Странное дело! Как отучить работать лайку по белке? Услышать бы еще, как отучить работать по соболю! Тут люди думают, как научить? Или просто то, что лайка сгавкала белку, это работа? А, Ункас? Ункас жарился у печки. Лежать будет у дверки долго, пока паленой шерстью не завоняет.
Ункас, это помесь западносибирской лайки и доброго таежного духа. Красивый кобель, которому исполнилось два года. В тайге он не своей воле, а по моей. Уже второй сезон. А будь его воля, он всю свою жизнь посвятил бы дракам, помойкам и собачьим свадьбам, на которых он бывал не только свидетелем. Друг другом мы пока довольны. Я продолжал снимать с белок шубки и разговаривал сам с собой. А он спал, или делал вид, что спит, чтобы не поперли из избы. И я у него был вместо радио. Вытянув хвостик и сдернув очередную шубку, я поставил чайник. И зачем отучать, если лайка мастерски работает по белке, это кладезь, это нужно поощрять, совершенствовать и полировать, полировать и полировать. А для молодой собаки, и вовсе, белка это букварь, азбука. С нее начинается постижение большой науки. Путевка в жизнь так сказать, для промысловой лайки, а это алмаз, и граней у него, чем больше, тем он становится дороже. И постепенно превращается в бриллиант.
Ункас познакомился с белкой рано. Этот бесноватый зверек, азартно цокающий, шуршащий, шелестящий и там, я не знаю, пукающий, вряд ли оставит равнодушным щенка лайки. Не выдерживает она этой наглой провокации. Белка, как будто специально создана для молодой собачки. Когда Ункас сел и облаял белочку, мое лицо расплылось в улыбке. Это момент истины, время «Ч» для любого охотника. Лаял Ункас очень азартно. И когда я хотел его погладить, он отбежал и сел с другой стороны дерева. Ого го! Это уже не просто интерес к зверьку, это тянуло на самостоятельную работу. Белку тогда я для Ункаса добыл. Он немного повалял ее, постриг зубами и накрыл мордой. Ункас, отдай белку! Строго сказал я. И он с легкостью отдал. Больше мне его учить было нечему. Я не подвешивал белок на дерево. Не дергал их за веревочку. То от лукавого. Я пил чай и вспоминал, как мы в том году начинали с ним охотиться. Стояли мы на этой же избе. Тут мелкий кедрач устилает склоны сопок и подбирается почти к вершинам. Год на орех был урожайный, и трудно было представить для молодой собаки лучших угодий. И мы стояли тут. Ходить я начинал только с ним, одним. Снега почти не было, лежал под верхами, клочьями. Белка была не пугана, вела себя активно и смело и собака начала быстро натыкаться на зверьков. Лес очень хорошо просматривался, не высок. Следить собаке было легко. Ункас быстро приноровился и активно облаивал. Иногда, я, пробив кедрушку ногой, заставлял удирать белку и Ункас, с восторгом и лаем уносился след, отслеживая зверька. Но стоило белке остановиться, Ункас садился и начинал монотонно, с равными промежутками, отдавать голос. Я осторожно подходил стараясь издали заприметить зверька и выбирал позицию для стрельбы, что бы видна была часть белки, или только головка. Если не удавалось увидеть сразу, я поднимался по склону выше, бывало и вовсе, что на белку смотрел, находясь с ней на одной высоте. Собаку не нужно было приучать к выстрелу. Ункас не боялся его, даже наоборот. И к убитому зверьку он сразу относился очень вежливо. Он знал, что строгая приемщица спуску не даст. Откуда он это знал? Пользовался он всеми органами обоняния сразу. Искал он и на слух, а белка достаточно шумный зверек, и на глазок, пользовался нюхом, иначе, чем объяснить, что собака лает на дерево, на котором нет белки, а я вижу, что нет. Но Ункас настойчиво показывает на него. Обходя стоящие рядом кедрушки я обнаруживаю затаившегося зверька. А поток воздуха доносит запах белки в то место, где сидит собака. Именно в этом месте он наиболее стоек и силен. Это одна из особенностей, специфика, так сказать. Пройдя навстречу ветерку, я обязательно наткнусь на белку. И было у Ункаса еще одно чувство. Я знаю это чувство, но сказать не могу. Это связано с добрым таежным духом и скрыто от посторонних глаз. И говорить это никому нельзя, иначе удача отвернется, фарта не будет.
По носу Ункаса ползла блоха. Вот видишь, Ункас, собака приоткрыла глаза и снова впала в покой, это они тебе мстят, за то, что ты вносишь панику в многочисленное беличье войско. А может потому, что у тебя есть шерсть, а у меня нет. Хотя немного есть, я посмотрел на свою грудь.
