Запах мари, воды и сгоревшего пороха.

Бойка долго смотрела куда-то вниз по реке, насторожив треугольнички ушей, время от времени собака тянулась вперед, принюхиваясь. Будто ловила запах Озера с расстояния в десятки километров. Оглядывалась на меня: «Слышишь?» И я, черт возьми, слышал, слышал запах осенней мари, воды и сгоревшего пороха. И с тоской смотрел на неожиданно обмелевший к концу сентября Амур, обреченно сознавая, что не пройду на своем «Прогрессе» по Протоке. Значит, на Озеро не попаду, и год прожит зря.
Все насмарку: ожидание, сборы. А я-то предвкушал! Лодка вытащена кормой на сухое место. В просторном кокпите хватает места и для моей «спальни», и для «гнезда» собаки, и для «кухни». Под тентом — «летучая мышь» Всем вещам, от ружей до половой тряпки, определены места. Мой плавучий дом укрыт маскировочной сетью. Всего в сотне метров, между кочек — раскладное кресло, на воде — утиные чучела. Гулким серебряным утром, под бульканье тетеревов, ежусь от холода в скрадке. В руках — двустволка на уток, рядом — пятизарядка с гусиной дробью. Золотистым ветреным днем собираю невдалеке клюкву, ловлю рыбу или читаю. А вечером снова сижу с ружьем, пропитываясь тишиной сиреневого заката, время на Озере течет без суеты. Забота одна — дождаться, когда поплывут по округе гусиные плачи, заколышутся над марью веревки стай и побегут незаметно азартные минуты и часы. Налетят — не налетят? Попал — не попал?
Уныло я вел Бойку с прогулки домой, где до ночи в сотый раз отметал уже отметенные способы добраться до цели. Иными словами — бился головой о стену.
…Дня через два, вероятно, услышав эти звуки, приехал Олег. Это с ним мы пятнадцать лет назад «открыли» Озеро. С тех пор я бывал там каждый сезон. Олег же с годами перешел в «теоретики», но перед моим отъездом появляется всегда, чтобы тщательно проверить, как я подготовился к охоте. Тем самым участвует в ней, ибо подготовка — половина охоты.
«Вот он — я! В отпуске! А вон она — осень! Пришла! И на те, здрасте!» — стенал я и носился по тесной кухне, сшибая стулья и наливая кофе мимо кружек. Мой друг сочувственно молчал, поглаживая Бойку, пристроившую морду на его коленях. Дождался конца истерики и вдруг напомнил о надувной двухместке — подмоторной лодке, которую я купил недавно, исключительно для рыбалки на горных речках. И предложил отвезти меня и весь мой груз на машине до прибрежного поселка, лежащего напротив Протоки:
— Оттуда — только и делов, что Амур пересечь, и ты уже в Протоке! Это, все ж таки, не с города плыть семьдесят километров — считай, что на камере от «Беларуси»! А будет в Протоке мелко, так резинку-то толкать — не «Прогресс»! Только скарб надо правильно разместить — потренироваться заранее! Лишь бы ветра не было! и назад заберу — когда скажешь…
Идея была почти сумасбродной. По Амуру, который «под настроение» переворачивает катера, — да на трехметровой лодочке? Но в собственной голове я вдруг услышал тонкий звук: «Ти-и-и-и…» И тут же узнал щемящий голос Скрипки Предстоящей Охоты! На доведение идеи до степени полной сумасбродности мне потребовалась минута задумчивости. Видимо, мое лицо приобрело яркое характерное выражение, потому что Олег наклонил вбок голову, вглядываясь, а, прочитав мои мысли, спросил:
— Ты что, очумел? На резиновом тазике от дома до Озера?
…Едва проводив Олега, я ринулся в гараж. Выгнал машину. Накачал лодку и, подбоченясь, минуту пристально разглядывал вещи, считающие себя необходимыми на предстоящей охоте. Относительно невысоким горным хребтом они лежали вдоль стены. Мне предстояло увлекательное занятие: умудриться разместить их в суденышке, «полезная площадь» которого не больше квадратного метра. Часа три пот капал со лба, сигаретный пепел сыпался на руки. Я давил, плющил, колбасил, трамбовал и втискивал. То, что может понадобиться срочно, запихал в ящик, ушедший «на пенсию» с машины «скорой помощи». Раза три-четыре попытался засунуть все в лодку, но ящик с красным крестом никак не влезал между сиденьем и транцем. «И из-за этого я не поеду?» — отнюдь не мысленно взревел я, схватил ножовку и выпилил из сиденья изрядный кусок. Все! Получилось! Скрипка пела уже двухголосьем.
Когда я рисовал схему расположения всех свертков, сумок, ящиков, пакетов, канистр в лодке, опять приехал Олег: «Я забыл тебе сказать: уложишься — запиши, что где должно лежать».
Мы покурили, глядя на закат. Солнце ушло за Амур, не оставив красной тревожной полосы — предвестницы ветра. И стало ясно: завтра — на охоту… Спал я плохо. Слушал скрипичный концерт.
…В восемь утра я уже укрыл плотную кучу вещей плащом, сверху нахлобучил складное кресло и туго привязал его к бортовым леерам. Не без труда спихнул нос «резинового тазика» на воду. Бойку отнес в лодку на руках. Забрался сам, кряхтя, втиснул ноги в промежуток, оставшийся незанятым грузом и собакой. Завел «Ветерок» и, пока он грелся, закурил. Меня слегка потряхивало. Истекали последние минуты, когда еще можно было передумать. Но, чтобы передумать — это ж думать надо! А что думать, если под рукой урчит мотор, впереди — серый шелк воды, а в лицо с детским нетерпением впились глаза родной собаки? Ехать надо! И я, включив передачу, повернул ручку газа на себя.
Через полчаса сумятица в душе немного притихла, чему способствовала ровная работа двигателя, отсутствие волн и успокоительная мысль: «Там посмотрим». Я глубоко вдохнул прохладу реки и позволил себе оглядеться. Слева, в полукилометре, подрагивал в мареве низкий песчаный берег, поросший тальником. Справа, чуть ближе, по набережной Центрального парка прогуливались люди. На миг показалось, что народ собрался специально — посмотреть на смелого одинокого лодочника и дождаться, когда он перевернется. И я принял небрежно залихватский вид, закурив и взгромоздив затекшую правую ногу поверх борта. Правда, скоро спрятал обратно, так как «плавучий рюкзак» приблизился к устью Бешеной протоки, название которой всегда оправдывалось. Правой, свободной рукой вцепился в сиденье… Хлопнула под носом «резинки» первая волна. Блеснули разнокалиберные брызги. Глаза перестали видеть, потухла сигарета, за воротник потекло. Мокрая Бойка прижалась к ногам. Я немного сбавил ход, проморгался и запрыгал по водяным горбам. А через полкилометра, когда пляска кончилась, понял, что все терпимо: волны в безветренную погоду не страшны для моей лодчонки, одежда же высохнет пока доеду. Поэтому тень железнодорожного моста пересек удовлетворенным, так как уже знал: Амур не против, чтобы я съездил на Озеро.
