Ручей Веселый бежит сквозь кедрачи к малой речке, падая в нее как раз у заброшенного поселка, названия которому так и не придумали. Звали его то по имени речушки Коярд, то Саянским — по названию поискового отряда геологов. Обосновался он здесь лет сорок назад довольно прочно, нагнали сюда людей и всякой техники, перерыли вокруг тайгу, тыкали-копали землю, построили десятка три разновеликих барака, от которых к нашему времени, то есть к самому первому году нового века, не осталось ни единого, только одно маленькое зимовье, в коем иногда ночевали шалые туристы, чаще, видимо, школьники, не поленившиеся исписать своими фамилиями и именами не только все стены, но даже потолок. Зато они не утруждали себя поисками дров, предпочитая выдирать доски со своего же чердака. Разбитые стекла в двух окошках пришлось заменить полиэтиленовой пленкой, но деревянные нары, небольшой столик и кирпичная печка с длинной железной трубой, слава Богу, уцелели, так что жить можно было.
Мне шибко приглянулась растущая рядом кедрушка: ее мощное основание сразу же делилось на четыре ствола, один из которых, к сожалению, был срублен и валялся рядышком, зато три уцелевшие гордо возносились над окружающей пустошью. Заброшенный поселок только еще начинал зарастать чахлыми березками и редкими хвойными деревьями, ближний вид с разваленными строениями был удручающим, но все это скрашивалось свежестью недавно выпавшего снега, громким журчанием еще не замерзшей горной речки, на берегу которой приткнулось зимовье, а главное — великолепием окружающих снежных гор, составляющих одно из основных звеньев Куртушубинского хребта. Название самой ближней из них я знал, ее звали Ореш, именно под ней бежала речка, огибая голец, чтобы пробиться к своему старшему брату, реке Ус, правому притоку Енисея. Вдоль русла Коярда от Усинского тракта была пробита трасса, по которой мы вчера не без труда и заехали на старенькой «Ниве» Благодетели, доставившие меня сюда уже под вечер, даже не стали ночевать — выпили бутылку и сразу уехали обратно, оставив нас вдвоем с Диной, рыженькой карельской лайкой, ради которой, собственно, и была затеяна вся эта авантюра.
Всю жизнь я осеновал с настоящими рослыми собаками, а карелкой обзавелся уже на семидесятом году, вовсе не рассчитывая промышлять с нею в тайге, а не в подмосковной деревне, собачка выросла такой азартной бельчатницей, что я отважился поехать с нею в дальние сибирские края, проверить ее в настоящем деле. Надо сказать, что ровно тридцать лет назад, примерно в такое же время (то есть в самом конце октября) мне довелось побывать в этом Коярде, когда он еще жил довольно полнокровной жизнью (не стану о том шибко вспоминать, сошлюсь на свой рассказ «Тайга поманила», что был опубликован в альманахе «Охотничьи просторы» в 1975 г., вып.32, именно под впечатлением соболиной охоты в этих местах). Местные охотоведы уверяли, что белка нынче по тувинской стороне Саян, хотя и немного, но все же есть; сюда можно было заехать на машине, имелось свободное зимовье, а самое главное — эти места всегда отличались малое нежностью, здесь можно ходить без лыж чуть ли не до Нового года, и даже мелкая лайка сохраняет шансы оставаться «при деле». Итак, долгий путь на поезде из Москвы до Абакана и автомашиной из столицы Хакасии до речки Коярд был позади, все вещи, боеприпасы, собака и ее хозяин благополучно прибыли на загаданное место, так что все «тип-топ», «о-кей» и даже очень…
Однако же какое-то смутное чувство тревоги мешало мне ощутить полное удовлетворение от новой встречи с тайгой один на один. То ли близость трассы, по которой сюда могли заехать незнакомые люди (ведь в тайге чем глуше твое место, тем спокойнее на душе!), то ли дымившая печь, ко нраву которой я поначалу никак не мог приспособиться, а может быть, даже некий «внутренний голос» не вносили успокоения, заставляли быть настороженным. Да и Айна, никак не хотела устроиться на указанное ей место, норовила заглянуть в глаза, настораживалась и несколько раз злобно взлаивала….. Но не будем интриговать Читателя ни медведем-шатуном, ни