Ну-ну, и на груди его могучей, два волоса сплелися в кучу, сказал напарник и повернулся на нарах на другой бок. Зато у меня борода славная, парировал я. Блохи ползали по этой славной бороде и по рукам, но я знал, что они скоро уйдут, они не живут на человеке. Ничего Ункас, скоро мы дадим бой собольему войску, вот то будет славная охота!! Только завтра обезжирим еще один косогор, и останется совсем чуть- чуть. Внизу было пусто, там мы подмели под чистую. Кто тут белку найдет, ставлю литр чистого.
После Ункаса собак можно не выпускать, разочаруют хозяина. Завтра специально в пойме белку застрелю, товарищ встал, отложил журнал и натянул галоши. За свои слова отвечаешь, или ты сам себе пообещал? Не-е, сдал назад я, какая-нибудь больная за ночь припрыгает, а тебе литр чистого? Не выйдет. Давай так. Отпускаем моего Ункаса и твою Камчу. Если Ункас найдет раньше, то выходим из тайги, с тебя литр чистого. Если Камча, то с меня. Майор вернулся в избу и закрыл дверь. А если не найдет никто, спросил Майор? То ты мне, естественно. А если вместе залают? Все равно ты мне! А это-то почему, почти застонал Майор? Ты же знаешь, что через пять минут Камча за Ункасом встанет. Да нужны ей твои белки. Вот- вот. Как и Ункасу твои норки. Вашей собаке, товарищ Майор, нужно вообще было кличку дать «выдренок Ная». На улице минус двадцать, а ее из реки палкой не выгонишь. Дома поди в тазике с водой спит. Пока на мясо рыбы не накрошишь, не ест. Пошел ты, Майор заулыбался, поставил чайник и сел за журнал, чаевничать мы собирались в третий раз.
На левой коленке у меня была постелена тряпочка и шкурка белки ложилась на нее. Из под мышек ножом, я начинал скатывать очередной валик, и, догнав его до хвоста снимал. Аккуратно вытираю, и красивая беличья шубка садится на плашку. Шить ничего не нужно, синевы на мездре нет. Красота!
Вот скажи мне, Ункас, почему так мало охотников, которые хотят добывать белку? А? Всем подавай лосей, да соболей. Ты, конечно, скажешь, что у них нет такой прекрасной лайки, как, Ункас, он же «беличий ужас». Правильно, но не только. Работы с ней, очень много, хлопотно это. А вот про красоту этой работы, про радость и удовольствие от красоты, про гордость за то, что можешь, забывают. Да и трудиться лень. Белковье в горах это очень тяжелый труд. Вверх, вниз. Потом опять вниз. Потом много вверх. И так весь день. Сил нет, одна беготня, намотал черти сколько, а трубу на избе все еще видно. А потом вечер. Опять работы не початый край. Оно конечно можно и на непогоду отложить. Но в непогодь хочется и за зверем побегать. Так Ункас? Так. А ведь, черт подери, это самая демократичная охота. И ведь самая доступная. Тут не имеет значение, какое у тебя ружье, или винтовка. Какой логотип на оптике. Не нужно дальномеров, ночников и тепловизоров. И техника не важна, на загонщиков ничего нельзя свалить. Тут, дорогой Ункас, все нивелируется. Тут все равны, и туз бубновый, и шестерка, и валет треф. Все в одной колоде лежат. Как два яичка, личко к личку. И на беличьей охоте, сразу виден ценник классической охотничьей спарке, «человек- собака». Все.
Я свешивал белок в бунты по 25 штук. Потом подцеплял под навесом на гвоздь. А в пакеты перевяжу, когда будем выходить из тайги.
Двадцать пять хвостиков, разных оттенков собрались в веер. Нет, определенно, беличий мех, это очень красивый мех. Сейчас, пожалуй, легче встретить изделие из соболя, про норку я вообще молчу, чем из белки. А между тем очень теплый и легкий мех, да, не очень ноский. Но зато доступный. Но нет его. Покажи, да скажи, что выхухоль, поверят. Многие и не видели, поди, какое оно, изделие из белкиного меха. А легкость выделки и шитья, не боязнь испортить, позволяют шить для себя любые изделия. Хоть шарф из хвостиков ( к стати, чудная вещь), хоть ушанку. А уж про икрустированные манто, которые всегда были предметом желания модниц всех возрастов, я и не говорю. Была бы охота. Нет, определенно, беличья шапка, самая охотничья шапка. Это точно! Да, Ункас? Кобель встал и царапнул дверь. Я, не вставая с нар, клюкой толкнул дверь. И обратным сучком на этой клюке, закрыл, зацепившись за ручку. Тоже, проделал еще раз, запустив собаку. Ункас ушел под мои нары, лег на лапник и тяжело вздохнул. Я задул лампу. Ночью пару раз вставали.