Бойка решила «прогуляться»: встала передними лапами на мои колени, повернув нос навстречу набегающему воздуху. Внимательно смотрела вдаль, пряча уши от прохладного потока, при этом напрочь загораживая мне обзор. Проверяла, правильно ли едем. Из уважения я терпел.
Бойке тринадцатый год. Когда-то неугомонная и безмозглая, похожая на лису лайчонка давно превратилась в спокойную и умную собаку А потом — в старую и больную. Она почти ничего не слышит и быстро устает. Опухоль анальной железы размером в кулак уродует некогда стройное, легкое, подвижное тело. Три осени я с тоской думаю: не последний ли у Бойки сезон? А Бойка — ничего: нюх еще не потеряла, работает умело и азартно. Поохотимся!
Город остался за кормой. Я шел знакомым курсом по пустынному широкому Амуру, «обрезая» мысы островов, огибая длинные песчаные косы, казалось бы: просто ехал и ехал. Но сознание того, что меня ждет свидание с Озером, придавало особый смысл текущему времени.
…Около устья Протоки собралось с десяток разных лодок, катеров. Мягко пахнуло сладковатым дымом тальникового костра. «Ого, сколько людей-то! А ведь они здесь потому, что никто не рискнул поехать дальше», — подумал тревожно. «Едешь — и едь себе, не гунди!», — тут же оборвал сам себя и задорно помахал рукой группе из нескольких мужиков, которые молча следили, как я скрываюсь за поворотом, так и не ответив на их немой вопрос: «И куды ж ты прёсся?»
Протока, сильно обмелевшая, проваленная в глинистое ущелье посреди бескрайней мари, вела извилистым путем к едва угадываемой в нескольких километрах невысокой сопке, чуть дальше которой лежит Озеро.
Прошло часа три ровного, уверенного движения с момента, как я тронулся в путь. Еще полстолька, и можно будет заглушить мотор. Услышать тишину, ощутить тающий запах сгоревшего бензина. Покурить. А потом спокойно перекусить, неспешно затабориться и начать жизнь на охоте Я почти поверил в желаемое, но… Дернулась лодка, мотор ткнулся «башкой» в левую руку и взревел оголенным винтом…
Радуясь, когда вода доставала колен, и кляня очередную мель, я раз за разом то заводил двигатель, становился коленями на борт и немного проезжал, то опять глушил и шел по воде, ведя «резинку» рядом. Потом отрезки пути, которые удавалось проехать, стали столь коротки, что время, потраченное на запуск безотказного «Ветерка», превышало время езды. Не хватало каких- то пяти — десяти сантиметров глубины. Винт цеплял глину, окрашивая прозрачную темную воду светло-коричневой мутью, двигатель перегревался. «Запорешь мотор!» — дергал я себя. На глаза попался невесть откуда взявшийся в глинистом русле продолговатый камень. Сунул его между дейдвудом и транцем, приподняв тем самым винт, и, радуясь и гордясь смекалкой, проплыл… аж метра три! Но мотор цапанул очередную мель, и ценная находка булькнула в муть…
Плюнув туда же, я рявкнул на Бойку, которая давно скулила и рвалась выпрыгнуть за борт: «Сидеть! Ты еще тут… будешь! Увяжешься за енотом спасать его — мне что, забот мало? Сидеть, сказал». Забрался в лодку, натащив на сапогах грязи, и замахал веслами… В раздражении награждал тычками собаку, якобы потому, что она мешала грести, вертясь под руками. Бойка изнывала в непонимании, почему мы до сих пор не охотимся. А я упрямо греб, пока днище не зашаркало о дно… Обреченно прыгал — то из лодки, то в лодку; пешком — на веслах, пешком — на веслах… Потом только пешком, долго и муторно, вспоминая репинских «Бурлаков…» Веревка пилила ключицу. Тяжело груженая баржа едва волочилась по глине. Меня мотало в стороны. Чтобы не потерять в вязком дне сапоги, на каждом шагу подтягивал их за голенища рукой. Все чаще останавливался, чтобы отдохнуть. Были участки, когда между «привалами» протащиться удавалось лишь метр-другой. Я падал на борт, смывал с лица пот, долго восстанавливал дыхание и, когда из глаз исчезали желтые звездочки и красные круги, угрюмо смотрел на «дорогу» шириной метра три и глубиной дециметр… Термос давно опустел. Вода под ногами для питья не годилась. Организм убедительно требовал пива. Мужественно и безжалостно отказав, я гнал его дальше.
Так, в состоянии внутренней и внешней борьбы, часа четыре плелся я до сопки. Наконец, справа по ходу глиняная трясина сменилась щебнем, а вместо кочек появился лес. К этому времени я готов был пить муть из-под ног. И ни к чему другому готов не был. Поэтому вытащил ящик «скорой помощи» и вышел на берег. Как приятно было пройти по твердому! У подножья леса, в затишке зажег газовую плитку, поставил кипятиться котелок воды, нарезал колбасы и хлеба. Радостная Бойка носилась вокруг, не задерживаясь даже у разложенной на салфетке еды. Я разулся и с наслаждением улегся, хрустнув позвонками. И мой организм, воспользовавшись моментом, тут же соблазнил меня на банку пива…
После «обеда», осмотревшись, я закурил и обратился к Бойке: «А что, может, останемся? Правда, не знаю, где тут и как охотиться. Походим, посмотрим — может, и получится? Ведь до входа в Озеро еще с километр. А потом по Озеру. Ого-го сколько! И пройдем ли? А назад-то! Тоже тащиться надо будет, никто не повезет. А, Боя?» Бойка явно была согласна. Но, видимо, из чувства противоречия, свойственного многим подросткам и некоторым немолодым мужикам, я вскочил, быстро собрал вещи и потащился дальше.
…Еще через час, около пяти, дополз до входа в Озеро. Вход был в виде все той же глинистой канавы, по дну которой Протока отворачивала от сопки снова в марь. А вот Озера не было… Смысла двигаться дальше тоже не было. Как и сил. До заветного места оставалось километров восемь… Больше с тоской, чем с надеждой, посмотрел я в ту сторону, куда рвалась моя душа целый год, а тело — целый день, и начал обустраиваться — торопясь, не давая занять себя дурацким мыслям типа «И тебе это надо было?» Но мысли — не комары, их «Бибаном» не отпугнешь. Часа полтора я ставил палатку, растягивал над ней полиэтилен, раскладывал постель, устраивал кухонный угол, резал сухую траву на подстилку Бойке. Определил места многочисленным вещам — от мотора до куска мыла. Вынес на берег и перевернул лодку. Собрал ружья. Даже умудрился сделать мостки в воду, чтобы не таскать в палатку грязь после умывания. А мысли все зудели, кусали… и вдруг пропали, как те же комары с наступлением вечерней прохлады. Потому что откуда-то с Озера, издали, вдруг донесся негромкий, но ясный зов многоголосой, мощной гусиной стаи. Я прекратил беготню, аккуратно перемотал портянки на свежих мозолях, проверил наличие сигарет и спичек, навесил патронташ, зарядил «эмцешку», покрепче натянул на голову шляпу и отправился за гусями. Бойка побежала впереди, довольная. Ведь так и должно быть: она, хозяин и охота.