злым человеком — ничего этого не предстояло, зато уже в самом начале своего первого ночлега я мгновенно понял: нет, не будет мне здесь удачи… Это стало ясно по самой элементарной причине: оказалось, что пачку соли, купленную по дороге, я оставил, идиот, в машине, которая теперь уже, наверное, подъезжает к своему гаражу, что в достославном Шушенском. Ближайший же поселок — Арадан, стоящий на Усинском тракте, отсюда «всего лишь» в полсотни километров, причем таких, что удвоить надо на подъемы, спуски и наледи… В охотничьих избушках всегда найдешь соль, но уж не в этой, нагаженной туристами, будь ими — соль и спички ВСЕГДА надо иметь в кармашке рюкзака, если не в котелке. Так ведь не было при себе соли — хоть смейся, хоть плачь! Какой же после этого может быть промысел, какая там белковка-соболевка, одни слезы горькие, и ничего больше! Концентратов и консервов я в тайгу, как правило, не таскаю, разве что на крайний случай, для гостей. Ну, на этот раз нашлись какие-то гов…, простите, кубики, сварил на них лапши, похлебал. Ничего, завтра бельчонку промыслим, супец с ней все равно сообразим, потом надо будет искать ближних охотников, солью у них разжиться…
Однако еще и другая беда обнаружилась — в Москве, перед самым отъездом, последний раз перебирая свои тяжеленные рюкзаки, послушался жену, вынул большой топор, решил, что найду, позаимствую у друзей или обойдусь малым топориком, тем, с каким по тайге хожу. Конечно, не так уж он и мал, при нужде и ночевать можно, но здесь-то, с этой кирпичной печью с ним намаешься! В суете дорожной заезжали к одному другу, дома не застали, машину не станешь за-держивать, сибирякам всегда некогда. Сколько раз говорено дурню — не бери вовсе жратву, брось лишнюю одежонку, но топор никогда не оставляй. Нет же — век живи, век учись, а все без толку! Дрова здесь одного только сорта — из досок барачных, из всякого хлама — их малым топором плохо колоть, еще ненароком сломаешь его, тогда хоть пропадай.
Утром окинул взглядом всю окрестную красоту, подивился ей. Солнце долго таилось за дальним гольцом (назвал его Рассветным), потом озарило розовым светом вершину Ореша, поднялось над хребтом, обогрело и горные склоны, и всю тайгу заснеженную; кедры и лиственницы стали сбрасывать снежную пелену, темнеть, кое-где даже прогалины образовались. Еще один сюрприз преподнесла мне речка Коярд: на самом ее берегу, в густых ветвях какого-то кустарника обнаружился пакет из грубой оберточной бумаги. Там, был завернут кусок сливочного масла, примерно с полкилограмма. Одинокий охотник в тайге всегда очень мнителен, а тут, в незнакомом месте — особенно. Конечно, я ничего не тронул, оставив все, как было (один из таежных законов гласит: «не клал — не бери»). Но ведь это означало, что тут может в любой момент появиться человек, оставивший пакет, как бы он не предъявил претензии на жилье. Ну, что тут гадать — на все Божья воля… За Рассветным гольцом высилась еще более мощная гора с несколькими островерхими пиками, имя ей пусть будет Пирамида, вот в ее-то сторону, вверх по речке мы и двинемся с Божьей помощью…
Первый же день показал, что опасения мои были не напрасны. Ничего хорошего ждать не приходилось. Осень выдалась урожайная на кедровый орех, белка, очевидно, держалась в кедрачах по вершинам и гребням, в долинах ее почти не было. За целый день ходьбы мы кое-как промыслили всего двух бельчонок, несколько раз видели рябчиков, но их категорически нельзя стрелять при собаке, а то она будет за ними постоянно гоняться. Встретился явно свежий следок соболя, увы, Айна никак на него не прореагировала, не взяла, даже нюхать не хотела. Самому идти по этому следу вверх захламленным склоном оказалось непосильно — после пережитого мною инфаркта задыхаюсь на подъемах, ноги-то идут, а сердце не фурычит… Приходится идти как альпинисту на больших высотах — пять шагов вверх, потом стоянка на десять вдохов-выдохов. Таким-то манером только к обеду на гребень поднялся, а охотиться уже времени нет — надо скорее к дому двигаться, чтобы готовить дрова на долгую ночь.
