнил Шурик, опершись на подоконник и глядя поверх оконных цветов на улицу.
Весна на Урале в это время только просыпается, увидеть ее невозможно, ее можно только почувствовать. Едва уловимый привкус весны щекочет ноздри, волнует грудь и озаряет душу надеждой.
Только не об этом думал сейчас сын. Предчувствие беды и страх за больную сердцем мать не давали возможности сосредоточиться. Что-то не так, что-то не так. Взгляд еще раз скользнул по огороду. Да вот же оно: собачья конура пустая! Скомканная цепь валяется в снегу рядом с перевернутой собачьей миской. Тайги нет на месте…
Тайга — это лайка, очередная охотничья собака отца. Появилась она в их семье несколько лет назад. Сколько Шурик себя помнил, столько родитель держал собак. Его охотничья страсть переросла в несгораемую любовь к этим верным четвероногим друзьям человека, собак любил он собак! А как любили его собаки, — не любили, они боготворили своего хозяина.
Бывало, отец еще за домами, а очередная его любимица уже на конуре, потянувшись, устремляет безотрывный взгляд на угол противоположного дома, туда, откуда через несколько минут появлялся зачастую подгулявший хозяин. Как чувствовали — одному Богу известно. Узрев идущего в любом состоянии хозяина, начинали исполнять танец встречи, наполняя его чем-то промежуточным между повизгиванием и намурлыкиванием.
Показушной лаской отец их не баловал, зачастую проходил мимо. Когда отец скрывался за дверями подъезда, на бедную собачку больно было смотреть. И в позе ее, и во взгляде сквозили откровенные боль и страдания.
В то же время на собак отцу не везло. Поначалу держал подряд только гончих. Этих регулярно либо подстреливали на охоте, принимая за лису, либо крали. Тогда пришлось поменять породу, перешел на лаек. Этих тоже начали красть, а еще и травить.
Тайгу отец взял взрослой собакой прямо с выставки, заплатив по тем временам приличную сумму. Деньги скопил, сдавая шкурки белок, зайцев, изредка лисы, горностая и колонка. А однажды даже принес с охоты сразу двух куниц, зверька от природы осторожного и в нашей местности очень редкого.
Старый и хитрый еврей Челомбитка, принимая шкурки и в очередной раз обманывая отца, шепелявил щербатым ртом:
— И за што тебе так фартит Иваныч, удивляюсь я.
— А ты походи с мое по тайге, может, и сам догадаешься, — чуть прищуривая левый глаз, отвечал тот. — Поскачешь с сопки на сопку, авось копейку другу на пушну-то и добавишь.
Он видел, как приемщик намеренно занижает сорт шкурок, но не спорил и не ссорился, себе дороже. Вот на эти самые сбережения и была куплена лайка.
Отец завел ее в маленький коридорчик, такой маленький, что едва сам в нем помещался, и пока раздевался, собака не двинулась с места. Белой масти, с небольшими рыжими пятнами и лихо закрученным хвостом, она сначала не вызвала энтузиазма у домашних. Иная, первый раз появляясь в квартире, не упускала момента обнюхать логово хозяина, самовольно устремляясь в поход по комнатам. Тайга замерла у порога, внимательно осматривая жилище и его обитателей. Шурик сразу отметил ее умный, совсем не собачий взгляд.
Лайка прошла и легла там, где указал новый хозяин. Отец наложил в миску супа, накрошил туда хлеба и поставил перед собакой. Без команды Тайга к пище не притронулась, но и ломаться после команды не стала. После еды как-то по особому аккуратно облизнулась, легла, положила мордочку на лапы и задремала. О чем она думала в этот момент, трудно сказать, и думала ли вообще, но вот всеобщей любимицей стала…
Отец появился вечером. Снял фуфайку, скинул валенки, прошел в комнату и бухнулся на диван, отвернувшись к стене. Робкие попытки матери что-либо выяснить в этот вечер ни к чему не привели.
Ни с кем не разговаривая, почти не вставая, отец лежал вторые сутки с закрытыми глазами, но не спал. Не спала и вся его семья, понимая, что что-то произошло. А что? Кто может помочь?
— Дядя Леша! — спохватилась мать. — Надо немедленно бежать за ним. Как же я забыла-то! — И, запахивая на ходу пальтишко, выскочила на улицу.
С дядей Лешей отец познакомился уже в зрелом возрасте. У обоих жены красавицы, по двое одногодок детей и одна общая страсть — охота.
Дядя Леща личностью был замечательной. В природе не существовало приборов и механизмов, в которых бы он не разбирался. В совершенстве знал электричество, электроприборы и все, что с этим связано. Одним из первых начал ремонтировать в городе телевизоры, как только они появились, тем самым снискав у жителей авторитет и уважение. Собирал сам приемники и магнитофоны, а собранный собственноручно долгоиграющий проигрыватель, в который сразу загружалось до десятка пластинок, долгое время поражал гостей и знакомых дяди Леши.
И еще одним качеством обладал дядя Леша. Никогда нельзя было определить сразу степень его опьянения. Красивая, обаятельная улыбка на симпатичном широкоскулом лице и твердая походка при приеме любой дозы не позволяли этого сделать. Никто не видел его шатающимся. И только когда дядя Леша усаживался на табуретку или стул, прекращал улыбаться и пытался после этого разговаривать, окружающие начинали понимать, на-сколько он пьян.
