Будут у нас еще рябчики.
Каждый охотник в глубине души уверен, что лучше своей собаки знает, где надо искать дичь. Хорошо, если упрямство хозяина в собственном заблуждении не затягивается на долгие годы, соизмеримые со сроками жизни четвероногого питомца. Тогда происходит счастливое для обоих событие; они начинают понимать друг друга. И все становится на должные места: собака охотится, а охотник ей помогает.
…Осень уже настоялась, как вино. Над тайгой плыл тихий, ясный, прозрачный октябрь. Я был в отпуске, жил в деревне и по утрам уходил охотиться на заброшенную лесную дорогу, лежащую вдоль невысокой гряды сопок. Бродил неторопливо, по колено в некрепком тумане, под скромное птичье пение. Глазел вокруг: на светлеющую синюю высь, на искрящееся золото заиндевелой листвы, на седые от инея языки мари в распадках. Тонкий ледок покорно хрумкал под сапогами. Прохладой, чуть пахнувшей прелью и снегом нельзя было надышаться. Душа стремилась вверх — вместе с паром изо рта, который тек в небо по косым перекладинам солнечных лучей. За спиной привычно висели ружье да рюкзак. А недалеко рыжеватым огоньком металось по лесу мое охотничье сердце — собака.
Конечно, мне казалось — мечется неправильно. Надо пройти справа — она слева. Надо слева — она справа. В общем, искала не там, где надо. Время от времени выныривала на дорогу впереди и секунды три смотрела на меня – успеет или нет? Успеть должен был я. Поднять и опустить правую руку — подозвать к себе. Тогда лайка встряхивала головой — черт, успел — и приближалась, глядя в сторону и приоткрыв пасть. Будто улыбалась с ехидцей: «Щас начнется!» Я указывал собаке нужное мне направление и посылал в поиск: «Бойка, работай! Работай, моя хорошая…» Моя хорошая после секундной паузы: «Может, передумает?» — неохотно, кося глазом, подчинялась «Делать там нечего, но раз ты настаиваешь…» Естественно, ни черта она не искала, а просто шла неподалеку параллельным курсом, в гордой обиде задрав нос и всем видом говоря: «По твоей прихоти лапы мну без толку!» Быстро возвращалась на дорогу, вновь бросала короткий взгляд на меня… Все повторялось… Наконец наступал момент, когда я не успевал махнуть рукой: «Ко мне!» Тогда она отрывалась вперед метров на полста и трусила не оглядываясь — сама себе охотница. Такая независимость мне очень не нравилась, я злился, но рано или поздно Бойка вдруг резко сваливала с тропы, коротко челночила, а затем оживлялся флажок ее хвоста: «Хозяин! Где ты там? Давай сюда!» Я срывал с плеча ружье и торопливо скакал ближе… Раздавался заполошный грохот крыльев, и на каком-нибудь дереве вдруг возникал рябчик! Такая вот охота…
В тот день первый рябчик сел весьма удобно для себя, а значит неудобно для меня: хоть и близко, но за густыми ветками. Собака, зная, что я рядом, в нетерпении переступала на месте, но молча ждала выстрела. Он прозвучал…
Сквозь ветви не вижу: попал или нет. В раздавшемся эхе не слышу удара тушки о землю. Только легкое перышко медленно плывет вниз в недвижимом воздухе. «Бойка! Ищи!» Бойка и без меня уже ищет. И, конечно же, не там, где надо. «Бойка! Тут смотри! Ищи!» Указываю ей под дерево, на котором сидел рябчик. «Фы-фы-фы- фы… Фу-у-у! Фы-фы-фы…» — работает собачий нос. «Шух-шух-шух- шух… Ших-ших… Шух-шух…» — легкие лапы по листве. Минута, другая — все без результата. Все не то и не так! «Тут ищи! Тут, бестолковая псина! Куда поперлась!? Назад! — с трудом возвращаю собаку, которая учесала уже на приличное расстояние от места, где, уверен, лежит добыча. — Бойка! Ищи!» Раз, другой заставляю лайку пройти одним и тем же путем. Безуспешно. Я недоволен. Собака это чувствует. Все более вяло выполняет мои указания и наконец отказывается работать. Стоит, смотрит на меня, как на чужого, не слыша команд, а затем уходит