Айна тоже не порадовала. Из-за безмерного своего азарта она часто принималась лаять при поисках белок, еще не обнаружив самого зверька. Кедры здесь крупные (как говорят, «медведь залезет, не увидишь»), белки таятся, высмотреть и добыть очень трудно. Была бы мел-кашка — щелкнешь по стволу малопулькой, выпугнешь, а дробью палить бесполезно, да и дорог стал теперь дробовой выстрел.
Короче говоря, от надежды оправдать охотой дорогу (хотя бы в одну сторону!) пришлось отказаться. Ходил я больше всего по трассе, постепенно осваивая окружающую таежную местность. Под вечер второго дня встретил охотников, стоявших в самой вершине Веселого, их было трое в небольшом, заново срубленном зимовье, возле которого притулился новенький «Уазик». Они действительно снабдили меня солью, хотя встретили не очень приветливо, заявив, что «твой колокольчик» (так они назвали мою собачку за ее звонкий голос) отвлекает их огромных лохматых кобелей от соболевки. Белки же их вообще не интересовали, только соболи и копытный зверь (кабарга, марал). На перевале, куда я кое-как поднялся, весь снег был испещрен глухарями, однако сами птицы оказались крайне осторожными, я видел их лишь издали, чаще — в полете.
Отличная лиственнично-кедровая тайга обнаружилась километрах в пяти ниже по Коярду, в обширном урочище, носившим красивое название Триложье, поскольку там, в самом деле, сходились воедино три распадка (лога), в одном из которых нашлось заброшенное пустое зимовье. Я мог бы и перетаскаться сюда, но почему-то белок в этом Триложье тоже было совсем мало. Двое местных промысловиков из Минусинска, здоровые мужики в расцвете сил, ходившие вместе, при хороших рабочих собаках за три недели добыли всего четыре десятка белок и трех соболей — результат для таких мест просто мизерный. Я же со своей Айной брал не более трех белок за целый день упорной и тяжелой ходьбы. Что касается соболей, то надежда оставалась лишь на случай, на знаменитый таежный фарт, но на сей раз (в отличие от многих предыдущих осеновок) удача от меня категорически отвернулась. Не фартило, и все тут! Возникшее в первую’ же ночь предчувствие неудачи явно сбывалось, хотя тот человек, что оставил масло в кустах, так и не дал о себе знать.
Охотники из Триложья заехали сюда на «Ниве», которую спрятали возле трассы (подъехать к их зимовью было невозможно). Они посетили мою халупу и сказали, что будут выезжать на седьмое ноября — одному из них надо было на работу. Я решил уехать вместе с ними, поэтому отдал им почти все припасы — и съестные, и охотничьи. Отъезд был намечен на пятое ноября, но напрасны были все ожидания — мужики как в воду канули. Вдобавок ко всему неожиданно начался сильный снегопад, и трассу, и тайгу изрядно завалило. Айна стала бегать не так резво как прежде. Через несколько дней я пошел в Триложье к тем охотникам, разыскал их избушку и выяснил, что они выехали в Арадан на тракторе «Беларусь» (их «Нива», видимо, отказала, а промысловики с вершины Веселого тоже смотались). В зимовье нашел только остатки комбикорма да немнго подсолнечного масла на дне бутылки. Между тем машина за мной из Шушенского, как мы договаривались, могла придти не раньше 25 ноября. Положение становилось критическим -выйти на Арадан при таком обилии зимних вещей, с которыми я сюда забрался, просто немыслимо, продуктов уже почти не было, а дробь осталась только самая мелкая, я мог добывать ею белок лишь на лиственницах, но не на кедрах. Пришлось — как всегда в таких случаях — переключаться на стрельбу кедровок, но и они были почему-то не очень многочисленны. К тому же собака начала выбиваться из сил — после каждого таежного похода ей требовался отдых. Правда, целый световой день в зимовье она не выдерживала и убегала в тайгу, где вскоре начинала азартно и звонко лаять. Конечно, я брел следом за нею, но не всегда мог забраться на крутяки и скалы, куда заносили ее белки или даже черти (только один раз я все-рьез надеялся, что она лает на соболя, но пришлось горько разочароваться).