Странно выглядело обмелевшее Озеро. Я не узнавал изгибы его кочковатых берегов, желтеющих едали и кажущихся в безводье гораздо выше обычного. По черно-бурому илу извивалась ленточка воды шириной один — два метра, поперек которой пешком ходили трясогузки. Радовало, что среди встречающихся следов: изюбриных, медвежьих, енотовых, — не было человеческих. К досаде, уже через сто метров стало вязко. Полчаса я чавкал сапогами, стараясь идти прямо на гусиные крики. Пахло гнилью. Бойка испачкалась по шею, шла с трудом и уже ничего не понимала: «Ну, куда ты меня ведешь?» «А я знаю?» — огрызнувшись, я решил, что и впрямь пора подумать — куда. Огляделся и представил себя со стороны. Посередине залитого грязью блюда диаметром метров шестьсот стоял, весь в мыле, злой охотник. Он сильно устал. Его отчаянный взгляд выдавал напряженные, но безуспешные поиски смысла жизни. Уже вечерело. Хотелось в палатку. Но очень уж не хотелось поиски смысла жизни откладывать на завтра. Поэтому я ругнулся, повозил сапогом по сапогу, избавляясь от килограммов налипшей глины, и почапал дальше. Через четверть часа до «материкового» берега осталось метров двести. Я узнал первый мыс Озера, лежащий поперек моего хода.
«Бойка, где же гуси? Странно. Пора бы увидеть их. Кричали-то где-то здесь. Если бы перелетели — мы бы увидели. Не бегом же перебежали? А, Бойка? Гуси где?» Бойка, озабоченная вытягиванием лап из липкого месива, не ответила, в ее коротко брошенном взгляде читалась наивная надежда на то, что хозяин знает, что делает.
Солнце уже садилось — напротив меня. Оно резало глаза, слепило. Ничего не видя, кроме света выше горизонта и тьмы — ниже, я шел, опустив лицо. С облегчением отметил, что почва стала плотнее… Вот и вязнуть в глине перестал… И вдруг шаг стал легким, бесшумным! Зрение медленно возвращалось, и я разобрал, что нахожусь в удивительном месте. Иду по густой, сочной невысокой траве. Она стелется вдоль берега полосой шириной с полсотни метров. Слева — оконечность мыса, окаймленная тальниковой порослью. Справа, у основания мыса, на поразительно ровном зеленом газоне торчат невысокие кочки. Их много, странно разной окраски: бурые, серые, беловатые. «Дойду до берега, повернусь спиной к закату и разгляжу — почему они разноцветные. Уже близко…» — решил я. В нескольких шагах от береговой террасы достал сигарету, предвкушая отдых, как вдруг заметил, что Бойка резво челночит, коротко останавливаясь и тыча носом в травяной палас. И тут заработал ее хвост, а через секунды она пошла верхним чутьем, напрямик, явно определив цель, в сторону цветных кочек. Они подпустили собаку метров на двадцать и нехотя поднялись в воздух. Захлопали крылья, и стая гусей, чуть не в сотню особей, не заботясь о строе, неторопливо скрылась за мысом. Почему- то — молча, что показалось мне особенно обидным. Постояв минуту с открытым ртом, я громко сказал: « Га-га-га!!!» — и завалился в сухую траву. Отдохнуть после ходьбы и дождаться, когда вернется разочарованная собака. Успокоить ее, да идти назад.
…Засыпал я удовлетворенный. Смысл жизни был найден. Гудели ноги, горело лицо, а перед глазами взлетали и взлетали кочки.
Хрип первой кряквы я выслушал спокойно. Полежал, не шевелясь, и опять уснул. А она, как электронный будильник, через пять минут прокрякала снова. Донесся свист крыльев, шелест посадок на воду, а через некоторое время уже множество громкоговорителей вышибали из меня сон. Я сопротивлялся, пока одна из уток не заорала напротив палатки, стоящей в десяти метрах от воды. Показалось — над ухом. Бойка уже стояла, сунув нос в щель полузастегнутой «молнии» входа. Пришлось сесть и за шиворот вернуть собаку на место. Утки примолкли, но едва я улегся, разошлись вовсю — далеко вверх и вниз по Протоке. Какой сон! Глянув на часы, я расстроился. Четыре ночи. До рассвета еще три часа. Ждать невозможно! Спать — тоже! Тихо вылез из спальника, обулся в «домашние» короткие сапоги, нащупал двустволку. Бойку легко стукнул кулаком по лбу, чтобы не выскочила раньше времени. Замок входа открыл — будто крался к глухарю «под песню». Дохнуло холодом. На корточках, как гусь с ружьем, выбрался наружу, где меня ждало разочарование. Все стихло, а в кромешной безлунной тьме невозможно было различить даже небо и землю, не то, что отдельных птиц. Кое-как запихал дрожащую Бойку назад. Утки подождали, когда я вновь заберусь в спальник, и продолжили… Мучительные попытки уснуть длились, пока не стали сереть стенки палатки. Как по команде, по Протоке прошел шум многочисленных взлетов. Прозвучало прощальное «кря-кря», все стихло, и я безвольно уснул.
…К мысу пришел только к одиннадцати часам. Опять согнал с насиженного места стаю «кочек». Не переживал, так как возможность приблизиться к ним на выстрел равнялась возможности незаметно разгуливать по бильярдному столу. Вдоль берега вышел на «острие» мыса и удобно устроился на краю в высокой траве. Бойке сказал, чтобы пока сидела рядом, и мы вместе любовались великолепной редкой картиной. Спереди, справа и слева от меня легко трепетал нечастый тальник. В радиусе около тридцати метров он заканчивался. А за тальником зеленело травой и поблескивало лужами озерное дно, на котором копошились несколько стай гусей. Через некоторое время я разглядел еще… И еще.. И вдруг, когда глаза приспособились выделять нужное, увидел… живой забор из птиц, тянущийся, как китайская стена — сколько хватало видимости! Плечом к плечу, «лицом» ко мне, вытянув шеи, выстроились полуметровые солдатики. Я ощутил, как меня «едят глазами» и, втянув голову в плечи, сполз с кочки и снял ружье с предохранителя, в следующую секунду осознав глупость своих действий. «Они на тебя уже полчаса смотрят, не напали же до сих пор, А могли бы!», — поговорил я сам с собой, достал термос, сигареты и задался вопросом: что теперь делать?