«Ах, ты ж тварь этакая! Паразитка! Вместо работы — гулять? Бросить хозяина? Ну и черт с тобой! Гуляй, гуляй… Куда ж ты денешься — придешь еще! Получишь у меня!» Плюю вслед и решительно трещу кустами в другую сторону. В эту минуту готов шкуру спустить с предательницы. Злорадствую про себя: «Вот я сейчас пойду и без тебя рябчиков настреляю, и пусть тебе будет завидно и обидно! На выстрел-то прибежишь!» Бормочу под нос ругательства. Мстительно представляю: я, с добытым рябчиком, гордо сижу на валежине и даже не смотрю на собаку, которая, опустив хвост и голову с прижатыми ушами, приостанавливаясь на каждом шагу, в мольбе простить крадется ко мне и виноватым движением утыкается лбом в мое бедро. Я, конечно, прощу, но сначала крепко встряхну за подставленный загривок…
Преодолеваю уже порядочное расстояние, когда хруст крушимых мной веток покрывается очередью хлопков крыльев. Вот он! Рябчик летит через поляну, поблизости не сядет — не на что. Бью влет и удивленно замираю, забыв о втором стволе. Птица странно кружит на одном месте, летя как-то боком, правым крылом вперед, против часовой стрелки. Вероятно, скользнула дробинка по черепу. Но вот, после трех-четырех кругов, рябчик вдруг отвесно валится вниз. Комком. Повезло — я вижу его, искать не надо. Спокойно подхожу, снимаю и кладу на траву рюкзак, а на него — ружье. Несколько секунд удовлетворенно стою над неподвижной добычей, вынимая из кармана сигареты.
И в это время сзади слышу топоток — шуршание приближающейся собаки Ага! Явилась, псина непослушная! Не оборачиваюсь, чтобы выразить негоднице неудовольствие и заставить ждать, когда я соизволю обратить на нее внимание. Но Бойка почему-то не ждет. Уверенно выходит из-за моей спины, и вдруг вижу: она деловито кладет рядом с «моим» рябчиком «своего» Жующими движениями брезгливо освобождает рот от перьев, а затем садится, аккуратно, как кошка, подобрав лапы. Уши строго вверх, ясный взор устремлен на меня: «Ну вот, нашла!» И я начинаю подниматься на седьмое небо. «Ах, ты ж моя умница! Ласточка! Охотница ты моя! Боечка!» Опускаюсь на корточки, обнимаю свою помощницу… До седьмого неба не долетаю… Потому что, когда нахожусь где-то на шестом, вспархивает «мой», второй рябчик! Вспархивает, летит… и удаляется, скрывается за деревьями. Бойка бросается за ним … Да где там, разве догонишь!
…Я ждал, бессмысленно схватив наперевес ружье, и крыл себя за самоуверенность. Через четверть часа собака вернулась. Тяжело дышала, отвесив язык. Хвост опущен, уши в разные стороны. Жадно лакала мутную воду лужицы из-подо льда, раздавленного своими же лапами. Вдруг, прекратив пить, как от стыда взглянула на меня снизу вверх, несмело, не подняв головы Из карих влажных глаз ее сочилась досада и незаслуженная вина «Ты уж прости, хозяин!»
Я успокаивал бойку, поглаживая: «Ничего, моя хорошая, будут у нас еще рябчики». Под ладонью неугомонно колотилось собачье сердце Бойка виновато отворачивалась. А мне хотелось опуститься на четвереньки, наклонить голову и уткнуться лбом в ее влажную, теплую, пахнущую псиной шерсть.
Там, где кабанов больше, чем людей.