Вот почему оказался у меня явный избыток времени, и я стал всерьез раздумывать над большой писаниной, за которую было некогда взяться в Москве при нашей городской суетливости. К тому же умею хорошо спать только с вечера, просыпаясь, как правило, в 2-3 часа ночи. Поскольку свечи и солярка для лампы имелись, а читать было вовсе нечего, создалась некая «творческая обстановка», и я начал усердно портить бумагу. Не будучи писателем-сочинителем, я способен творить лишь в наиболее привычном для нашего брата-охотоведа жанре «отчета за жизнь» — таким и был первоначальный мой замысел. Уяснив, что исполнение его не-посильно, решил ограничиться «всего лишь» воспоминаниями о тех людях, с которыми сводила судьба, — все же за 70 лет встреч хватало…
Но опять же, как обычно при подобных обстоятельствах, быстро исписался и шарик в ручке, и единственный карандаш, вскоре кончилась и бумага в блокноте, а тем временем подошел конец всем продуктам; последнюю горсть рожков (именно так, а не «рожек»!) бросил в котелок с кедровкой, похлебал жижу, отдав навар собаке — ей больше моего бегать.
…Выручил меня местный таежник Леонид Бабкин, романтик и поэт в душе, почитатель стихов Байрона и учения Платона. Он бил орех и собирал бруснику под самыми гольцами Ореша. Я случайно наткнулся на его «зимовье» — точнее, это была своеобразная берлога под старым кедром, где поместиться возле крохотной печурки, напоминавшей большую консервную банку, мог только один человек. Сие поселение вполне естественным образом вписывалось в окружающую природную среду, образуя некий общий таежный биогеоценоз, заодно с шадаками-пищухами, синицами, белками, кедровками, а в иное время не только с бурундуками, но и с медведями, постоянно навещавшими это место (стрелять здесь Леня, конечно же, запретил строго-настрого). Каждый грамм пожиток и продуктов надо было приносить сюда за полсотни верст от Арадана, плюс к тому еще час подъема крутяком под самый голец (я одолевал его почти полдня, правда, с добычей двух белок). Собранные же осенью ягоды и орех Леонид вытаскивал «на себе», чтобы продать шоферам на Усинском тракте. Это был чувствительный и своеобразный человек, немного «не от мира сего», предпочитавший общение с дикой природой привычному нам образу жизни. Ему очень понравилась Айна («какая маленькая!»), пришлись по душе рассказанные мною анекдоты и прибаутки, он щедро поделился со мною продуктами, дал не только лапши и свежей картошки (для тайги — редкое лакомство), но даже какие-то удивительные лепешки, которые он самолично готовил здесь из перемолотого вместе со скорлупой кедрового ореха лишь с некоторым добавлением муки. Это лакомство заметно хрустело на зубах, но было очень сытным и, вероятно, весьма пользительным. Проникшись искренним сочувствием к чудаку-москвичу, попавшему в такой переплет, Леонид отправился в Арадан и уговорил местного охотника, обладавшего собственным трактором «Беларусь», приехать за мной на Коярд. Снег между тем все подваливал, и собака моя уже рыла его грудью — «плыла», как принято говорить. Итоги нашего промысла оказались более чем скудными, но зато вместе с прочим барахлом были вывезены с Коярда и все исцарапанные ночами в зимовье листочки, которые теперь можно будет расшифровывать и переписывать.
Что же касаемо итоговой оценки моей Айны, то при неудачах всегда надо винить охотника, а не собаку. Но все-таки для серьезного промысла в настоящей тайге, при неизбежном глубокоснежье, карельская лайка уступает более крупным породам и по особенностям поиска, и по усердию. Конечно, ей не хватало опыта, не удалось натаскать ее на соболя. Зато весьма удобна при переездах, преданна и послушна, грех на нее обижаться.
Ф. Штильмарк
«Охотничьи собаки» №5 – 2002