Я пил чай в оцеплении гусей и думал, что чудо, показанное Озером, оправдало вчерашние мытарства. Ради такого зрелища стоило мучиться. Окажись через минуту волшебным образом дома — не испытал бы разочарования незаконченности. Поездка уже состоялась. Но я лежал не на диване, а между кочек. И слышал не назойливую телерекламу, а сдержанную перекличку трех-четырех сотен гусей. Рядом ждало своего часа ружье, а не бутылка пива. Страсть, азарт, производные древнего инстинкта, уже наметили боевой курс — от куста к кусту. Я тихо опустил кисть на холку собаки. Настороженная Бойка вздрогнула. Докурил, вмял бычок в глину и начал скрадывание.
Четверть часа вприсядку по тальникам. Колени ломило, бедра тянуло, поясница ныла. Бойка, видя перед носом мой указательный палец, тихо шла рядом, пока я не оказался у крайнего куста. Сердце просилось наружу. Тоже хотело взглянуть на гусей. Черт! До ближайшей стаи далековато. Еще бы двадцать… хотя бы десять шагов! Выход один — рывок. Ноги и спина протестовали, но я ринулся вперед, Бойка опередила меня на втором прыжке. Вот он — рубеж выстрела! Гуси уже в воздухе. Как их много! И я, запыхавшийся, едва успевший вскинуть ружье, трачу драгоценные мгновения на выбор цели. Чужеродно гахнула пять раз «эмцешка». Подстегнутая выстрелами, собака умчалась за вожделенной добычей, которой не было… Я наблюдал, не упадет ли какой в отдалении. Не упал… Бойка перемахнула Озеро и сновала под противоположным берегом. Это надолго. Ищет она тщательно. Я вернулся к засидке. Сидел, курил, пил чаи, — ждал. И жалел собаку.
…Возвратился на табор в разгар дня. С удовольствием оплескался до пояса холодной водой, обсох под теплым осенним солнцем. После яичницы, кофе и коньяка с лимоном валялся в палатке, высунув босые ноги на ветерок. Бойка слала, а я обдумывал план жизни. В столь необычных обстоятельствах охотиться на гусей мне еще не приходилось. Надо было что-то придумать. Мешал н. м. Пржевальский. Впрочем, не он один, а многие авторы охотничьих записок, утверждавших: подойти на выстрел к стае гусей практически невозможно, и, чем больше стая, тем меньше шансов. Я был один на один с Озером, заполненным этими птицами, «защищенными» литературными авторитетами и гектарами открытого пространства. Логика подсказывала: удача там, где гуси; гуси — на мысах. Вывод: пытать удачу на мысах!
Попозже, продолжал богатеть думками, я раскидал резиновых уток в относительно широком месте Протоки, подальше от палатки, сделал скрадок. Попробовал, удобно ли стоит в нем кресло, соорудил рядом перекладину для ружей. Незаметно пришло время вновь месить грязь.
…Незадолго до шести вечера мы с Бойкой снова расположились среди уже знакомых кочек. Гусей опять собралось много, и они были более подвижны. Ковыляли по траве, изредка взлетали, чтобы через сто метров снова сесть, галдели. Полчаса я смотрел на сотни четыре собственных локтей. Повторять наглый набег из-за куста казалось бесполезным. Использовать манок? Вытащил его, покрутил в руке… Нет, страшно. Что-то подсказывало: дунь в него — и все гуси улетят навсегда из этих мест. Вдруг Бойка вскинула морду, нацелилась выше моего правого плеча Я туг же повернул голову. Молчаливая стайка плыла за спиной в тридцати метрах. Опоздал! Решение пришло само собой: как ни мучительно сидеть на месте — сидеть надо. Ждать. Авось, налетят еще! И, приняв позу, наиболее удобную для стрельбы, я понадеялся на везение.
Собаке тоже не нравилось пассивное ожидание. Она пыталась соблазнить меня на веселую атаку, но, послушная сдавленному окрику: «Куда пошла!? Сидеть!», села в нескольких шагах. Терпела. Наконец, через час, за тальниками вдруг взрывом нарос гвалт, резко сменившись шумом множества взлетов. Я завороженно смотрел, как поднявшиеся гуси увеличивались в размерах по мере приближения, и не сразу опомнился. Хорошо еще, что на это не потребовалось слишком много времени. После второго — третьего выстрела громадный гуменник провалился к земле. И будто кто-то разрезал тугую веревку на моей груди.
Такого я еще не добывал! Рюкзака не было. Ведь при сборах я не рассчитывал на ходовую охоту. Патроны — в патронташе. В санитарной сумке — термос да еще патроны. Пытался тащить добычу, взяв за шею — хвост бороздил грязь, крылья хлопали по сапогу, а бдительная Бойка на каждом шагу «ловила подранка». Поэтому нес гуся, перекинув через плечо. На полпути, уже в фиолетовых сумерках, рядом пролетели три тетерева. Мы с собакой посмотрели вслед, потом друг на друга: «Да ладно уж!»
…На таборе соорудил высокую треногу — в трех шагах от палатки. Подвесил добычу. При свете фонаря выпотрошил, сунул в разрез на брюхе зуб чеснока, всыпал соли. Бойка все контролировала, не отходя ни на шаг. Дрожала — видимо, от вечернего холода. Лизнула накапавшую на землю кровь и как-то осунулась, опустила хвост.
Попросила открыть палатку и улеглась. «Да она же вымоталась», — дошло до меня. В душу полез страх: не откажется ли от еды? Это означало бы, что я ухайдокал собаку донельзя. Торопливо насыпал в котелок дневную норму «Чаппи». Бойка едва повела ухом. Расстроенный, я подсунул корм к ее морде: «Боечка, киса, усталая собачка, давай-ка, покушай». Не вставая, собака свесила голову через край котелка, нехотя захрумкала. Ей было неудобно, я наклонил посудину. Просил — мысленно, чтобы не отвлекать: «Кушай, ласточка, кушай! Куда мне без тебя?» Увидев, что корм съеден, сыпал еще, горсть за горстью. Потом налил воды. Набив живот, Бойка на минуту вышла, пошуршала в темноте, вернулась, покрутилась по подстилке, плюхнулась на мой спальник, осоловело взглянула на меня, что-то буркнула и выключилась. От сердца отлегло: собака завтра у меня будет. Я умылся, разделся, разложил все необходимое для утренней зорьки так, чтобы собраться в темноте. Псинку аккуратно передвинул на место. Зажег газ — в двухместной палатке вмиг стало тепло, и занялся своим ужином.
