Его и Пузырём-то звали только потому, что Сергей хотел его продать, а имя, думал, пусть хозяин сам даст. Однако звать щенка как-то надо. Можно, конечно, и просто «Эй». Но к «Эю» вскоре приклеилось слово «Пузырь», оттого, что как нажрётся, так на оного и похож. Так что стал он «Эй, пузырь».
А вскоре «Эй» куда-то затерялся.
Хозяина путного для него не нашлось, и остался он жить у них, превратившись в такого бравого кобеля, что просто на загляденье. Экстерьерчик у него – хоть на выставку выставляй, а тяму в голове по мясу не меньше чем у Загри, который ему и отцом и дедом сразу приходился. Кроме копытных, он, правда, больше никого признавать не желал – не было для него другой достойной дичи. И в кого такой пошел? Деда-папа его прёт, бывало за сохатым, стараясь обрезать того, но попадись ему след соболя-свежака, так он обязательно по нему сколется. Умке – мамане так соболя да белки даже ночами грезились — бывало, в зимовье под нарами ка-ак взлает во сне тоненьким таким голосишком: «Ававававав».
И такую они пару со своим дедом-папашей составили, что любо-дорого посмотреть – лучших загонщиков и доборщиков ещё поискать надо.
Смычком-то их назвать нельзя. Это у гончаков смычки, где они зайчишку или лисичку вместе носятся – шукают, а как найдут, орут на всю округу так, что все собаки на песню гона сбегутся, или от страха, наоборот, разбегаются.
Лайки ребята молчаливые и индивидуалисты каких поискать. Пока зверя ищут, следы их не пересекутся даже — они широко, всяк по своему ходу идут. Одно лишь исключение бывает – когда мамка с молодыми.
Ну а найдут, так только воочию, пока зверя видят, один раз гаркнут – тут уж стой на месте, поднимай свою ружбайку и будь готов нажимать. И гонят все по-разному, иной даже пешком, где зверь по воздуху как птица не летит, а семенит рысью и на собаку оглядывается. Но это — редко.
У лаек вообще азарт поперёд их самих бежит, между ними и зверем.
· · ·
Чуть не день, бывало, ходишь — загрустил уже. И следы вроде есть, и наброды, и на прыжках, но пусто, пусто – одни птички-синички мелкие, да дятлы сушины долбят. И про охоту ты забыл – вроде как просто гуляешь, по привычке по сторонам поглядываешь, да ружьё в руках, готовое к выстрелу, держишь.
Вдруг: «Стоп! Что-то не так!» — уловил шевеление. И встал мгновенно как вкопанный. Лишь только глазами одними, глазами шаришь — выискиваешь, что смутило тебя.
Полными шарами не таращился! Нет! А вроде исподволь! Исподволь! — чтоб взглядом зверя не напугать.
А сердце уже в другом ритме бьётся, адреналином спрыснутое.
«Вон ещё! Ещё! Ещё мелькает!»
«Ах, черт!» — это товарищ твой, так же как ты, скрадом потихоньку сбоку вдалеке вышагивает, временами останавливается и глазами по сторонам зыркает.
«Ававаф!» — впереди.
И ты уже не ты будто, не тот человек, который лишь мгновение назад шёл усталый и грустный.
Быстрый взгляд — оценить обстановку и бегом под сосну, от которой обзор получше.
Встал перед ней и ружьё у плеча.
«Всё! Готов! Гоните!»
И лишь надежда одна! Лишь фарт, который набежит – не отмахнёшься!
И весь ты в слухе теперь и в зрении, и сердце ритм свой набирает. Но глушишь его, глушишь: «Спокойно! Спокойно! Должны же выгнать. Должны! Не на меня, так на соседа!»
Вдруг, раз! Мелькнуло в кустах! И видишь, видишь – выскочили косули сибирские, размером, что лани в Европе. Впереди гуран летит, а сзади помельче тройка.
«На меня! На меня давай! На ме-е-еня!» — всей душой кричишь — зовёшь их.
И верно! Как услышал будто – пошел гуран в твою сторону, а тройка в соседа метит.
— Тр-р-рык! Тр-р-рык! Тр-р-рык! – копытца по мёрзлой земле.