…Как вывести отца из его состояния, друг определил безошибочно. Раздевшись на кухне, пододвинув табуретку к дивану, смелым движением откупорил бутылку. Мать принесла два стакана и сковородку с жареной на сале яичницей. После второго стакана Шурик услышал рассказ, который до мельчайших подробностей запомнил на всю жизнь.
Сбиваясь, зачастую переходя на неприкрытый плач, отец поведал историю, которая с ним приключилась в то злополучное ясное мартовское утро.
С вечера отец перебрал и, когда утром мать по обыкновению накинулась на него с увещеваниями, психанул.
— А-а, — застонал, мотая больной головой, — идите вы все! — накинул фуфайку, шапку на голову и выскочил на улицу.
Тайга при виде хозяина начала исполнять свой приветственный танец. «В лес, только в лес, — мелькнула у отца мысль. Пройдусь, прогуляюсь, а там все и перемелется.» Если бы знать’ тогда…
Сосняк начинался в двух километрах от окраины микрорайона. Выскочив на железнодорожную насыпь, ходко зашагал прямо по шпалам в направлении леса. Привычная дорожка рядом с железной дорогой заметена снегом, его в этом году выпало много.
Охотничий сезон закончился больше месяца назад Тайга, на мотавшая в эту зиму не одну сотню километров, уже явно засиделась на цепи и сейчас радостно неслась впереди хозяина.
Отец, еще не остыв от ругани с женой, проклинал себя за вчерашний день и за импровизированную пьянку в гараже.
— Свинья! Свинья, да и только! — злился он сам на себя.
Из воспоминаний его вывел пронзительный гудок тепловоза, шедшего по однопутке на полном ходу Тот гудел, видимо, уже давно.
— Тайга, Тайга. Ко мне!
Отец кинулся за собакой, бежавшей навстречу стремительно приближавшемуся товарняку.
Умница и лучшая из всех его собак, подождав хозяина, подпустив его на несколько шагов, разворачивалась и с радостным визгом устремлялась навстречу поезду, явно его не замечая.
То ли радость от встречи с приближающимся лесом, то ли азарт игры, за которую она приняла несущегося за ней с воплями хозяина, переполнили ее настолько, что собака совсем потеряла голову, несясь навстречу своей гибели.
Давясь слезами, не стесняясь друга и своих близких, отец пьяно бормотал:
— Мне сбежать бы с железки, в кусты кинуться, она бы за мной и побежала.. А я за ней. Она от меня…
Визг и душераздирающий гудок тепловоза — последнее, что услышал отец. Сделал шаг в сторону, почувствовал удар и потерял сознание…
Сколько так пролежал, он не осознавал Звук удаляющегося поезда едва было слышно. Боясь пошевелиться, отец начал медленно открывать глаза На неудобно отброшенной левой руке, аккуратно, почти невесомо лежала родная морда его любимицы
Что это7 Из глаз собаки маленькими капельками струились слезы. У отца перехватило горло.
— Дуреха! Живой я, живой. Нечего меня оплакивать. Правой рукой он потрепал ее по ушам и приподнялся. То, что он увидел в следующий миг, поразило его настолько, что почувствовал рез кий, неприятный холодок в левой стороне груди. Кровяной, вперемешку с придорожной грязью, след тянулся к нему вдоль насыпи на несколько десятков метров. Вместо всех четырех когда-то неутомимых лап Тайги были обрубки. На кровоточащих култышках, из которых торчали обрывки жильев и переломанные кости, преданная собака приползла к любимому хозяину, беззвучно его оплакивая.
Встав на колени перед собакой, отец заголосил. Что это было? Рев, бред или молитва?… Тайга слушала его молча. Пошел снег. Крупные снежинки ровно ложились на землю, пытаясь скрыть следы кровавой трагедии.
Отец обнял ладонями морду собаки, внимательно посмотрел в глаза Сколько в них было тоски и боли. И еще он прочитал мольбу собаки — кончить разом все ее страдания. Когда он вернулся с ружьем, Тайга лежала на том же месте без движения. Ее припорошило снегом. Отец подошел и сел рядом. Тайга подняла голову, два карих глаза, не мигая, смотрели на хозяина. Они говорили:
«Давай прощаться Пришло время, пора».
Хозяин обнял собаку, поцеловал в ее еще теплый нос. Теперь она видела, как из глаз отца непрерывно катились крупные слезы.
Отец встал, вставил патрон в левый ствол, взвел курок. Щелчок заставил собаку вздрогнуть. Тайга почувствовала, что настала ее последняя минута, подняла голову, оглянулась назад, где рядом виднелась кромка леса, такого родного и желанного, но уже недоступного. Последний раз взглянула на хозяина, в глазах у нее не было страха, была мольба. Она чуть отвернула голову, опустила глаза, уставившись в одиноко торчавшую на побелевшем снегу былинку..
На другой день Шурик нашел Тайгу возле насыпи, припорошенную снегом. Странное дело, ни один хищник ее не тронул. Неожиданно ударивший мороз сковал изуродованное тело. Сын захоронил ее в придорожных кустах, забросав ветками и засыпав снегом.
Перезахоронили Тайгу с соседскими ребятами, уже когда сошел снег и отзвенели ручьи. И опять удивительное дело. никто из хищников ее не тронул. Выкопали яму, по детской наивности поставили самодельный крест и потом еще долго, как только ходили по своим ребячьим делам в лес, навещали маленькую могилку. А отец больше собак не держал.

А. Заболотских
«Охотничьи собаки» №4 – 2001

Назад к содержанию.