…Сон проглотил меня, как щука карася. Но уток я все же услышал — в пять утра. Повалялся в дреме и решил, что звуков, более соответствующих имеющимся обстоятельствам, не найти. Выпил кофе, покурил в темноте. Тянул время. С легкой досадой вспомнил, как ночью Бойка чего-то рычала, выходила наружу и уронила стойку, к которой привязан угол полиэтилена, укрывающего палатку. «Видать, за растяжку зацепилась. Ладно, починим». На ощупь оделся, тихонько вылез наружу. Выбравшись из-под упавшего полиэтилена, вновь не увидел ни зги, как и вчера. «Вот и хорошо, вовремя собрался», — удовлетворенный, неторопливо пошел к скрадку, ведя собаку рядом.
Уток, конечно, согнал. «Нет бы постоять, пока не посветлеет. Так тебе не терпится в кресло, как в кинотеатре: сейчас фильм про утиную охоту начнется. Тоже мне «киноглаз», — ругал я сам себя. Уселся. Курил. Манком осторожно бросал в темноту: «Р-р-ря… Ря-ря». Раза три — четыре просвистели невидимые близкие стайки. Быстрей бы восход. Но, когда посветлело, утки как вымерли. Не слышно, не видно. Ни близко, ни далеко. Стало грустно. Бойка незаметно ушла в палатку. Когда-то я бы обиделся и наказал ее, а сейчас простил. Если что — на выстрел через секунды примчится, А пока пусть отдыхает, сегодня старушке еще бегать и бегать. Тем временем в марь вдруг свалился такой холод, что дрожать в одиночку в безжизненном пространстве надоело через полчаса, и я отправился завтракать.
Быстро установив упавшую ночью стойку, сунулся было в палатку, как внезапно по затылку крепко стукнула запоздавшая важная мысль: «Э! А где гусь?!» Не веря себе, я развернулся и долго разглядывал то, что минуту назад уже видел: место, где вчера стояла двухметровая тренога с гусем, было пусто. Почему-то бесшумно подкрался к оставшимся от жердей трем дыркам в земле. На плотном грунте следов не было, но недалеко, по глине близ воды, тянулись полосы от волочения палок, а рядом нагло зияли свежие вмятины, оставленные молодой косолапой тварью. Видимо, я произнес какие-то нехорошие слова, потому что у выглянувшей собаки уши казались увядшими, а взгляд смущенным.
— Бойка! Какого хрена! А ты чего ж? — начал костерить ее, пока не дошло: «Чего накинулся? Медведя она прогнала? Прогнала. Тебя будила? Слава богу, не разбудила. Чтобы ты, интересно, делал? Стрелял в темноте, что ли?» Собака вновь скрылась, и через стенку палатки донеслось сдержанное ворчание: «вот именно! Разошелся тут…”
Я помолчал, вздохнул, покачал головой и закончил, не без восхищения: «Ну, скоти-и-на!» Бойка справедливо пропустила эту характеристику мимо ушей, а медведь наверняка пережил.
Я не завтракал — просто глотал еду. Смесь удивления, страха, восхищения и досады отбили вкус. А когда вновь шагал к мысу, был так переполнен злым азартом, что за час ходьбы ничуть не успокоился. Это меня и подвело. Бог с ними, теми гусями, которых — третий раз подряд — поднял у основания мыса. Их-то я уже прочно классифицировал как «не мои». Но из стаи, нзлетевшей на тридцать метров над головой, когда я шел уже вдоль берега, хоть одного взять было можно. Где там! После выстрелов запоздало включился мозг: а упреждение? Виновато отвел глаза от укоризненного взгляда Бойки, когда она, промчав вперед-назад сто метров, вернулась. Пошел дальше, но решил: в состоянии «раздрая» на оконечность мыса лучше не соваться. Уселся на кочку: пока не остыну, с места не сдвинусь. Да и гуси, разгалдевшиеся метрах в ста, пусть успокоятся. Чтобы не изменить здравой мысли, отложил ружье, вытащил термос и сигареты… Вот тут-то и гамкнул чуть не в ухо большой гуменник. Не то, что лапы, даже цвет его ногтей можно было рассмотреть, если бы они были накрашены. Стрелять я начал, когда он уже удалялся, и опять без упреждения. Впрочем, какое упреждение! Без прицеливания! Вот так «остыл». И вновь не знал, куда спрятать взгляд от собаки, ощущая себя стреляной гильзой. А со стороны тальников донеслись бурные продолжительные и ехидные аплодисменты улетающей кучи гусей…
Расстроенный, я обошел вершину мыса, миновал полосу кустов. Бойку трясло от свежего запаха, оставленного гусями. Она металась меж скоплений белесого помета, во множестве оставленного на ощипанной траве. А мне открылось еще одно грязевое блюдо, только раза в два больше. В его левой части зеркалом сиял разлив диаметром метров четыреста. Справа к нему тянулся ключ. А за ключом тальниковой стенкой обозначал себя второй мыс. Где-то там хохотали надо мной гуси.
Покурив, я развернулся и пошел на табор. Ключи, формирующие Озеро, имеют удивительно коварный нрав. Идешь себе, идешь по воде, едва доходящей до колен, и вдруг ухаешь по пояс! Как правило, это обидно, особенно когда обнаружишь, что щель, куда ты провалился, можно было перешагнуть. Но не купанье в сапогах меня испугало. Другое: «До гусей-то доберешься. Можно не сомневаться, ты от злости сейчас — хоть вплавь — готов. Но что будет, если и там опять просто разгонишь их к чертовой матери, и все? Это ж стреляться надо будет, а не хочется!»
…В час дня лихо пронеслась по мари внезапная гроза, оставив за собой дождь. Мы с Бойкой, пообедав, отдыхали в тесной палатке. Бормотал приемник, стучало по крыше, шумел лес на сопке, ветер трепал полог, тихо сипела плитка. Собака, согревшись, лежала на боку. Потягивалась, распуская пальцы натруженных лап. Урчала, причмокивала. Высунула и забыла спрятать назад кончик языка. Ее глаза запали от усталости, и я был рад вынужденному отдыху и возможности успокоиться. А через три часа вновь выглянуло солнце. Можно было подумать, что Озеро подмигнуло: ну что, пришел в себя?
…Около пяти я опять сидел на ставшей уже «родной» кочке, и «родные» гуси топтались по траве вокруг мыса. Их стало еще больше. А как добыть, хоть одного, знал еще меньше, чем вчера. Бойка нашла более-менее сухое место, сидела и ждала моего решения — хоть на что-нибудь. Отсидев два часа на одном месте невдалеке от скопища гусей, без единого выстрела, я обиделся: «Ты глянь на них, Боя! Они вроде как сами по себе, а мы — что, ни при чем тут? Единственную добычу медведь упер, и теперь как? Все, что ли? Они думают: налетать или нет? Издеваются».
До заката оставался час. Устав и разозлившись от бесполезного ожидания, я хотел только одного — любого — результата. Поднялся и, почти не скрываясь, пошел через тальники. Естественно, уже через минуту покатился в разные стороны плеск крыльев, ударил по ушам многоголосый гогот. Я замер… А потом только и видел, как стаи набирают высоту и уходят подальше от меня, надоевшего…
На пути к табору вновь, один за другим, пролетели на выстреле четыре тетерева. Бездарно промазав, в который раз за день, я даже не удивился, что первую же гильзу заклинило. И до самого сна мучился в догадках: чем же я прогневил Озеро?