Светлым осенним утром 1995 года я завтракал дома и размышлял, как бы плодотворнее истратить на охоту начавшийся отпуск. И тут мне здорово повезло: прозвенел телефон, и мой недавний знакомый, Володя, пригласил меня в соседний город: «Приезжай-ка вечерним поездом! Бате, как ветерану, лицензию на кабана выделили. Нас на машине забросят на место, а через три дня заберут. Успеешь собраться?»
Господи! Успею ли я собраться? На кабана! Вечерний поезд! Да хоть вчерашний трамвай!
И вот позади двести километров железной дороги, ночевка в квартире Володиных родителей, два утренних часа езды на машине, три часа чавканья сапог по марям — путь до зимовья, стоящего в кедровой тайге. Позади и два дня охоты, принесших радостное осознание: в природе еще существуют места, где кабанов больше, чем людей.
Ходили мы вокруг зимовья, не удаляясь, кажется, на расстояние более полукилометра. Руководил охотой Володя, у которого на счету был далеко не один зверь. По малому кругу шел семидесятидвухлетний Сергеич. По внешнему краю облавной цепи шагал я, обладатель наиболее молодых и, главное, длинных ног. Володя двигался в центре. Его сопровождал давний помощник Джек — потомок фокстерьера и еще кого-то. Похожий на болонку, этот спокойный пес по охотничьему опыту легко мог поспорить с Володей. Мог, но не спорил, а тихо трусил, как привязанный, в десяти метрах от хозяина и за все время охоты не то что не лаял — даже не шуршал листвой без дела.
Володя строго следил, чтобы я и Сергеич не удалялись за пределы слышимости манков на рябчика. Сам же, небольшого роста, легкий, упругий в ходьбе, двигался так. что мне нередко казалось: Володя потерялся. Но раздавался условный свист, я шагал на сигнал и находил своего товарища. С привычной для его лица улыбкой он инструктировал: ружье на надплечье — как коромысло — не класть, двигаться от дерева к дереву — с остановками, разговаривать — еле слышным шепотом, внимательно слушать лес, ходить бесшумно. Сергеич, старый солдат и охотник, точно отвечал описанным требованиям. Я же, как ни старался, сделать этого не мог — из-за своей полуторагодовалой лайки, которая играла в нашем предприятии особую, только ей известную роль.
Едва Бойка оказалась в тайге, отчаянные карие глаза ее стали выражать важную мысль. Выражение это было ярким, тогда как сама мысль — неотчетливой. Умственные способности молодой собаки безнадежно уступали резвости ее лап. Едва рано утром кто- то открывал дверь избушки, она мгновенно исчезала в межсопочном пространстве. Мы уходили на охоту, и каждые полчаса быстро нарастающий, а затем стихающий галоп свидетельствовал о том, что псинка «нарезала» очередной круг. Изредка ее рыжеватая шерсть мелькала в кустах, проламываемых стремительным телом. За телом, как флаг, развевалась красная длинная полоска — собачий язык. Объяснить Бойке, что нам нужен один кабан, а не полсотни белок, я не смог. Периодически приходилось — не без труда — мягко оттаскивать ее, звонко голосящую, от кедров, из ветвей которых раздавалось цвиканье. Собачка без устали летала до вечера, на ночь одним глотком уничтожала полтора литра каши и брыкалась посередине зимовья до утра. Ее не смущало сильное впечатление. производимое не только на моих товарищей, но даже на Джека Мое первоначальное изумление энергией лайки вытеснялось чувством тихого ужаса.
Зверей было много. Сам я видел лишь следы, но, по словам мужиков, нам удалось несколько раз оторвать от дела кабанов и один раз — медведя на расстоянии выстрела. Выстрелить же (именно выстрелить, а не пульнуть) пока не получалось. Я лелеял тусклую надежду, что повезет именно мне.