Унка-а-ас! Не туда! Я махнул рукой, куда хотел идти, и Ункас, как пуля, смазанная салом, улетел в сторону Ванькиного ключа. Я махнул Майору рукой, и мы разошлись, каждый по своим делам. Хотя занимались мы, одним и тем же. Начался очередной охотничий день.
Если много белки, и ты ставишь задачу добывать белку, то собакой управлять почти не нужно. Она твой компас и целеуказатель. Она тебе покажет, как ходить и куда ходить. Твоя задача ей не мешать. Если плотность зверька высокая, то собака будет почти всегда на глазах. Скрываться будет совсем ненадолго. Если плотность совсем низкая, то будет уходить со слуха. И самое худшее, когда и собаку услышал, подходить долго. Мы с Ункасом считаем, что критическая масса, это семь, восемь белок в день. Тут мы прекращаем охотиться, и уходим на верхние избы. Уходим за соболем и зверем. И, чтобы не терять драгоценное время собачьей охоты, которое полностью зависит от доброго духа тайги.
И, если охотишься с молодой собакой, она не потеряла пылкость в работе, азарт, рвение. Но судя по бунтам, мы свой участок обезжиривали славно. Сбили охотку.
Ну вот, дали ему год, и первая белка. Зверек уже начинает таиться, и я подхожу осторожно. К чему нам беготня, слежку пусть отрабатывают подготовишки и Камча. Я засмеялся. После выстрела, белку как-то подбросило и она, кувыркаясь, полетел на землю. Так и есть, живая. Ункас почти стащил ее с соседнего дерева, но не тут-то было. Отважный бельчук извернулся и схватил Ункаса за губу. Закрыв глаза, собака сжимала в зубах зверька. А когда сердце бойца остановилось, собака положила его на землю. На губе у хитромордого была капелька крови. Что? Попало? Я потрепал кобеля по холке и дал ему отрезанные лапки. Он их ждал, но они ему были не нужны. Это был ритуал, наша с ним игра, но в тоже время, эта мелочь, превращает отношения собаки и человека в нечто большее. Этим достигается понимание и контакт, который отражается и на работе. Пожалуй, вот именно в этом, я и вижу необходимость того, что в обычном понимании, называют натаской. Я продолжал шагать и размышлять, а места, тем временем, под резинкой, становилось все меньше. Ункас продолжал тралить косогор. Он не ходит рядом. Я ему мешаю. Курю, шуршу одеждой, скриплю снегом, дышу , лущу подобранную шишку и ковыряю чагу. Одним словом, я для собаки источник повышенного шума, постороннего запаха и отвлекающих движений. Но, порой мне кажется , что Ункас меня использует, использует, как себя, как собаку. Иногда я его вижу стоящим на скале и подсматривающим за мной из-за дерева. Он следит, как я иду, не двинется ли кто, завидев меня. В эти минуты получается, что он хозяин положения, а я, как бы загонщик. Или он умный, или он хитрый, Ункас.
На этот раз белку я не увидел. Ункас стоял у группы высоких, плотно растущих елок в пойме ручья, который мы хотели вывершить. Лбом почти уперся в елку и слушал. Царапнул лапой ствол и стал похож на доктора, который приложив слушалку к груди больного, сказал, не дышите и замер. Ункасу только очков не хватало. Это нужно было видеть, умора, доктор Ункас!!
Я не считаю недостатком, если собака скребет ствол, или в азарте обкусывает нижние ветки. Ну и что? Ушла белка, значит так и нужно, это особенность, именно этого зверька. Другой, хоть обколотись обухом, или обстреляйся, будет смотреть на тебя и не ворохнется. Но и не приветствую, когда собака начинает безумствовать, рвать корни и пытаться залезть на дерево. Когда она в исступлении рвет и мечет, это больше мешает, чем помогает. Такие собаки, чаще сильно давят зверька, портят шкурку, и, что самое страшное, убегают с белкой. И поистине мука для хозяина, когда собака поедает зверька. В убегающую собаку бросают сучья, носятся за ней с дубиной, кричат и обзывают, одуревший хозяин стреляет над головой, а иногда….