Ночью шел дождь. Моросило и в семь утра, когда уткам удалось меня разбудить. На минуту вылез наружу, чуть не силком вытащил Бойку, она явно не хотела лишний раз шевелиться. Как хорошую новость расценил подъем воды в Протоке, как плохую — то, что за ночь я не поумнел и не знаю ответа на вопрос: «Что делать?» Опять идти, давить глину не хотелось. Пролеживать часы в палатке — тоже. Глупо и то, и другое. А что глупее? Раздумывал несколько часов. Ждал подсказки — неизвестно от кого. Наверное, опять от Озера.
Все стало ясно, как только в полдень блеснуло желтым сквозь серое низкое небо. Я собрался, прихватил на всякий случай плащ и пошел…
Для чего сюда попал —
Давно уже не думаю.
Под ногой лежит тропа —
Вот я и иду по ней!..
С трудом разогревались намученные за три дня мышцы. Я не позвал Бойку и не оглядывался на ходу. Шел один и бормотал под нос: «Боечка, если невмоготу — не ходи, отлеживайся». И с каждым шагом, все сильней и сильней, било по мозгам: «Неужели последняя Бойкина охота?»
… А куда ведет она,
И когда закончится —
Ничего про то не знаю,
И знать не хочется!..
Чтобы не тонуть по колено в размокшей глине, я решил идти на мыс не напрямик, а вдоль берега Озера, где посуше. Для этого пришлось пересечь заросли тальника. Пробираясь сквозь кущи, ничего не видел вокруг. А когда кусты поредели, вдруг обнаружил, что несколько впереди, устало, но деловито трусит Бойка. Как всю жизнь тут была! Хоть и жаль было ее, но в груди потеплело. Сердце будто нашло свое место. Все как и должно быть: я, собака и охота.
…Лишь бы дорога вела!
А за неименьем,
Плюну: была — не была,
Пойду в направлении!
Справа, параллельно моему курсу, рядом тянулась тальниковая стена. Слева поблескивала на скупом солнце влажная грязь. Метрах в двухстах впереди желтел «материковый» берег. А недалеко от него сидели шесть—семь гусей. «Ш-шить!» — остановил я Бойку Догнал ее, пальцем ткнул себе за спину. Собака скрылась за моими ногами, а мне прятаться было негде. Как шел, так и шел — в открытую, «психическую» атаку. Конечно, не надеялся, что подойду на выстрел, но насколько у осторожных птиц хватит выдержки было интересно.

Поднялись они метров за сто. Бойка выскочила из-за спины, но быстро остановилась. Поняла: не наши. Усмехнувшись над собой, я закинул за спину ружье и полез за сигаретой, как вдруг услышал нарастающий шум. Там, где только что сидели гуси, из-за тальниковой стены поднялись сразу два — три десятка, и еще, еще, еще!.. Будто громадная змея, скрывавшаяся за полосой кустов, вставала в угрожающую позу. Гусей я видел уже не десятки — сотни, а они все продолжали взлетать. Удары крыльев и крики слились в мощный гул, прокатившийся мимо меня. Будто я стоял в полусотне метров от шоссе, по которому прошла груженая фура. Сколько их, гусей, там было — не посчитал. Но довольно определенно можно было судить о длине стаи: крайние из взлетевших птиц были вне досягаемости выстрела. Совершив левый поворот «все разом», они фронтом потянулись в сторону мыса.
Как ни глубоко было восхищение и ошеломление грандиозным зрелищем, охотничьи рефлексы включились. «Сейчас надо мной пройдут! Только не стрелять «по куче», — успел я подумать и выбрал цель… Матерый гуменник резко оборвался. Не глядя, куда упадет — это Бойкина работа, перебросил ствол. Услышал тяжелый шлепок, уже стреляя по второму. Видел попадание, но… Патроны иссякли, а он утянул вверх и растворился в стае…
Бойка стояла над крупным гусем, делая короткие укусы. Проверяла — не притворяется ли мертвым. От поздравлений отмахнулась: «Не до нежностей!» Проследила, как я дотащил его до берега, подвесил повыше на приметный куст и, вспомнив о косолапом воришке, рядом подвязал плащ.
— Ну что, Боя, хорошо? — повеселел я. — Да пошли быстрее дальше!
И ноги сами понесли меня по «футбольному полю» вдоль береговой террасы. В полукилометре впереди кричали гуси — на мысу. Трудно было оторвать взгляд от его темно-зеленого профиля — над ним время от времени взмывала масса, издали похожая на пчелиный рой. Но все же я успевал просмотреть лежащее слева дно Озера и просил собаку проверять каждое скопление тальников. И метров через триста она нашла подбитого гуся, которому я обрадовался едва ли не больше, чем предыдущему. Сняла грех с души. Не напрасно стрелял.
Подождав, когда я подберу еще теплую тушку, Бойка вдруг ушла вперед и скрылась, махнув хвостом на мой окрик. Гусиный гогот усилился. Со стороны вершины мыса «на штык» вынырнула небольшая стая, но отвернула вне выстрела, видя мою неуклюжую попытку скрыться за стволом тальника тоньше черенка швабры. Надо было срочно прятаться на берегу. До него оставалось метров сто. И тут донесся лай собаки, и стайки пошли одна за другой. Пришлось бежать, периодически бросая гуся наземь, чтобы открыть огонь. Но лишь достигнув террасы и нырнув в траву, я уронил в марь еще одного. Есть! Осталось найти добычу да возвращаться на табор.
Искать что-либо среди высоких кочек трудно любой собаке. Поэтому я высмотрел ориентиры в месте падения гуся и ждал, когда вернется Бойка. К удивлению, лай продолжался. Мало того, он отдалился за мыс и периодически почти заглушался гусиными криками. Я не мог понять, почему так голосит моя псинка и встревожился. Нелепые картины менялись в голове. То Бойка напала на медведя, то полчища злобных гусей напали на Бойку. «Боже мой! Их же тыщи!» И я ринулся напрямую, поперек мыса — на спасение.
Потребовалось минут пятнадцать извилистого «бега» с препятствиями вслепую: по лабиринту узких ходов между полуметровыми кочками, поросшими высокой травой, которая смыкалась над головой. Наконец, я вывалился из «катакомб».
После дождя разлив на втором «блюде» заметно увеличился. Над водой, метрах в трехстах от берега, летали гуси. Даже не летали, скорее — кишмя кишели, не переставая недовольно галдеть. В одну кучу собрались и поднятые мной в начале пути и те, которые до поры находились на этом мысу. А по разливу, по грудь в воде, носилась и заливалась во все горло Бойка: «Гуси! Гуси!»