Поужинав, мы, сидя на крыльце избушки, подолгу пили горячий чай «вприкуску» с холодными таежными сумерками Володя, вопреки отсутствию результата, не унывал, подбадривал нас: «Да вы только посмотрите, сколько здесь зверя! Должны добыть!» Сергеич больше молчал, как Джек, и было видно, что он счастлив уже тем, что охотится, да еще — с сыном! Джек наблюдал, как Бойка даже во сне продолжает бегать и лаять. А я не знал, что во мне преобладало: великое удивление и восхищение тайгой, обилием живности или вязкое огорчение от своей неуместности в проходящей охоте, в большой мере — из-за собаки.
И вот наступил последний день. Едва рассвело, мы вышли. И уже через полчаса я опростоволосился так, что впору ломать приклад о собственную голову. Володя «толкнул» на меня кабанчика, а я смотрел, что это такое прет по кустам — размером с крупную собаку, тяжелое, приземистое, черное… Смотрел и думал. «Эх, был бы это кабан! Как удобно стрелять! Расстояние шагов тридцать, виден хорошо, бежит небыстро!» Нераспознанный зверь, ясное дело, скрылся. А задумчивость моя вскоре переросла в страшную досаду, когда выяснилось заблуждение, почерпнутое из книжек. Все кабаны, которых я там видел на картинках, были коричневого цвета. «Так это на Западе, — сказал Володя, — а здесь-то они черные!!!» Глаза товарища не могли скрыть сдерживаемого хохота, а я клял себя словами, недостойными упоминания.
Еще часа через два ходьбы, когда ругательства почти закончились, неугомонная Бойка встряхнула мою память на непечатные выражения. Она ловко угнала у меня из-под носа группу из трех-четырех кабанов. Это событие не осталось незамеченным. Комментариев со стороны мужиков не последовало, и тем явственней я чувствовал вину: порчу хорошую охоту хорошим людям. Поймал Бойку, нацепил ошейник и повел на поводке. Вел долго — аж метров десять. И десять минут потом выпутывал из кустов. Понаблюдав за моей возней, Володя мягко улыбнулся и сказал: «Да оставь ты собаку в покое! Ходи как ходил! Угомонись…» Собаку в покое я оставил, но сам успокоиться не мог. Брел по тайге и сгорал от стыда.
Где-то к полудню мы вышли из теневой стороны распадка, перебрели речушку и поднялись на середину южного склона сопки, до старой лесовозной дороги. Пересекли ее и развалились на наддорожной терраске. Было самое время всем передохнуть, перекусить, а мне вытерпеть подшучивание своих спутников. Впрочем, попив чайку, вскоре все замолчали, успокоенные октябрьским полднем. Голубая бездна неподвижно висела над палевой марью. По сопкам на зеленом фоне кедрача багрово отливали клены, светились бледно-желтым аралии. Тишина, опустившаяся на нашу компанию, не нарушалась даже писком комаров — их время вышло. Благодатная лора! Земля еще не отталкивала холодом, мягко пригревало солнце. Ветерок легкими касаниями едва шевелил волосы на наших потных лбах. Самое умное, что можно было сделать в такую минуту — подремать минут двадцать. Быстрей всего эта мысль была реализована собаками. Сергеич собакам не уступил ни секунды. Володя «догнал» их быстро. А я курил, вздыхал над своей незадачливостью и смотрел вокруг.
Слева в двух метрах стоял кедр обхвата в полтора, к которому была прислонена моя так и не востребованная двустволка. Дальше, вдоль дороги, тянулись кусты. На корнях кедра, в тени кустов, заложив руки за голову, устроился Володя. Между ним и мной развалилась Бойка. Справа аккуратно свернулся Джек, а чуть дальше него лежал Сергеич. Я оказался в центре этакой композиции «Трое охотников, не считая двух собак, под кедром на склоне сопки октябрьским полднем. Папироса догорала, и я уже собрался было разделить блаженство спутников, как обратил внимание на шорох за спиной.