«Бли-иже, бли-иже давай!»
«Вот здесь! Упреждение! Пора!»
Бах! — сломило гурана – птицу летящую.
Бах! Бах! — дуплет у соседа.
Но что там у него — тебя не волнует. Ты к своей добыче стремишься, весь в радости, тебя переполняющей, что не сплоховал, что всё правильно рассчитал и выстрелом своим перед собой же горд становишься. Лишь горечь мимолетная по сердцу из-за того, что это твоя рука красоте этой дикой жизнь оборвала.
Но затмит её чувство добытчика, атрофированное ныне у многих, так понятное предкам нашим, из пещер и лесов повылезших. Да так, что хочется «О-го-го-го!» закричать и дубинкой над головой поразмахивать.
А тут и товарищ Пузырёв по следу подоспел, с пастью раскрытой и языком выпавшим. Запыхался загонщик бедный – он хоть и тоже о четырёх ногах, но они у него раза в два поди покороче гурановских.
— Ну, молодец! Молодец! Спасибо тебе! – кобелю в благодарность.
Но ему она не нужна пока – он в заботе весь, и точка для него ещё не поставлена. Не загонщик он теперь, а инспектор, работу твою ревизующий.
Лишь коротко нюхнув гурана, понёсся на круг – проверить, куда остальные косули девались.
Обследовал: здесь нет! — и прямиком к соседу, бросить взгляд, в кого же тот пулял.
Но как там без проблем? — «поторопился», да «не так бежали», «второй заряд вообще по дереву влупил».
— Но первым зацепил! Кровь есть!
— Собаки где?
— Пошли!
— Пузырь один?
— Нет – оба!
· · ·
И всё! Теперь они не загонщики и не инспекторы вовсе, а доборщики.
Те, которые честь твою спасают, если она у тебя ещё есть, исключая возможность битому зверю мучительно погибать от ранения, а дичи бесцельно пропадать, обесценивая тем самым самую охоту.
Теперь у них даже сознание другое, чем было полчаса назад!
Теперь они не на двуногих под бабахающую палку зверя выгоняют. Нет! Теперь зверь полностью их объектом охоты становится, да так, что двуногие вроде тут и ни причём.
Они его только вначале ногами догнать стараются, а не получится – всё, стоп! Меняют тактику — умом давай, голосом крови поддержанным!
Уже не ласковые любимцы охотничьей публики – Пузырь и Загря по следу мчат, а волки – чисто волки! Со всеми их повадками и умением!
У битого зверя в гору скакать сил нету – он в крепи всё лезет, в низины метит.
И разделяются волки доморощенные, как мы до этого, в «стрелка» и «загонщика». Только у первого нет дубины, огнём и картечью дышащей, а лишь клыки одни острые.
Сколется «стрелок» со следа и в гору пошел, где бортом ход чистый и быстрый. Вот по нему он и бежит – всё высматривает.
А «загонщик» толкает впереди себя подранка по чаще ключа, где через три метра уже ничего не видно, всё норовит его к борту прижать, к «стрелку» поближе. Раз не получилось, ну два, на третий тот всё равно подойдёт – никуда не денется. Поддавит его волчина задний – отвлечёт на себя. Вот тут зверю смерть и пришла – от мучений избавила.
«Стрелок», бывало, и за кустом спрячется, или скорость по склону накоротке наберёт и в лоб подранку неожиданно выскочит.
Шерсть и кровь всегда на побоище.
Одуреют лайки от красненькой, и давай добычу свою рвать, а потом ею же и закусывать.
И не припомнится даже, чтобы хоть раз досталась нам печёнка сладенькая, и на стёгнах мякоть целою была у подранка долгого.
Успокоятся они только от сытости.
Бывало, волками завоют, так что от настоящих не отличить.
Вспомнят вдруг о хозяевах, и напрямки — по самому короткому пути к дороге торной, где машина стоит. Ты аж диву даёшься – ну, как стрела! — через увалы, распадки и рёлки.
И бегут по ней навстречу, с полными брюхами, все в крови и шерсти перемазанные.
Встретят своих и, кажется, нет на свете более счастливых и радостных существ из собачьего племени.