Нашла время сойти с ума! Минут пять я чесал затылок, глядя, как собачка крутит вокруг себя живую летучую карусель. А потом, ругаясь во весь голос, отправился выполнять ее работу. На удивление быстро нашел сбитого белолоба. Вернулся к аттракциону, сел под куст. Съел бутерброды и выпил чай, наблюдая, как Бойка побеждает в игре «ни одного гуся рядом». К злости на нее приметалась жалость. «Балбеска этакая! Замерзнешь ведь, устанешь. Когда ж ты успокоишься? Хватит, пора домой», — ворчал я и курил.
Было около трех часов. Исподволь пришло грустное ощущение: время прощаться с Озером. С рыже-палевым травяным простором. С невысокой грядой сизых сопок на горизонте. С небом, меняющимся быстро, как собачий взгляд: то хмурое облачко, то прозрачный бездонный провал. С запахами осенней мари, воды и сгоревшего пороха. Со счастливым одиночеством. Еще касался лица непривязанный ветер, и сверкало на водной ряби солнце, разбитое на тысячи осколков. И я еще сидел на кочке, глядя во все глаза, как постепенно перелетает на второй мыс тысяча гусей. А уже ждал следующей осени, уже опять тосковал по Озеру.
И в следующую минуту то ли судьба встряхнула меня за шкирку, то ли я ее — за грудки. Повесив на куст добычу, я подвязал рядом свитер и зашагал дальше, вдоль берега, полуторакилометровым крюком огибая грязевое блюдо, — на второй мыс.
Через час я уже перебрался через ключ, почти не набрав в сапоги воды. Оглянувшись в который раз, наконец, увидел, что Бойка «утвердилась в сознании»: бредет по воде в мою сторону. Демонстрируя обиду, я сделал вид, что «такая собака мне больше не нужна»: не останавливался, не подзывал, перестал оборачиваться. Знал, что догонит и тихо пристроится сзади: «Да я и не уходила никуда». Но, выйдя к основанию мыса, вдруг не обнаружил ее ни за спиной, ни где-либо. Задохнувшись от возмущения, выломал прут: «Ну, паразитка, явишься!» Да только было уже не до воспитания своенравной псины — успеть бы под нее подстроиться!
Второй мыс был «устроен» почти так же, как первый. Только гораздо удобней для охоты. К его оконечности вдоль берега вел коридор шириной метров двадцать, поросший невысокой травой и редкими кустиками. Правой стеной коридора служил сам мыс: столбы кочек и старые, большие тальники. Левой — неширокая, но плотная, двухметровой высоты поросль все тех же тальников. Она надежно скрывала меня от гусей, которые, сидя за ней, делились яркими впечатлениями прошедшего дня. Судя по голосам, их полчища подковой окружили мыс. И я устремился внутрь этой подковы, боясь только одного — раньше времени вспугнуть птиц, отдельные представители которых иногда виднелись сквозь кусты в двадцати метрах. Каждый мой шаг, поворот головы и даже глаз подчинились одной лишь интуиции. Я будто знал заранее, куда ступить, когда пригнуться, где замереть на секунду. В какой-то момент почувствовал: все, пора! Остановился, снял сумку, вытащил все оставшиеся патроны и уже через полминуты начал стрелять.
Гуси появлялись некрупными стаями, с разных сторон, на небольшом расстоянии. Сделав сгоряча промах, я дуплетом быстро сбил в траву двух. Не успев отдышаться, сбил еще одного. А гуси продолжали налетать ежеминутно. В их криках и ружейных выстрелах потонул весь мир, кроме круглого островка диаметром сорок метров, в центре которого я крутился вокруг себя, едва успевая перезаряжаться. «Ну что, хватит, наверное?» — шепнул кто-то на ухо. Сделав вид, что не расслышал сам себя, завалил еще одного. От возбуждения стало жарко. О такой стрельбе мечтает каждый охотник. И, черт возьми, разве своей одержимостью я не заслужил этих минут?! и лихая забава продолжилась, но в какой-то миг почему-то по ногам поползла слабость. Будто холодная волна поднялась к поясу и схлынула, оставив в груди ощущение тяжелого шевелящегося кома. И вдруг оказалось, что этой волной смыло чувство восторга. «Хватит! Успокойся!» — услышал я собственный голос. Но в голове бился, вопил азарт: «Такое раз в жизни бывает! Прекратишь стрелять — жалеть будешь!» И вновь вскидывал ствол, ждал нужного мига и нажимал спуск. Неуклюже хитрил: быстро проговаривал «хоть бы мимо» и отводил взгляд от цели. Впервые в жизни я не хотел попадать. Но руки уже «поймали» нужное упреждение, можно было стрелять даже с завязанными глазами. И к моменту, когда патроны закончились, я застрелил еще двух.
Меня мутило. Почему-то стало страшно. Гуси еще продолжали налетать, хотя все реже и реже. Медленно возвращался исчезнувший мир. Темно-зеленые тальники. Грязно-желтые кочки. Серое небо. Я не сразу сообразил, где берег, в какой стороне мой табор. Нелегким оказалось обратное превращение из зверя в человека. Наконец, прошла последняя стайка, все стихло, и страх уступил место тяжелому стыду. Я стоял, опустив ружье в подрагивающих руках, один на один с горькой запоздавшей мыслью: «Да что ж ты натворил!» Будто хорек, убивший в курятнике полдюжины птиц и вдруг задумавшийся: «Зачем?»
Появилась Бойка. Короткий дикий, чужой взгляд — сквозь меня. Вывалившийся язык, разваленные уши, опущенные голова и хвост. Вся мокрая. В одышке. Было видно, что после четырех часов непрерывной работы, три из которых проведены в воде, она смертельно устала. Но куда делась выращенная в квартире ласковая, воспитанная, интеллигентная лайка? Тяжелой рысью, сходу в поиск, в нескольких метрах от меня прошла старая волчица. И ей, лишенной возможности задумываться над смыслом охоты, конечно, этот смысл был ясен. А потому она продолжала работать — из последних сил.
«Шесть… Надо найти шесть гусей!» — в голове оформилась задача, я поспешил заняться делом, чтобы быстрей прийти в себя и заглушить стыд. Одного, другого, лежащего в нескольких шагах, на виду, подобрать не составило труда. Пока я носил их в одно место, Бойка невдалеке показала еще двух. Затем повозилась в невысоком кустарнике и замерла в характерной позе. Лаять не считала нужным, а может, и не могла от усталости: «Ты что, сам не видишь, что ли?» За следующим я отправил ее в кочки, вспомнив смутно, куда он падал. Довольно долго наблюдал, как колышется высокая трава над невидимой собакой. Несколько раз она на секунду появлялась и вновь скрывалась, пока движение не прекратилось.