«Какой наглый», — подумал я, считая, что это бурундук, потерявший страх, — его шебуршание раздавалось все ближе. Поворачиваться было неудобно — я полулежал, опираясь на локоть, — и лень — глаза мои уже начали смыкаться. Лишь поразительная неугомонность зверька заставила меня потихоньку изогнуться пропеллером и поискать его взглядом. Я ничего не увидел. Удивился, будучи уверен — он где-то здесь, не убежал, иначе было бы слышно удаляющееся шуршание. Тогда поднял взгляд чуть выше и увидел стройные ноги. «Что-то великоваты…» — мелькнула мысль. Еще чуть выше — крепкое тело и… Вот она: морда кабана.
Выражения его глаз я не помню. Немудрено: лицом к лицу лица не увидать. Зато прочно впечатался в память вид зверя в целом, стоящего в анфас не далее трех шагов. В противоречие моим представлениям, выглядел кабан весьма легким, ладным. Черная с отливом шерсть поражала ровностью и чистотой. Кончики щетинок на солнце подрагивали желтоватыми искринками, создавая светящийся силуэт. Было впечатление, что зверь минут десять назад принял душ, высушился феном и тщательно расчесался. Еще мгновение, и мне бы почудился запах дезодоранта и осталось бы лишь произнести: «С легким паром, сэр!» Кабан смотрелся настоящим джентльменом: тщательно и со вкусом одетым, спокойным, полным невыпячиваемого наружу достоинства. Не хватало лишь белой «бабочки» галстука. Ее заменяли аккуратные симметричные клыки, замеченные мной в последний момент.
Вряд пи я произвел на пришельца похожее впечатление. Перед ним в нелепой позе таращил глаза человек в не первой свежести одежде. От него несло табаком, потом. Рядом беспечно дрыхли собаки и еще двое двуногих. Человек какое-то время медленно раскрывал-открывал рот, а потом, вместо вежливого приветствия, вдруг вскочил…
…Подбросило меня невысоко — всего на метр-другой. И я уже схватил ружье, когда зверь понял: обнаруженная им компания — «не его круга». Большой палец толкнул кнопку предохранителя, указательный лег на спусковую скобу, приклад ткнулся в плечо… Но кабан точно и заранее знал, куда ему бежать. Он резко повернулся, и не успели стволы найти его черный бок, как уже исчез за кедром. Раздался мощный хруст кустов над дорогой Отчаянный дуплет — не по зверю, по тому месту, где он только что был… Абсолютно бесполезный мой отчаянный вопль: «Кабан!»… И третий выстрел! Слава Богу! На дороге, спокойный, с ружьем в руках, стоял Володя и смотрел в ту сторону, где еще трещали ветки
Через секунду я, перезарядив ружье, впал в истерику. Метался от Володи к кустам, от кустов к Сергеичу, порскал собак, прыгал, садился, вскакивал вновь, махал руками, закуривал и тут же гасил папиросы. С минуту я не мог сказать ни одного слова, кроме «кабан», зато повторял его ежесекундно. Наконец вернулся в сознание и сумел выразить то, что хотел:
— Володя! Давай Джека пустим! Пошли, надо проверить — может, подранили! Ты пулей стрелял? Если попал — не должен далеко уйти! Бойка, Джек! Вперед, вперед! Володя, ну что мы стоим?
Вместо того чтобы броситься в погоню за добычей, Володя спокойно и как- то рассеянно перезарядил ружье, посмотрел куда-то в сторону, улыбнулся и сказал:
— Да я промазал.
— Как можно быть в этом уверенным? Ты же сам учил: раз стрелял — иди ищи, таков закон.
