Варнак был могучей черной лайкой с белой грудью. Кончики лап тоже были белыми, как будто кто-то случайно пролил на них молоко. Черные глаза почти всегда смотрели угрюмо, и при первом знакомстве с ним все боялись, что он может укусить. Он не позволял себя гладить, и только хозяин Сашка да я могли изредка потрепать Варнака за загривок. Это была универсальная лайка. Уходя в тайгу, можно было не беспокоиться — мясо и пушнина всегда были за ним. Лучше всего он ходил за соболем и белкой, хуже облаивал птицу — глухарей, косачей. Изюбря Варнак мог держать на отстое по нескольку дней. Соболя гнал, пока не загонял на дерево или в колоду, и своим лаем подзывал хозяина. Хуже, когда соболь уходил в каменную россыпь, тогда собака скулила от своего бессилия и ждала хозяина. Взять зверька из россыпи можно только дымокуром или обмётом — специальной сеткой с колокольчиками. Подходил Саня, и начиналась тяжелая работа по установке обмёта, после чего надо было терпеливо ждать звона колокольчиков где-нибудь в стороне, придерживая собаку на поводке. Проходили часы томительного ожидания, прежде чем соболь выходил из своего укрытия в камнях и при попытке уйти запутывался в сетке.
Кроме охотничьих достоинств, Варнак обладал еще талантом собачьего рассказчика и певца. Он мог подойти к тебе и начинал говорить — конечно, по-собачьи, но это был настоящий рассказ: он ворчал, иногда подвывал, коротко взлаивал и как будто рассказывал тебе, что ему снилось, какая была охота, что он видел. Если в момент его рассказа что-то спросить, например: «Варнак, а куда сегодня пойдем?» — он на мгновение переставал говорить, как будто слушал твой вопрос, а затем взлаивал, отвечая. Но больше всего он любил петь. Он подвывал так правильно и музыкально, что его вой можно было назвать пением, пением особым — собачьим, но именно пением.
Иногда вечером, у костра, я говорил: «Варнак, давай споем». Он смотрел на меня умными глазами, настораживал чуткие уши и ждал. Любимая песня его была «Жили у бабуси два веселых гуся». Как правило, я делал вступление по два-три раза, и в горле у Варнака начинались хрипы, всхлипывания, повизгивания, а затем он начинал петь. Он вел мелодию, останавливался, где и я, и снова начинал подвывать в такт. Пел с удовольствием «Не плачь, девчонка», «Идет солдат по городу» и другие. После окончания импровизированного концерта мы с Сашкой хлопали ему, как настоящему артисту.
С Сашей мы подружились давно, работая на одном участке, где шли геологоразведочные работы — проходка канав, бурение, геологические маршруты. Он был прекрасным, надежным другом, и вместе мы проохотились 15 лет. Но случилась беда. Саня заболел неизлечимой болезнью и сгорел практически за полгода.
Хоронили его всей геологоразведочной партией. Водители машин жали на клаксоны, и длинные гудки, как плач, провожали Александра в последний путь. Рядом с толпой провожающих бежал Варнак, и, помню, кто-то сказал: «Смотри, собака бежит — прощается с хозяином».
А на другой день, приехав на кладбище помянуть друга, я увидел: рядом с могилой сидит Варнак. Он узнал меня, подошел, что-то проворчал и побежал в сторону базы партии.
Собаку забрал к себе Евгений — брат Александра, профессионал-охотник.
Прошло несколько лет, и за круговертью дел я начал забывать Варнака, тем более что мой охотничий участок был в другой стороне от деляны Евгения.
Однажды по делам я оказался в районе, где проживал Евгений. Решил заехать к нему. Наш «уазик» подкатил к дому под вечер, и уже через полчаса мы сидели за накрытым столом и под чарку водки вспоминали свои походы, охоту, рыбалку и, конечно же, помянули Саньку. «А где Варнак? Как он?» — спросил я у Женьки. «Постарел, но соболей пока ловит, бегает где-то в огороде». Пойду, поздороваюсь», — сказал я и вышел на улицу.
Хмурилось. В огороде собаки не было видно. Засунув два пальца в рот, я свистнул несколько раз с длинным протягом — так свистели только мы с Санькой, подзывая своих собак. Мелькнула черная тень, и ко мне побежал пес. Это был Варнак. Он внимательно меня обнюхал, отбежал, затем снова подбежал и, понюхав, заметался по двору. Собака узнала меня и бросилась искать Сашку — своего лучшего друга, по-видимому, решив, что если приехал я, то и Сашка где-то рядом. Он подбежал снова ко мне, жадно обнюхивая. Сашки нигде не было.
Тогда Варнак отошел и, сев на задние лапы, глядя на меня заговорил, как умел говорить только он: ворчал подвывая и говорил, говорил на своем собачьем языке, рассказывая мне про свою жизнь без Сашки — своего хозяина. Я не плакал с детства и даже, когда умер Саша, не плакал. Но слушая собаку, не смог сдержаться — и слезы потекли из глаз.
Пошел снег, а я стоял во дворе и слушал Варнака, который рассказывал мне о своей верности и любви к человеку, своему другу Сане.
С. Мешалкин
«Охота и охотничье хозяйство» №5 – 2006