— Боя, что там? — В ответ послышалось негромкое поскуливание и я, спотыкаясь, полез в заросли. Останавливался и вновь просил собаку подать голос, оставшийся единственным ориентиром во мраке травяного леса. Наконец, нашел Бойку, поднял гуся. Вышел назад, уложил его в общую кучу. Курил, ждал, пока собака лакала из лужи, останавливаясь, переводя дух и начиная снова. Перед поиском последнего, шестого гуся хотел, чтобы она хоть чуть-чуть отдохнула.
— Немного осталось, малышка. Еще одного найдем — и все, домой пойдем. Давай, Боя! Ищи!
Собака послушно двинулась в направлении, куда я указал, но уже через несколько метров остановилась и как-то недоверчиво посмотрела на меня. Страшно и больно было видеть ее провалившиеся, полные усталости глаза: «Ты что, не видишь, что я еле хожу?»
— Боя, ну постарайся, всего один остался! Вперед, ищи!
Обойдя меня по небольшому полукругу, она подошла к месту, где лежали уже собранные птицы: «Тебе мало?»
— Марш работать! Кому сказал? Ищи! — прикрикнул я на собаку, у которой, похоже, не было сил не только искать шестого гуся, но даже спорить со мной. Она, как автомат, следовала моим командам, каждую минуту припадая к лужам — никак не могла напиться. Смотрела на меня в тусклой надежде — не передумал ли? А я, чем больше убеждался в том, что Бойка не ищет, а только делает вид, тем настойчивей гонял ее по кустам да кочкам. На круг диаметром полсотни метров, пройденный «челноком», ушло не меньше получаса. И Бойка снова вывела меня к уже найденным гусям. Не зная, как помочь собаке, я в бессильном раздражении гундел на бестолковую псину, не могущую считать до шести: «До тебя не доходит? Еще один где-то лежит! Ищи, ищи!» Бедная собака, подгоняемая моим змеиным шипением, едва не падала, но… продолжала искупать мой грех. И еще почти час шаталась по траве, по тальникам, по кочкарнику. Истоптав без толку вокруг все и вся, глянув на часы, я обреченно понял, что надо уходить. Как ни жаль зря застреленного гуся, а собаку жальче. До темноты оставался час, а ходьбы до табора — минимум два.
Пошарив по карманам, я нашел небольшой моток тесьмы. Начал связывать гусей за головы, чтобы нести их, повесив на плечи. Странно равномерно распределился груз. Оказалось три связки… по два гуся! Бойка, пока я возился, сидела рядом, следила за моей работой. И лишь когда я, не веря сам себе, несколько раз пересчитал шесть тушек и радостно полез к ней с объятиями и извинениями, отвернулась, легла, умостив голову на лапы, и вздохнула: «Наконец-то! Слава Богу! До шести посчитал!»…
Долгий путь к табору проходил в сгущающихся сумерках. Но я все же смог найти развешанную на тальниках добычу. Последние сотни метров я не столько шел, сколько просто старался не упасть в грязь, волоча ноги за чуть заметной светлой спиной Бойки, показывающей мне направление в темноте. Увешанный девятью гирями в перьях, ружьем, плащом, свитером и сумкой с термосом, доковылял до палатки. Минуту — другую успокаивал дыхание, удивляясь, что руки остались необорванными. Накормил Бойку. На опушке леса вырубил жерди. Связал и установил две треноги, на которые уложил перекладину. Подвязал к ней гусей. Потрошить не стал. Подумал и развесил рядом свои вещи. Разбросал на земле стреляные гильзы. Собака, удовлетворенная моими действиями, улеглась и спала. Было очевидно, что — без задних ног. Я тоже забрался в палатку. Долго ужинал, раз за разом переживая день заново. Периодически высовывал «на улицу» двустволку и стрелял в воздух утиными патронами, передавая привет медведю. Был счастлив прошедшей охотой и сыт ею же с избытком. И было грустно: одной мечтой в жизни стало меньше…
А еще очень хотелось домой. Втащить в прихожую ружья и тяжелый мешок полный гусей. Слушать удивленно восторженные слова жены и дочки. Срочно потребовать полиэтиленовые пакеты, чтобы завернуть в них добычу и втиснуть в морозильную камеру. Набросать кучу грязной одежды на пол, дать распоряжение накормить собаку, а самому смыться в душ, не забыв предупредить, что голоден. А потом долго сидеть на уютной кухне…
…Домой я не попал ни завтра, ни послезавтра. Будто Озеро, как капризная подруга, не хотело меня отпускать. Только через двое суток, преследуемые сначала дождем, а потом штормовым ветром, ночью мы с Бойкой оказались на безлюдном берегу окраины того самого Поселка, в который мой друг предлагал отвезти меня неделю назад. Мокрый до нижнего белья, колотящийся от холода и голода, я разогнал свору местных собак единственным оставшимся веслом. В конусе света одинокого далекого фонаря свалил в кучу вещи, включая обломки мотора. Укрыл скомканной лодкой и сел сверху, спрятав от ветра себя и Бойку под плащ. Пройдя по ненадежной границе риска и глупости, снова был тихо счастлив — сознанием того, что эта осень не стала для меня последней. Еще не знал, когда доберусь до Хабаровска. Дрожащая Бойка прижалась к колену. Я достал сухари и кормил ее. Хрумкал и сам, соображая, как попасть домой…
Из темноты вылепился пьяный лысый мужик со следами трепанации черепа. Поприставав ко мне с нудными вопросами, он вдруг торжественно объявил; «Костя, тут люди!» Исчез и привел другого мужика — с мобильным телефоном. Выпросил гуся и, гордый и довольный, два часа шатался вокруг, повторяя все ту же фразу, пока не приехал Олег…
…Только через два года — так уж вышло — я вновь встретился с Озером. Опять было маловодье, и нашему свиданию никто не мешал. Казалось, Озеро соскучилось и во всем старается угодить. Отличной погодой, обилием гусей и уток, щедрой добычей. А я неторопливо, даже чинно бродил по грязям, травам, тальникам и снова больше мазал, чем попадал, но теперь не злился.
Вышел на второй мыс и будто со стороны посмотрел, как я в прошлый раз «отстреливался» от гусей и «учил» собаку считать до шести. Присел на кочку. Счастливая Бойка, не признавая никаких аллюров, кроме галопа, носилась вокруг. Только это была уже другая, молодая Бойка. Она всего за день успела впервые увидеть гусей, вытащить из тальников подранка и найти в кочках двух сбитых. А сейчас не могла понять, почему хозяин не бежит за ней весело вприпрыжку, разве охота уже закончилась? В ее отчаянных щенячьих глазах светился восторг: «Так вот для чего я живу!»
Я долго сидел, курил, глядя, как под прозрачной синевой неба ветер гонит рыжие травяные волны. Наклонил к лицу охапку жестковатых, теплых, чуть влажных стеблей. И вдруг показалось, что под ладонью — собачья шерсть. Ведь она пахнет так же: осенней марью, водой и сгоревшим порохом.

К. Сеногноев
“Охота и охотничье хозяйство” №6 – 2012

Назад к содержанию.