— Да точно — промазал! — И, вновь устраиваясь под кустами, добавил: — Я ж тебе говорил: тут зверя полно…
Мне была неясна легковесность отношения к собственному выстрелу опытного охотника, но разбираться в ее причинах я не стал. Тем более что увидел, как Сергеич с ружьем наизготовку тихо двинулся по дороге. Еще раз убедился в наличии пулевых патронов в стволах и пошел выше и вдоль дороги — туда, куда бросился кабан. На секунду обернулся: Джек без ведома хозяина и носом не шевелит. Бойки, конечно, нет — после такого переполоха она. пока не обежит сопку, не покажется. В общем, от собак помощи никакой.
Я миновал заросли, в которых крепкой тушей был пробит коридор. Не умея определять по чернотропу следы уходящего зверя, просто шел и приглядывался к коряжинам, кустам. И всего-то метров через семьдесят увидел: впереди, шагах в двадцати, покачиваются ветви орешника. Я еще не поверил в удачу, как она подтвердила саму себя: до меня донеслось похрюкивание. Вот он, мой шанс! Страх перед раненым зверем не мог удержать меня. Победило страстное желание добрать подранка. Ах, каким настоящим охотником я предстал бы перед самим собой, а главное перед товарищами! В голове почему-то вызрел и прочно держался вид кабаньего уха. Видимо, я рассчитывал стрелять только в него. Имея столь ясную цель, ничего другого не оставалось, как взять ружье наизготовку и строевым шагом идти к славе. Я так и сделал… Шаг. Другой. Еще… И тут куст резко дернулся, раздался короткий визг, и что-то понеслось в мою сторону! «Вот она: атака раненого секача, — мелькнула мысль. — Ба! Да их двое!» Боже мой, как они быстро бежали! Казалось — со скоростью летящих чирков. Я даже испугаться не успел! Разглядеть в двух рассвирепевших раненых вепрях перепуганных насмерть подсвинков удалось поздно — когда, обдав меня ветром, они один за другим привычным антиохотничьим приемом уже ныряли за дерево, а дальше — по кустам. Я все же успел бахнуть, но разве можно пулей попасть в пару летящих уток!
Потом был рецидив истерики… И вновь — мягкая улыбка Володи и спокойный взгляд Сергеича… И оставшиеся полдня охоты…
К вечеру Володиным выстрелом кабан все-таки был добыт. Ведь в природе еще существуют места, где кабанов больше, чем людей. Добыт, разделан, подготовлен к переноске.
Последнее чаепитие на пороге избушки, половину бессонной ночи, все следующее утро, день я был замкнут на своих переживаниях. Свербела мысль, что ушедший из-под носа кабан, возможно, был ранен пулей из Володиного ружья. Даже внушительный вес рюкзака с мясом, который тянул плечи на обратном пути, не смог отвлечь меня от ощущения чего-то несделанного.
Благополучно добравшись до дома, приняв ванну, поужинав, мы сидели с Володей на кухне и в который раз заново пересказывали друг другу все пережитое за три дня. Я не выдержал и в двадцатый уже раз не без мольбы спросил: «Володя, объясни мне, ради Бога, почему после своего того, «третьего», выстрела ты сказал, что искать кабана не надо? Как ты мог быть уверен, что промазал?»
Несколько секунд мой товарищ смотрел на меня молча, как бы раздумывая: «Неужели сам не понял?» А потом коротко хохотнул, пригнулся к моему уху и, явно не желая быть услышанным еще кем-то, возбужденно прошептал: «Когда ты выстрелил и заорал: «Кабан!», я спросонья так испугался, что чуть в штаны не наложил! Он ведь чуть на голову мне не наступил! В кусты ломанулся — на меня листья посыпались! Я вскочил — понять ничего не могу, схватил ружье и пальнул… в воздух! Разве ж я мог попасть?»
Сколько лет уже прошло… Уехал жить в другой город Володя. Ушел в Край Вечной Охоты Сергеич. Бойка стала хорошей рабочей собакой. А я, вспоминая те дни не без грусти гадаю: попаду ли когда еще в места, где кабанов больше, чем людей?..
К. Сеногноев
Рисунки Б. Игнатьева
“Охота и охотничье хозяйство” №10 – 2014