Значит не было вовремя контакта, не было того элемента игры, который превращал отношения собаки и человека в доверительную работу. Не было того, что в обычном понимании, называю натаской. Ункас белок не ел.
Я ходил, как звездочет, задрав в небо голову, шапка падала. А все пытался высмотреть белку. Ели смыкались ветвями, а вершины уходили в небо. Какая белка? Тут медвежонок по тихому уйдет. А моя собака призывала расчехляться и начинать работать. Простреливая из вкладыша под мелкашечный патрон мутные места, я таки заставил зверька себя обнаружить. Стрелять пришлось четверкой. Да бог с ней, только бы не положить на лапу, или не подвесить на сук. Она потом, когда-то, в ветер упадет. Но потом. А что делать? И трофей, не бог весть какой, и бросать как? Что я Ункасу скажу? Рабочая лайка врать не умеет. И она-то знает, что белка там. С соболем ясно, либо лезем, либо рубим, а тут? Можно пулей перестрелить сук, если возможно. На этот раз обошлось. Лети- лети, мать твою ити, напевал я довольный, пока белка не упала. Ункас облизал белку, и я дал ему лапки. И…, она ушла под резинку, точно закрыв второй ряд.
У валежины стали костром. Обедали с собакой. Пили чай с кедровой лапкой. Собака покрутилась на месте, как дохлый миксер и легла, ткнув морду в хвост. А я пил чай и смотрел на самолет, точнее на серебристый крестик и пушистую полосу от него. Там дают минералку, а у меня чай с кедровой лапкой. И все хорошо идет. И им хорошо, и нам с Ункасом, тоже хорошо. Обратно пойду в пол горы. Доберем до трех десятков и свалимся в пойму. Ункас спулеметит на избу, а я берегом реки выйду на ручей. Ручьем поднимусь до избы. А заодно и подниму из ямы в ручье пять картошек и одну морковку.
К концу дня Ункас выдал на гора, отличился. Я его увидел в темном прогале, он стоял и смотрел сквозь меня. Я оглянулся. Никого нет. Что за чертовщина? Собака наклонила голову, как будто ей в ухо попала вода и она хотела ее вылить. Слушает, догадался я. Демон чертов. И…., как пуля, но смазанная свежим салом, умчался. Секунды.., и лай. Лаял он сразу двух белок Метрах в пятнадцати, одна от другой. Я отрезал ему двойную пайку, четыре лапки! Положив на них морду, он как бы втирался в низ, размазываясь всем телом по лапкам. И пропахший всецело белками, якобы, умчался на избу.
Майор готовить не умел вообще, но очень любил. И я спешил на избу. Хотел успеть раньше его и сготовить сам. Успел. Сготовил. Умывались и кушать садились вместе. Майор загадочно молчал. Я не выдержал. Зачетно молчим. Я тебе что, изменяю? Ты хочешь разрушить семью? Майор засмеялся. Капитан запаса, достать гвардии Майору пол литра! Мама держите меня, ты никак белку в пойме убил. Я занес уже разведенный. Майор встал и нехотя, как будто давал крупную сумму в долг, вывалил из поняги огромную порешню. Цвета чистого серебра. Прекрасный и редкий трофей. Да-а-а! Я гладил этот дивный мех, и восторга не было предела. Серебристо шоколадная выдра.
Камча обрезала в узком месте и он выскочил на берег, а там уж и подоспел сам, поздравляю тебя, завидный трофей, сказал я. Мы, врубившись стаканами, выпили, было за что.
Ему нужно было выходить раньше, и он остался. А я и Ункас ушли, ушли в верхние избы. Пока не сдавит снег, будем охотиться на соболя и зверя. Ушли по темному, чтобы ночевать в тепле.
В тот год мы добыли немногим более полутысячи белок. И когда с квитанцией шли в бухгалтерию, очередь расступилась, и кто-то сказал, добрый у него кобелишка. Ункас гордо шагал с вышарканными, как у школьника коленками. Я тогда и представить не мог , сколько стоит моя собака, цены ей не было.
На следующий год, снег поджал сильно, и техника вовремя не пришла. Выходили в жилуху, через перевал, лыжами. Мне дали адрес, где можно переночевать, на крайний случай, автобус в райцентр ходил не каждый день. И на вторые сутки, к вечеру, мы вышли в поселок, и нашли нужный дом. Утром Ункас умчался в деревню побегать, а после обеда, я купил его шкуру возле автолавки, за бутылку водки. Продали мне ее бичи. Не помню, сколько стоила тогда бутылка, но не дорого….»
Сергей Шиянов